Гайда Лагздынь - Две жизни в одной. Книга 2
В главном доме поместья красивые комнаты, устланные коврами, украшенные фарфором и хрусталем. Нинка как вошла в одну из больших комнат, так и замерла. Около высокого, увенчанного золотой резьбой зеркала, — стенной шкаф. Толкнула Нинка дверцу, а она и поехала. Шкаф от стены до стены! Открылось бабье богатство: на вешалках висят платья разных фасонов и цветов. Под платьями стоят туфли под стать платьям. Ахнула Нинка, а тут один из молодых солдат и предложил:
— Надень. А то все гимнастерка да юбка солдатская. Охота на тебя, на штатскую, поглядеть.
Нинке и самой не терпится.
— Ладно! Давай примеряй! — махнул рукой ротный.
Стала Нинка выбирать платья. Это — узкое. Это — длинное. Это — уж слишком, вся через ворот вылезешь. Наконец разбежавшиеся Нинкины глаза остановились на белом, с длинным шлейфом. Натягивает Нинка платье, а оно не идет. Догадалась: застежка сзади от шеи до самого подола. Пуговки и петельки малюсенькие-премалюсенькие не даются. Пришлось дядю Ваню попросить. Долго пыхтел старый солдат, пальцы корявые, пуговки-клюквинки так и норовят выскользнуть. Но ничего, справился.
И вот Нинка предстала перед своей ротой. Глянула рота и рты забыла закрыть. Стоит Нинка-медичка как королева — толстые крученые кружева плотно обтягивают красивую девичью фигуру. Счастливая Нинка на высоких каблучках прохаживается около зеркал, кружится, крутится на одной ножке. Притихли солдаты: кто жену, кто невесту вспомнил. Затуманились глаза у старшины: сестренка вот так же вертелась перед зеркалом в белом платье накануне выпускного школьного вечера. Нет семьи у старшины! От голода в блокадном Ленинграде умерли все. Примолкла и Нинка, а платья не снимает: хоть полчасика еще пофорсить. И вдруг фрицы. Неожиданно прорвалась большая окруженная группировка.
В одну секунду опустела большая зеркальная комната. Мечется Нинка в белом платье, а снять не может: пуговки не дают! И разорвать не может, уж больно крепки кружева крученые, обхватили Нинку, держат как пленницу. Собрала сестра свои солдатские вещи и бегом к машине, плюхнулась рядом со старшиной. Только вскочила, только отъехали, как навстречу генеральская. Остановилась генеральская машина, из нее вышел грузный генерал. Нинка, забыв про свои наряд, по привычке вытянулась в струнку рядом со старшиной.
— Это еще что, старшина?! — взревел генерал. — Развлекаетесь?! С немочкой катаетесь?!
— Старшина не виноват! Не немка я! — вопит Нинка. — Медсестра я, Нина Вязовская.
— Потом разберемся! — загремел генерал. — Артиллерия, к бою!
Нинка рванула подол о какой-то железный обломок, скинула туфли. Стало легче, оглянулась: впереди три орудия, пулемет да горстка солдат.
Немец наседает. Остервенели фашисты в своем логове. Нинка перевязывает раненых, оттаскивает от орудий убитых. Тяжелый бой. Неравный бой. Замолкло орудие слева. Замолкло орудие справа. У последнего — наводчика ранило в лицо.
— Как заряжать?! Я не умею! — в отчаянии кричит Нинка. Истекающий кровью старшина слабеющим голосом направляет Нинкины руки.
— Молодец, сестра. Так! Так держать...
Нинка, как заговоренная от осколков и пуль, в окровавленном белом платье с развевающимся шлейфом, под командованием старшины, выхватывает из ящиков снаряды, заряжает оружие, в каком-то беспамятстве ведет бой. Снаряды летят и летят в сторону фашистов. И вдруг, словно из земных недр, возник желанный родной русский боевой клич:
— Ура... Ура!
Медсестра в изнеможении опускается на землю и шлейфом перевязывает старшине ногу выше рваной раны. Будто сквозь пелену видит остановившуюся генеральскую машину, слышит могучий бас:
— Кто вел бой? Я спрашиваю, кто?!
— Она, — скорее выдохнул, чем сказал, старшина. — Она — Нинка-медичка.
— К ордену! К ордену королеву боя!
Грузный генерал неожиданно по-отцовски улыбнулся и добавил:
— Славная парочка.
Пришли санитары, отвязали старшину от Нинки, унесли в санбат.
А платье пришлось все-таки разорвать. Расстегнуть его никто так и не смог, а вернее, и не старался. Чего фашистское барахло жалеть, когда русская девчонка пропадает!
Рассказ посвящен Нине Григорьевне Вязовской-Блинковой, участнице Великой Отечественной войны, кавалеру двух орденов — Отечественной войны и Красной Звезды, двадцати двух медалей, жившей в городе Твери.
Звуки земли
Поэтическая зарисовка
Вам никогда не приходилось слышать голос земли? Днем, среди суеты, многочисленных звуков, исходящих от шелеста листьев, шороха ветра, от поскрипывания чьей-то плохо прилаженной калитки, от криков детворы, разговоров соседей, от несмолкаемого говора птиц то с нежным щебетаньем, то с горластым покрикиванием вечно дерущихся на крыше дома ворон, от далекого перекукукивания лесных птиц-кукушек, щебета синиц и прочих прелестей летнего дня, — земли не слышно. Она как бы притихла, уступила первенство населяющим ее.
Но вот последние закатные блики обозначили уход солнца. Неторопливо катятся на землю густеющие сумерки, поглощая яркие краски дня. Постепенно исчезают звонкие дневные звуки, уступая место вечерним, тихим и уютным. Говор людей, как и прочие голоса дня, как бы размыты, притушены. Гаснет свет в окнах. Деревня погружается во тьму. Но темнота еще не сплошная, не августовская, природа различима, хоть и окрашена в темные тона. Ночь наслаждается наступившим в мире покоем, обволакивая умиротворяющей тишиной.
Кажется, что все в мире спит. Но это только кажется. Вот где-то прошла кошка, ступая мягкими лапками на зеленую траву. Вот содрогнулось: где-то что-то упало, вот задвигалась, задрожала от пробежавшей вдалеке стайки подростков. И опять покой. Земля только чутко вздрагивает, как новорожденное дитя.
Приложив ухо к подушке, можно, не выходя из дома, услышать ее. Земля дышит, вздыхает, в глубине ее недр неспокойно. Приняв на себя все волнения дня, она как бы пытается умиротворить, привести в равновесие текущие в себе процессы. Не спит земля, приняв на себя наши деяния.
Мгновения
В маршрутное такси вошла девица. Доставая из сумочки кошелек, длинным отполированным концом пальца зацепила сидящую пожилую женщину.
— Цапля! — на укол ногтем высказалась женщина.
— Старая жаба! — ответила девица, на что старушка мгновенно отреагировала:
— Старая, но без бородавок и когтей!
С экрана телевидения
— На вопросы телеканала «Пилот» первыми и правильно ответила семья Ивановых! — объявила ведущая, пышная блондинка с голосом, похожим на затвердевший мякиш. — Семья получила пылесос для машины!
За подарком приехала бабушка с внучкой. Ведущая спрашивает ребенка:
— Ты рада?
— Рада! — отвечает девочка.
— Ты переживала?
— Да. Переживала, — снова ответила малышка.
— Ты тоже с бабушкой болела?
— Болела, но без бабушки. Я снова в сад хожу.
День «циркового попугая»
Если бы меня спросили, какой день в этом году был у вас самым ярким и памятным, я бы, не задумываясь, ответила: «День «циркового попугая».
— Это что еще за день такой? — спросите вы. Да, он назывался по- другому, но в тот день я очень хорошо поняла того мальчика, что в рассказе Виктора Драгунского никак не мог сказать до конца фразу: «Папа у Васи силен в математике...»
А дело было так. Меня пригласили в жюри «посмотреть бальные танцы». Усомнившись в своих способностях судить бальные, все же согласилась: уж очень хотелось увидеть танцы с участием детских танцевальных пар. Приехав в Дом культуры, установила, что смотр будет проходить не здесь, а в цирке. Верная обещанию, опаздывая, примчалась. В цирке к началу торжества все было готово. За длинным столом сидело важное жюри, за отдельными столиками — судьи международного класса. Как оказалось, мне надо повыше, в отдельную ложу. Здесь уже сидела компания: одна женщина, чья-то мама, и пять накрахмаленных девочек. Нас представили публике. Меня отдельно как председателя.
— Председателя чего? — спросила я у мамы-соседки. Она пожала плечами: не то не поняла, не то не расслышала.
Начались выступления. И с удовольствием взирала с высоты на красивые, ярко одетые парочки, восхищалась отточенными движениями детей, занималась оценкой и была счастлива. Яркое цветное музыкальное зрелище полностью поглотило меня, усыпив бдительность.
И вдруг нам, то есть детскому жюри (оказывается мы — детское жюри?!) предложили высказаться. Ослепительные цирковые прожектора осветили маленькую ложу, в которой со счастливыми рожицами сидели мы. От такого света мои жюристки стали голубыми и засветились. Это меня так поразило, что я забыла встать. За барьером фотокорреспондент тихо сказал: «Надо!» И я поднялась. Но микрофон оказался на уровне половины моего тела, пришлось его выдергивать. А мы в это время все светились! Это выбило меня из колеи окончательно. А надо было говорить. «О чем?» — подумала я. За барьером снова возник корреспондент: «Говорите же!» И я заговорила.
