Вероника Кунгурцева - Ведогони, или Новые похождения Вани Житного
Когда у соседей началась программа «Время» (в окошки было слыхать), мальчик как раз перешел к подробностям взрыва на Армавирском вокзале, подумав, что, небось, в новостях‑то как раз об этом и сообщается. Бабушкино лицо оставалось непроницаемым. Наконец история подошла к концу — Василиса Гордеевна, которая, слушая, одновременно накручивала на веретено черную нитку, покачала головой, дескать, и это всё?!
Ваня обиженно воскликнул:
— А тебе мало?! Чего ж ты ждала? Еле ведь живы остались…
Бабушка, вздохнув, отвечала, что у него не память, а решето, в которое просыпалось самое важное. Но когда удивленный мальчик попытался выяснить, что же такое важное в решето ускользнуло, Василиса Гордеевна уточнять не стала, дескать, сам должон вспомнить, а не вспомнишь, так что ж я могу поделать… Зато, де, ты задачки хорошо решаешь, вон Нина Борисовна‑то как хвалила тебя!.. Ваня махнул рукой на издевательскую похвалу и стал наседать на бабушку, чтоб она хоть что‑то ему объяснила…
Тогда Василиса Гордеевна сказала мудреное, дескать, я ведь, внучок, и сама толком не знаю, что ж с тобой произошло‑то, только, де, по метке на лбу и догадалась, что ты еще где‑то побывал, а не только на Кавказе… Вернее, не совсем, дескать, ты, а… ведогонь твой…
Ваня припомнил, что уж что‑то слышал от бабушки про ведогоней… А Василиса Гордеевна продолжала:
— Видать, с тобой такое стряслось, что ты оказался на перепутье, когда наречница надвое речёт: может, сгинешь, может, нет!.. Вот в такую минуту ведогоню и удалось вырваться — и тем спасти тебя. И пошел он, сердешный, плутать по темным мирам… А тебя, видать, отбросило назад — подальше от злой минуты… А вот где ведогонь твой блукал — это только ты ведаешь: ведь он воротился и, значит, воспоминанья его где‑то внутри тебя осели… А поскольку и у Степаниды, вруши этой, такая же отметина на лбу, да еще в одно время с тобой полученная, то и выходит, что ведогони ваши вместе бродили — вместе и назад воротились…
Ваня только головой качал: ничего себе! Потом спросил:
— Ты говоришь — воротились, а что ж: могли и не воротиться?!
— А то как же! У–у, воли им ни в коем случае давать нельзя, обычно‑то они только, когда ты спишь, выходят из тебя, али вот еще когда человек занеможет да сознание утратит — тогда тоже ведогонь выскакиват и бродит по своей воле не пойми где… Или вот в такие развилистые минуты: когда — может, да, а может, нет… А уж когда ведогонь волю почует — то уж, конечно, ему неохота на место вертаться и быть в твоей воле… Он уж привык жить наособицу! Кому ж охота в клетку‑то, в яму‑то, в подвал‑то ворочаться!.. Да хоть бы и в башню!..
Ваня, нахмурившись, вспоминал все нестыковки пути и всё больше убеждался, что бабушка права — что‑то тут такое было, вернее, кто‑то там такой был… Мальчик спросил:
— А… какие они из себя — ведогони? Призраки, что ли?
— Каки тебе «призраки»! — рассердилась Василиса Гордеевна и плюнула на нитку, чтоб не мохрилась. — Я ж говорю: вылетат ведогонь из тебя в виде бабочки… Ударится обо что‑нибудь живое — и станет человеком! Ведогонь в точности похож на свого хозяина: голос в голос, волос в волос! Один к одному! И никакой он не призрак: из того же теста слеплен, что и мы с тобой…
Но Ваня покачал головой: не очень‑то ему верилось, что ведогони состоят из плоти и крови.
— Бабаня, а скажи, — ему всё до донышка хотелось выяснить про этих странных существ, — а когда ведогони не возвращаются в человека, то куда ж они тогда деваются?
— Вселяются в кого–ни‑то… Иной раз ведогонь, почуяв, что пришел твой смертный час, — а значит, и его, — загодя выскакиват на волю, чтоб найти друго тело, которо еще долго протянет… Чужого ведогоня выгонит и… шасть туда!
— Как лиса зайца?
— Как лиса зайца. Но тут уж никакой петух не под–могнет. Ведогонь может и в какой‑нибудь людской образ вселиться… Хоть вот в куклу…
— В куклу!!! — воскликнул Ваня. — Это интереесно…
— А еще ведогонь, не пожелав вертаться на законно место, может уйти туда, где на неведомых путях-перепутьях свое сердечушко оставил, где дорогие для него воспоминанья. Я даже думаю, что ведогони умерших людей с того света в наш ворочаются, когда что‑нибудь важное тут забыли — вот тогда ведогонь в людской образ и вскакиват: в картину, в фотокарточку, в журнальну картинку…
— В куклу, — договорил Ваня.
— Во–во… — кивнула бабушка и рассеянно спросила: — А у этой‑то… Стешиной куклы: платье в горох, что ль, было?
Ваня, недоумевая, кивнул.
— А на шляпе маков цвет?..
Ваня опять кивнул.
— Ну ладно, — вздохнула бабушка. — О чем бишь я? Ну да: а есть таки настырные ведогони, которы пытаются тебя выжить из родной твоей жизни! Хотят, значит, занять твое место!
— Как так? — удивился мальчик.
— А вот так: приехал бы ты днем позже — а тут уж другой Ваня живет–поживат, говорит, что он настоящий Ваня и есть, а ты не пришей кобыле хвост!
— Ого!
— Вот тебе и «ого»! Пошлялся бы еще маленько — и дождался бы! Да ладно, не пугайся: никому почти из ведогоней занять хозяйско место не удавалось… Бывают, конечно, такие случаи. Но редко.
Тут Ване пришла в голову совершенно фантастическая мысль:
— Бабаня, а… мы с тобой не ведогони чьи‑нибудь?!
Василиса Гордеевна зыркнула на мальчика из‑под нависших бровей и пожала плечами:
— А кто ж его знат! Может, и ведогони… Я даже так тебе скажу: может, и все люди на земле чьи‑нибудь ведогони!
Ваня охнул. А бабушка выпятила нижнюю губу и склонила голову набок, дескать, вот так‑то, внучек!
А когда мальчик лег спать на свое законное — не занятое никаким настырным ведогонем — место: на полати — и заснул крепким сном, Василиса Гордеевна, подсвечивая себе керосиновой лампой, полезла в подпол. Там вытащила из тайника, сооруженного в бревне, синюю шкатулку, облепленную мелкими речными ракушками, и, охая и хватаясь за поясницу, полезла вверх по лестнице. Расположилась за кухонным столом. Вынула из шкатулки связку пожелтевших писем, развязала засаленную тесемку и, быстро перебирая пальцами, отыскала нужное письмо. Очень не хотелось ей перечитывать его — да… кукла не давала ей покоя. Та ли это кукла‑то?! Может, всё ж таки другая?.. И ежели та — то… чей это ведогонь в нее вселился?
Письмо хранилось в конверте, обратный адрес был такой: город Новгород–на–Волхове. В письме содержалось вот что: «Здравствуйте, неизвестная мне Василиса Гордеевна, пишет неизвестная вам Людмила Ивановна. Вы, Василиса Гордеевна, знаете, конечно, что ваш муж Серафим Петрович не может с вами жить, потому как вы его заели и заездили. А он человек смирный, безответный, а вы ему спуску не даете. Он говорит, что от вас хоть в омут, но в омут он не пошел, потому что встретил меня, вы знаете когда — когда его отправляли к нам в Новгород на курсы повышения. Потом он говорил вам, что ездил в командировки, но это он ездил ко мне.
Отпустите вы его, за ради бога, ну зачем силком держать человека? Я знаю, что у вас есть совместная дочь Валентина, теперь уж школьница, круглая отличница, но у меня ведь тоже дочка имеется, назвали Галей. Ей два годика недавно исполнилось. Серафим, как поедет до вас, так и скажет: что уж на этот раз всё вам выложит… И в последний раз тоже… А вот уж сколь времени прошло, а он всё не возвращается, выходит, опять забоялся сказать про нас, а ведь храбреюший был человек, на войне воевал. Гитлера не боялся, а вас боится! А я не боюся. Я бы тоже не написала вам, а всё ж таки дождалась бы, пока он сам скажет, но тут Галя у меня приболела, а так тяжко одной… Ваша‑то Валя, что ни говори, уж большенькая, а эта… Он Галинке в прошлый раз куклу привез, котору в Берлине нашел, в разбомбленном доме. Знаю, что Валя тоже той куколкой игралась, но потом забросила ее — да она уж большая ведь у вас, ей игрушки ни к чему, знаю, певунья она у вас, на балалайке играет. Это очень хорошо. Но всё ж таки возвращаюсь к нашему предмету: прошу вас, как женщина женщину, — отпустите вы этого человека с миром. Не устраивайте холодных войн на земле! Людмила». Василиса Гордеевна долго хмурилась на письмо, потом плюнула, — попав аккурат в подпись, и пробормотала какое‑то застарелое проклятье. Почесав в голове, Василиса Гордеевна подожгла письмо, держа в пальцах до тех пор, пока оно не превратилось в абрис легчайшего черного человечка, и вот черный человечек, на глазах разваливаясь в клочья, упал на подоконник. Бабушка раскрыла окошко, изо всех сил дунула — и сажа скользнула в ночь. А Василиса Гордеевна, пошептав что‑то, уставилась в дождящее небо.
В это время двое пассажиров поезда «Мин. Воды — Ленинград», отец с дочерью, одновременно повернулись во сне лицами к стене, а в купе в рваную сквозину толстого стекла влетел темный вихорь, — быть может, вызванный встречным скорым, — и утащил с собой куклу, оставленную на столике. Леля, переметнувшись через истошно воющий встречный состав, невредимой свалилась в некошеный ров. На лицо ей упали капли дождя — зубастый рот с готовностью открылся, кукла проглотила небесную влагу и, таращась в темную тучу, ответила на чей‑то невысказанный вопрос словами колыбельной:
