Виктор Лихачев - Единственный крест
— В вашей деревне остались одни старухи? — перевела Лиза.
— Не знаю, милая, какую ты тайну знаешь, а что и у тебя голова на плечах — это точно.
Когда солнце стало садиться за ближний лес, когда со стола постепенно исчезли субло (сало) и лихвейка (картошка), гости попрощались с гостеприимной хозяйкой. Мария Ивановна пыталась уговорить Лизу взять в дорогу баночку свежей гармины (молока), но Толстикова осталась непреклонной.
— Ну как знаешь, милая, — и старушка перекрестила Лизу. — Вижу в глазах твоих тревога. Пусть поможет тебе Господь, хороший ты человек.
— Моя кодыня, — улыбнулся Сидорин, — без почти…
Вечерело. Они не спеша шли лесной дорогой. Где-то впереди, среди полуголых березовых ветвей пока еще робко светился молодой месяц. Но чем плотнее становились сумерки, тем ярче и смелее блестел хозяин ночного неба, поднимаясь все выше и выше над притихшим миром. Впрочем, притихшим его можно было назвать с большой натяжкой. Время от времени в дальней чаще грозно ухала сова. Пару раз тявкнул лис, прощавшийся с осенней сытой жизнью.
Неожиданно Лиза прижалась к Сидорину.
— Асинкрит, ты не поверишь, но я ужасная трусиха…
— Не может быть!
— Но сейчас мне не страшно. Поздний вечер, лес, темнота, совы кричат, собаки лают, а мне не страшно.
— Это не собаки, это лис.
— Тем более. А знаешь почему?
— Почему лает? С сытой жизнью прощается.
— Когда ты будешь серьезным? Почему мне не страшно?
— Почему?
— А ты не догадываешься?
— Догадываюсь, но твой котерь очень скромный и не решается сказать об этом вслух
— Вот отчего ты не умрешь, мой котерь, так это от скромности.
— Я понимаю, скромность украшает, но зачем мужчине украшения?
— Ладно, давай серьезно.
— Давай.
— Мне… мне хорошо и покойно с тобой. Но это… не главное.
— А что — главное?
— Поцелуй меня, пожалуйста, тогда скажу.
Маленькая ласка, спрятавшись в пень, удивленно смотрела на двух людей, внезапно прильнувших друг к другу. Ласка сначала захотела юркнуть под старую корягу, но быстро поняла, что от этих двоих не исходит опасности. А они стояли очень долго, прижавшись друг к другу, и вскоре ласке стало казаться, что перед ней один человек. Вдруг таинственное существо вновь разделилось, и одна его половина быстро побежала к пеньку. Ласка, решив больше не испытывать судьбу, с быстротой молнии юркнула под корягу. А человек, встав на пенек, стал бить себя по груди и что-то кричать, что есть силы. Понятно, думал, сидя в норке, счастливый зверек, огорчается, что не поймал меня. Нет, этим людям нельзя доверять. Откуда ласке было знать, что Сидорин, вскочив на пенек, переполненный счастьем и бия себя в грудь, кричал на весь лес: «Я сильный! Сильный!»
— Но легкий! — смеясь, закричала в ответ Лиза.
— Ну и пусть! Ветра все равно нет, — отвечал женщине мужчина.
— А ты помнишь, ежик, как ты обещал…
— Волк! Я свирепый и страшный волк!
— Нет, ежик! Помнишь, ты обещал спеть для меня, без свидетелей?
— Я? Обещал? Если ежеволки что-то обещают, они выполняют.
И низко поклонившись, Сидорин торжественно произнес:
— Музыка Давида Тухманова, стихи Татьяны Сашко. Песня.
Тишину леса, и так безбожно нарушенную, окончательно взорвали аплодисменты Лизы.
— Просим!
Сидорин, откашлялся и поклонился еще раз. И — запел. У него оказался не плохой голос, не очень сильный, но приятный. Впрочем, силы здесь и не требовалось: уходящие в небо деревья, словно трубы органа, усиливали песню, наполняя ей все вокруг. Вот, оказывается, как это происходит у людей, — сообразила ласка понимая, что ей нечего опасаться. Осторожно высунувшись из коряги, она с нескрываемым любопытством смотрела, как человек, размахивая руками, оглашал удивленный лес непонятными звуками:
Эти глаза напротив — калейдоскоп огней,
Эти глаза напротив — ярче и все теплей.
Эти глаза напротив — чайного цвета,
Эти глаза напротив, что это, что это?
Пусть я впадаю, пусть,
В сентиментальность и грусть,
Воли моей супротив —
Эти глаза напротив.
Вот и свела судьба,
Вот и свела судьба,
Вот и свела судьба нас.
Только не подведи,
Только не подведи,
Только не отведи глаз.
Эти глаза напротив — пусть пробегут года,
Эти глаза напротив — сразу и навсегда.
Эти глаза напротив — и больше нет разлук,
Эти глаза напротив — мой молчаливый друг.
Пусть я не знаю, пусть,
Радость найду или грусть,
Мой неотступный мотив:
Эти глаза напротив.
Вот и свела судьба,
Вот и свела судьба,
Вот и свела судьба нас.
Только не подведи,
Только не подведи,
Только не отведи глаз.
***
Когда они вошли в дачный поселок, их встретило ночное безмолвие. Только месяц освещал путь, но и его света было достаточно, чтобы отыскать дом Слонимского. Они старались держаться поближе к заборам. У ворот нужного дома Сидорин пару раз громко щелкнул костяшками пальцев, в ответ — тишина. Асинкрит удовлетворенно хмыкнул: «Кажется, собаки нет». Дернул пару раз за входную дверь — заперта на замок. В доме темно.
— Я же тебе сказала, — прошептала Лиза, — Слонимские недели две назад съехали отсюда. Я слышала, Аркадий Борисович сам говорил, что они оставляют у порога водку для воришек, чтобы те в дом не лезли».
— Тс-с! — приложил Сидорин палец к губам и вдруг, схватившись за верх калитки, резко взлетел вверх. Лиза даже охнула от неожиданности. Асинкрит же, на долю секунды коршуном зависнув над калиткой, бесшумно соскочил вниз.
— Алиса, видишь напротив куст сирени? Спрячься за него и сиди там, пока не позову.
Толстикова быстро исполнила приказание и замерла, присев на корточки в кустах. Прошедшие минуты показались ей бесконечными. Сердце вдруг сильно забилось. Но нет, ничто не нарушило глубокой тишины. Сидорин ухнул по-совиному. Лиза поняла, что он зовет ее. Пусть не так ловко, как ее друг, но и она преодолела забор. Асинкрит подстраховал девушку и, стараясь ступать как можно тише, они быстро прошли тропинкой мимо голых кустов и деревьев, мимо гаража. Вот и дом — небольшой, в два этажа, но словно крепыш, ладно скроенный.
— Фонарь зажечь? — чуть слышно спросила Лиза.
— Пока не надо.
Сидорин не спеша достал отмычку. Толстикова закрыла глаза: «Только бы получилось, только бы получилось». И вновь пошли томительные — теперь уже секунды. В замке что-то щелкнуло.
— Надо же, я думал, будет сложнее, — удивился Асинкрит. — И впрямь, не боги горшки обжигают.
Сердце у Лизы билось также громко, но волнение улеглось. Чувство, охватившее ее, вернее можно было бы назвать азартом.
— Здорово! — только и произнесла она.
— Все-таки бывший хирург, а мастерство, как известно, не пропьешь.
Было видно, что и Сидорин доволен удачным началом.
Они вошли внутрь. Асинкрит захлопнул дверь.
— А вот теперь зажигай фонарь.
Лиза заранее рассказала Сидорину о расположении комнат на даче у Слонимского, а потому он уверенно прошел в большую комнату на первом этаже, проигнорировав кухню и кладовую. Работали четко и быстро. Лиза светила, Асинкрит методично обходя метр за метром, старался осмотреть каждый уголок комнаты.
— Пусто, — спустя десять минут констатировал он.
— Идем наверх?
Он кивнул в знак согласия и, взяв у нее фонарик, без слов стал подниматься по лестнице на второй этаж. Лиза, целиком подчиняясь его воле, шла за ним. Она успела обратить внимание на то, что ступеньки не скрипели — сразу видно, что дом новый. И вновь взломщики методически, шаг за шагом, метр за метром осматривали стены, ящики, самые дальние углы.
Неожиданно Сидорин запел, правда, чуть слышно:
Мы люди непростые,
Лишь вечер на пути,
Фонарщики ночные
Волшебники почти.
Лиза тут же подхватила песенку из детского фильма о Буратино:
Идем мы след, след, в след,
Туда где тень, тень, тень,
Да будет свет, свет, свет,
Как будто день, день, день.
— Ну все, — вздохнул Асинкрит, — кажется, посмотрели все.
— Может, посмотрим на кухне? Или в кладовой?
— Можно, конечно, но…
Договорить Сидорин не успел. С улицы донесся шум подъехавшей машины, затем стук дверей и лязг замка на калитке.
Непрошенные гости переглянулись.
— Может это к соседям? — с надеждой спросила Лиза, будто от ответа Сидорина что-то зависело.
— Погаси фонарь, — приказал он ей.
Спустя мгновение они услышали голоса, входная дверь открылась и…
— Асик, миленький мне страшно, — запаниковала Толстикова, — пожалуйста, придумай, что-нибудь.
