Эрих Кестнер - Проделки близнецов
Когда в Мюнхене бывали концерты, в которых исполнялись новые произведения Людвига Пальфи, Луизелотта Кернер покупала себе билет на концерт и, слушая музыку бывшего мужа, отчетливо понимала, что он отнюдь не счастливый человек. Несмотря на свой успех. И несмотря на свое одиночество.
Глава шестая
Где лавка фрау Вагенталер? — Разучиться готовить — нельзя! — Лотта в опере машет рукой — Конфетный дождь — Первая ночь в Мюнхене и первая ночь в Вене — Странный сон, в котором фройляйн Герлах выступает в роли ведьмы — Родители смеют все — Мюнхен 18, Незабудке
Фрау Луизелотта Кернер привезла свою дочь в крохотную квартирку на Макс-Эммануилштрассе. И хоть ей совсем не хотелось, она вынуждена была почти сразу же уйти в издательство. Ее ждала работа. А работа ждать не может.
Луиза, ах нет, Лотта быстро огляделась в квартире. Потом взяла ключи, кошелек и сетку. И отправилась за покупками. Мясник Хубер на углу Принц-Эугенштрассе отвесил ей полфунта говядины, край, с жирком, кусочком почки и маленькой косточкой. А теперь она судорожно ищет продуктовую лавку фрау Вагенталер, чтобы купить зелень для супа, лапшу и соль.
Анни Хаберзетцер страшно удивилась, приметив свою одноклассницу Лотту Кернер, стоящей посреди улицы и сосредоточенно листающей маленькую тетрадку.
— Ты что, на улице уроки учишь? — полюбопытствовала она. — Так сегодня же еще каникулы!
Луиза в смущении смотрит на девочку. До чего же глупо себя чувствуешь, когда к тебе обращается кто-то, кого ты в жизни не видела, но наверняка должна знать. Наконец она берет себя в руки и говорит с радостью:
— Привет! Пойдем со мной? Мне надо к фрау Вагенталер — купить зелень для супа. — С этими словами Луиза берет девочку под руку — хоть бы узнать, как зовут эту веснушчатую особу! — и незаметно для незнакомки дает ей возможность довести себя до лавки фрау Вагенталер.
Фрау Вагенталер, конечно, радуется, что Лоттхен Кернер вернулась, да еще с таким румянцем во всю щеку! Когда с покупками покончено, обе девочки получают по конфете, а кроме того им наказано передать сердечный привет фрау Кернер и фрау Хаберзетцер.
Тут у Луизы отлегло от сердца. Теперь она знает, что эту особу зовут Анни Хаберзетцер! (В тетрадке записано: Анни Хаберзетцер — я три раза с ней ссорилась, она бьет маленьких девочек, особенно Ильзу Мерк, самую маленькую в классе.) С этим уже можно что-то делать! Прощаясь у дверей, Луиза заявляет:
— Да, Анни, пока я не забыла, я три раза с тобой ссорилась из-за Ильзы Мерк и вообще, ну, ты сама знаешь. В другой раз я не просто поссорюсь с тобой, а… — И сделав весьма недвусмысленный жест, она убегает.
Это мы еще посмотрим, со злобой думает Анни. Вот завтра и посмотрим! Спятила она за время каникул, что ли?
Луиза куховарит. Повязавшись маминым передником, она крутится волчком, снует между газовой плитой, где на огне уже стоят кастрюли, и столом, на котором лежит раскрытая поваренная книга. Туда-сюда, туда-сюда. То и дело поднимает крышки. Когда кипящая вода с шипением убегает через край, Луиза вздрагивает. Сколько соли насыпать в воду для лапши? «Половину столовой ложки». Сколько сухого сельдерея? «Щепотку!» Господи помилуй, сколько же это — щепотка?
И дальше: «Натереть мускатный орех!» Где мускатный орех? Где терка? Девочка роется в ящиках, влезает на стул, заглядывает во все банки, смотрит на часы, спрыгивает со стула, хватает вилку, поднимает крышку, обжигает пальцы, взвизгивает, тычет вилкой в мясо — нет, оно еще жесткое!
С вилкой в руках она замирает на месте. Что же такое она искала? Ах да, мускатный орех и терку! Боже, а что это мирно лежит на столе рядом с поваренной книгой? Зелень для супа! Вот так так, ее же надо еще помыть, почистить и положить в бульон. Вилку в сторону, взять в руки нож! А может, мясо уже готово? Да, а где же тертый орех и мускатка? Что за чепуха? Где мускатный орех и терка? Зелень нужно помыть под краном. А морковку еще и поскоблить, ай, да хорошо бы и не порезаться при этом! Если мясо уже мягкое, его надо вынуть из кастрюли. А чтобы процедить бульон, нужно сито. А через полчаса придет мама! За двадцать минут до ее прихода следует засыпать лапшу в воду! А во что превратилась кухня! А мускатный орех… А сито… А терка… А… А… А…
Луиза опускается на кухонный стул. Ах, Лоттхен, как нелегко быть твоей сестрой! Отель «Империал»… Надворный советник Штробль… Пеперль… Господин Франц… И папа… Папа… Папа…
А часы знай себе тикают.
Через двадцать девять минут придет мама! Через двадцать восемь с половиной! Через двадцать восемь! Решительно сжав кулаки, Луиза поднимается со стула, готовая к новым подвигам. И при этом бормочет:
— Подумаешь, невидаль!
Но готовка это такое дело… Решимости может хватить, чтобы прыгнуть с высокой башни, но чтобы приготовить лапшу с мясом, недостаточно только силы воли.
И когда фрау Кернер, утомленная после целого дня суеты, возвращается домой, то застает не улыбчивую хозяюшку, а вконец несчастное, вконец измученное, слегка пораненное, сбитое с толку, подавленное существо, с искривленными плачем губами, которые шепчут:
— Ты только не ругайся, мама, но я, кажется, разучилась готовить!
— Но, Лоттхен, разучиться готовить просто невозможно! — удивленно восклицает мать. Однако удивляться некогда. Прежде всего, надо осушить детские слезы, попробовать бульон, вытащить переваренное мясо, достать из буфета тарелки, приборы и многое-многое другое надо еще успеть.
Но вот, наконец, они сидят в комнате за столом под лампой и едят суп с лапшой. Мать утешает дочку:
— А по-моему очень даже вкусный суп, ты не находишь?
— Да? — Робкая улыбка появляется на детском личике. — Правда?
Мама кивает и тихо улыбается в ответ.
Луиза облегченно вздыхает и вот уже ей кажется, что ничего вкуснее она в жизни не ела! Какой там омлет в отеле «Империал»!
— В ближайшие дни, — говорит мама, — я буду готовить сама, а ты приглядывайся повнимательнее и скоро сможешь готовить не хуже, чем до каникул.
Девочка радостно кивает.
— А может и еще лучше! — говорит она немного дерзко.
После еды они вместе моют посуду. Луиза рассказывает, как замечательно было в пансионе (разумеется, о девочке, точной ее копии, она и словом не обмолвилась!)
А в это время Лоттхен в лучшем Луизином платье сидит, прижавшись к бархатному барьеру директорской ложи в Венской Опере, и горящими глазами смотрит вниз, в оркестр, где капельмейстер Пальфи дирижирует увертюрой к опере «Гензель и Гретель».
Как замечательно папа выглядит во фраке! И как слушаются его музыканты, хотя среди них есть и совсем старые люди! Когда он сильно грозит им своей палочкой, они играют что есть мочи. А если ему угодно, чтобы они играли тише, они шелестят, как вечерний ветерок. Наверно, они его боятся! А ей он так весело помахал перед увертюрой!
Дверь ложи открывается. Шурша платьем, входит элегантная молодая дама, садится рядом с девочкой и с улыбкой заглядывает ей в глаза.
Лотта застенчиво отворачивается и снова смотрит, как папа дрессирует музыкантов.
Дама кладет на барьер ложи бинокль. Потом коробку конфет. Потом программку. Потом пудреницу. И все продолжает что-то доставать из сумочки, и вскоре барьер ложи уже смахивает на витрину магазина.
Увертюра окончена, и публика разражается аплодисментами. Господин капельмейстер Пальфи раскланивается на все стороны. А затем, прежде чем вновь взмахнуть палочкой, поднимает глаза на ложу.
Лотта чуть заметно машет рукой. Отец улыбается еще нежнее, чем давеча.
И тут Лотта замечает, что не только она машет папе рукой, но и сидящая рядом с ней дама!
Дама машет папе? Может, это ей папа так нежно улыбается? А вовсе не своей дочери? Да, но почему же Луиза ничего не говорила об этой чужой женщине? Может, папа знает ее совсем недавно? Но в таком случае как же она смеет так фамильярно махать ему? Лотта напоминает себе: «Сегодня же написать Луизе. Может, она что-то знает. Завтра перед школой забегу на почту и отправлю письмо до востребования: Мюнхен 18, Незабудке»
Но вот взвивается занавес и судьба Гензеля и Гретель завладевает ее вниманием. У Лоттхен захватывает дух. Там, на сцене, родители посылают своих детей в лес, чтобы от них избавиться. А ведь они любят своих детей. Как же можно быть такими злыми? Или они вовсе не злые? А только поступают зло? И им от этого грустно. Тогда зачем же они так поступают?
Лоттхен, поделенный и подмененный ребенок, волнуется все больше. И сама почти не сознает, что волнение это связано уже не столько с детьми и родителями там, на сцене, сколько с нею самой, ее сестрой-близняшкой и собственными родителями. Неужели им можно делать все, что заблагорассудится? Конечно, мама совсем не злая женщина, но и папа ведь тоже не злой. Но то, что они сделали, было злом! Дровосек и его жена были бедны, так бедны, что не могли купить детям хлеба. Но папа? Или он тоже был так беден?
