Лидия Чарская - Том 12 Большой Джон
— Воронская, если ты будешь насмешничать, мы изгоним тебя с сеанса! — спокойно, ледяным голосом произнесла Елецкая. — Боже, до чего они все глупы! — в отчаянии всплеснула она руками.
— А я все-таки скажу ему, как начальнице: — Nous avons l'honneur vous saluer! (Имеем честь вас приветствовать), — волновалась, лязгая зубами, Додошка, склонившись к самому уху своей подруги Стрекозы.
— А он тебе за непочтение нос откусит, — вмешалась Воронская. — Говорю, надо на пол ничком и лбом о половицы, это самое рациональное у них выражение благоговения и восторга.
Додошка захлопала глазами и широко раскрыла рот, не зная верить ей или не верить.
Умывальная опустела, но не надолго. Вскоре в ней снова появились юные спиритки в синих, красных и голубых юбочках и в нанковых одеялах, в виде плащей спускавшихся до пят и волочившихся по полу наподобие шлейфов.
Одна Елецкая, как медиум, в отличие от подруг, вместо одеяла задрапировалась в простыню, цвет которой мог свободно спорить с ее бледным, как полотно, прозрачным личиком.
Теперь в умывальной стало темно. Кто-то проворно погасил ночник. Дортуарная Акуля, зарывшись еще глубже в своем ящике-кровати, храпела и причмокивала во сне. Луч месяца играл на ее круглом лице, на обнаженной руке и на покоившемся на полу белом листе бумаги с четко вырисованным в нем кругом алфавита.
Девочки в своих фантастических покрывалах из одеял стояли, прижимаясь друг к другу. На их лицах было написано испуганное ожидание. У Додошки Даурской громко стучали зубы. Только двое из присутствующих оставались спокойными в эту минуту. Ольга Елецкая лежала распростертая над блюдечком, с распущенными, как у русалки, волосами, с белой простыней-покрывалом, пришпиленным к голове. Она положила длинные бледные пальцы на край блюдца и с нетерпением ждала того, что скажет ей дух. Лида Воронская безмятежно сидела на краю желоба умывальника и хладнокровно болтала ножками, обутыми в красные туфли. По лицу Лиды блуждала улыбка недоверия.
Ольга Елецкая приблизила горящие глаза к самому блюдечку и произнесла глухо: — Великий дух Гарун-аль-Рашид, когда мы увидим Черного Принца?… Соблаговоли ответить нам, могучий из калифов Гренады!
Тут блюдечко сделало не то скачок, не то шарахнулось, как живое, и плавно поплыло по кругу.
"Сейчас!" — произнесло безмолвными буквами алфавита оно.
Все ахнули от неожиданности. Додошка тихонько трижды перекрестилась под одеялом. Малявка беспомощно прошептала, подскочив к Воронской.
— Вороненок, душка, я сяду около тебя… Можно?
— Садись, если не боишься со страха в решительную минуту полететь в желоб.
Но Пантарова не поняла насмешки и, тяжело посапывая носом, уже влезала на выбранный ею пост.
Черкешенка точно зачарованная смотрела в лицо Лотоса.
Последняя, не меняя позы, спросила снова:
— Еще молю тебя ответить, повелитель, в каком виде мы увидим Черного Принца в эту ночь?
И снова блюдечко отвечало, танцуя по бумаге:
"Он войдет после того, как полная тишина водворится среди вас. И ты, девушка в белом, возлюбленная посредница наша между двумя мирами, живым и мертвым, не успеешь описать трех кругов вокруг себя рукою. На третьем круге послышатся шаги, дверь в коридор откроется, и Черный Принц войдет к вам в царской тиаре и виссоне… Вы услышите шаги его за минуту до появление Принца…"
— Ай, как страшно!.. — взвизгнула Малявка и прижалась всем телом к Лиде Воронской, чуя в ней одной найти защиту.
Но никто не обратил на нее внимания. Всех привлекала к себе в этот миг одна Лотос. Быстрым движением Елецкая поднялась на ноги и очутилась на табурете.
— Вы слышали?! Вы слышали?!. - срывался с ее губ торжествующий клич, в то время как зеленые огни в глазах разгорались все ярче и ярче. Черные волосы струились из-под простыни вдоль стана. Синеватой бледностью покрылось и без того прозрачно-белое лицо. — Смирно стойте!. - продолжала она чуть внятно. — Сейчас он придет… явится сию минуту… Воронская, Пантарова, сюда! Я сейчас начинаю.
От девушки веяло какой-то непонятной, таинственной радостью. Ее огненные глаза точно притягивали к себе взоры. Они гипнотизировали, эти зеленые глаза, и Воронская невольно подчинилась на минуту их странной силе.
— Пойдем, Малявка, — сказала она своей соседке и, крепко взяла дрожащую девочку за руку.
Ольга все еще стояла на табурете, сверкала глазами, ставшими теперь почти безумными в их непреодолимом желании увидеть «Принца», увидеть как можно скорее, а ее помертвевшие губы шептали одно только слово:
— Явись!.. Явись!.. Явись!..
Потом она подняла руку и мерным, плавным движением обвела ею вокруг себя. Обвела раз, обвела в другой и в третий… Потом стала прислушиваться, подавшись всем телом вперед и вытянув шею.
— Я слышу шаги… — неожиданно сказала Рант.
— И я тоже… — прозвучал голосок черкешенки.
— Это он!.. — простонала помертвевшая от страха Додошка.
Шаги раздавались чуть слышно… Кто-то шел по коридору, таинственный и незримый.
— Боже!.. — не то стон, не то вздох вырвался из чьей-то груди.
Все замерли. Шаги приближались, крадущиеся, странные, точно неживые, шаги… Вот они ближе, еще ближе… Затихли, притаились за дверью.
Сердца у девочек бились так, что их, казалось, было слышно.
Лицо Воронской стало белее бумаги, но взор девочки был смело устремлен прямо на дверь.
И вот чья-то костлявая рука, чьи-то длинные худые пальцы схватились за край двери. Дверь бесшумно подалась вперед, и на пороге умывальной показался длинный бледный призрак с закутанной наподобие турецкой чалмы головою.
— А-а-а!!! — завизжала Малявка и без чувств грохнулась на пол.
— Это он!.. — в тон ей закричала Додошка и, упав на колени, зарылась лицом в распластанную по полу шаль Елецкой.
— Вон!.. — резко выкрикнула Лотос, соскакивая с табурета и впиваясь дрожащими руками в костлявые плечи призрака. — Убирайся вон, безобразный фантом!.. Мы вызывали не тебя, а Черного Принца… Убирайся вон!.. Провались сквозь землю!.. Сгинь!.. Сгинь!.. Сгинь!.. — она изо всей силы выталкивала белое привидение за дверь.
Оно попятилось назад, отступило. Девочки онемели. Неожиданно белый призрак затряс головою, так что чалма соскочила с его головы, а белая фланелевая шаль — с плечей, и перед институт-ками предстала… фрейлейн Фюрст, их немецкая классная дама, с которой вот уже три года «старшие» вели непримиримую и жестокую войну.
В первую минуту фрейлейн Фюрст, или «шпионка», как ее называли воспитанницы за ее вечное подсматривание за ними, не могла произнести ни слова. Только нечто, похожее на ужас, отразилось в ее выцветших глазах. Потом ужас сменился гневом. И этот гнев должен был разразиться, подобно грозе, над бедными головами юных спириток.
Дело в том, что «шпионка» только что вернулась из бани, едва успела обмотать мокрую голову полотенцем, а на костлявые плечи накинуть ночной пеньюар и фланелевую шаль. Услышав шум среди ночи, она пошла «дозором» по «старшему» коридору, выискивая непорядок во вверенном ей помещении. И вот "охотничий нюх" — как выражались про нее институтки — не обманул немку. Ей удалось «накрыть» и поймать с поличным целую компанию. Да еще как накрыть!.. Как поймать!.. Со скандалом, с шумом, чуть не с боем!.. Ей, почтенной даме, фрейлейн Фюрст, наговорили дерзостей, ее вытолкали за дверь, ее называли так, как ни одна благородная девица не смеет позволить себе назвать свою классную даму!..
Немка словно зашлась… Ее лицо из красного стало багровым. Ее голова с мокрыми косицами жидких волос ходила, как маятник под часами. Но вот губы ее вытянулись вперед, показались желтые клыки зубов, и она загремела:
— Очень хорошо… Завтра же все будет известно maman… Все будут наказаны… Besonders (особенно) вы, Елецкая… О… вы мне нагрубили, вы меня чуть не прибили… Вы будете исключены… Или вы, или я!.. Jawohl!.. (Да!). Нам вместе не бывать под этой крышкой…
Костлявый палец «шпионки» величественным жестом указал на потолок.
Последняя фраза показалась Воронской, несмотря на весь ужас положения, почему-то крайне комичной, и девочка чуть слышно фыркнула.
Мгновенно немка обрушилась на нее.
— Ага, вы еще смеяться!.. Шкандал такой, а им смех! Sehr gut! (Очень хорошо!) Всем пять за поведение, и всех выпустят без аттестата… А теперь марш спать! Завтра разберем все до нитки!
— Какие тут нитки! Пантаровой дурно… — не сдерживая уже себя более, проговорила Воронская.
— Не грубить! Спать!.. Акуля! Акуля! — неистовствовала немка. — Просыпайтесь, Акуля, просыпайтесь и несите m-lle Пантарову в лазарет! — тормошила она сладко спавшую девушку. Та, потягиваясь и позевывая, села на постели и не могла понять, что собственно требовалось от нее. Наконец, кое-как уразумев суть дела, Акуля, богатырского вида девушка, смущенная не менее самих воспитанниц присутствием классной дамы и «барышень», оделась, подняла с пола бесчувственную Малявку и бережно понесла ее в лазарет на своих сильных крестьянских руках.
