Михаил Булатов - Нас много (сборник)
— В лес! — крикнул он.
Юс побежал следом за ним.
Только в лесу Юс опомнился. Он посмотрел на наган и сунул его за пояс. Издали доносилась трескотня выстрелов. Это перепуганные немцы «прочесывали» опушку леса.
Партизан вытер лоб рукавом. Он искоса глянул на мальчика. Сумрачное лицо его осветилось доброй улыбкой.
— Ишь ты какой… — он запнулся, подыскивая слово, подмигнул Юсу и добавил — этакий!.. — Он довольно покрутил головой и беззвучно засмеялся. — Постращали гитлеровских гадов — сказал он: — не суйся, куда не след. Все мост хотят через речку навести. Упорные, черти! Ну, да мы разве позволим!
— А где тетя Груша? — тревожно спросил Юс.
— Все целы. Да вот они!
И правда, из-за деревьев показалась тетя Груша, а за ней и все другие. Тетя Груша так и кинулась к Юсу. Левой рукой она прижала его к себе.
— Ты что ж это, а? — крикнула она. — Куда ж ты полез?
— Тетя Груша, ты ранена? — испуганно спросил Юс. Морщась от боли, она попробовала поднять правую руку.
— Царапнуло… Ладно, ты мне зубы не заговаривай!
Юс посмотрел на ее осунувшееся лицо и почувствовал себя виноватым.
— Тетя Груша, не сердись, — пробормотал он: — ведь я же тыл прикрывая!
Зима в тот год была ранняя, дружная. Уже в середине октября заплясали, закружились в воздухе белые мухи.
Ясным морозным утром Юс прощался с Демьяном Ивановичем и тетей Грушей на опушке леса. Наконец-то ему поручили важное дело! Только от него самого, от его смелости, уменья и находчивости, зависело успешное выполнение этого дела. Он должен был пробраться в деревню Лужки, захваченную немцами, повидать неизвестного ему Матвея Матвеича и передать секретное поручение от Демьяна Ивановича, которое Юс выучил наизусть. Юс догадывался, что Матвей Матвеич из Лужков служит связью между партизанскими отрядами. Демьян Иванович не сразу остановил свой выбор на Юсе. Он долго колебался, прежде чем решился подвергнуть мальчика опасности. Но потом решил, что мальчик легче, чем кто-либо другой из партизан, сможет пробраться в деревню, не возбуждая подозрения у врагов.
— Помни, Юрий: действуй спокойно и осмотрительно, — говорил Демьян Иванович. — Помни и о том, что у тебя есть друзья. Они не оставят тебя в беде.
И вот Юс шагал по пустынной, заметенной снегом дороге в Лужки, до которых было километров десять. А лес, родной лес, стоял, синея, вдалеке и из-за него выползала темная туча, предвещая к вечеру снегопад. Юс не думал об опасностях, которые ожидали его в Лужках. Он гордился поручением и был уверен, что выполнит его. А кроме того, за последнее время Юс часто думал о том, что на родной земле каждый человек — родной. Вот он потерял мать, отца и все же не чувствовал себя одиноким. Всегда находились люди, готовые утешить его и помочь ему. Найдутся такие люди и в Лужках, непременно найдутся!..
Вот и Лужки. Лежа в ложбинке, на снегу, Юс разглядывал деревню, соображая, с какой стороны ему лучше всего войти в нее. Последние три-четыре километра он пробирался к Лужкам, прячась в овражках, таясь в кустарнике, перебегая открытые места. Он гордился своей ловкостью разведчика и был уверен, что проберется в деревню не замеченный немцами. Из своей ложбинки он видел пожарища, занесенные снегом, видел старый двухэтажный помещичий дом. Раньше в нем была машинно-тракторная станция, а сейчас расположился немецкий штаб.
— Хальт! (Стой!) — вдруг услышал Юс за своей спиной грубый окрик.
Он обернулся, как ужаленный. Шагах в двадцати от него стояли два немецких солдата. Дула их винтовок смотрели злыми черными дырочками прямо в лоб Юсу. Он поднял руки. Один из немецких солдат, молодой, почти мальчик, с красным и мокрым от холода носом, подошел к Юсу.
— Партизан? — крикнул он и больно ткнул Юса стволом винтовки в грудь.
Юс повалился в снег и захныкал:
— К мамке я, в деревню… А-а-а…
Другой солдат, постарше, в очках, сказал что-то. Молодой пихнул Юса в бок; Юс поднялся, и его повели в деревню. Всю дорогу он ныл и хныкал: «К мамке я… а-а-а… к мамке…».
На деревенской улице солдаты остановились. Солдат в очках спросил:
— Во ист дейн хаус? Твой дом? А?
Юс побрел вдоль незнакомой улицы. Солдаты шли за ним. Он остановился перед первым же сгоревшим домом, обугленные, черные развалины которого были припудрены снегом, и стал громко плакать и тереть глаза кулаками.
Солдаты отвели мальчика в штаб. Его допросил молоденький, очень решительный на вид офицер. Хныкавший, прикинувшийся глупеньким, Юс не показался ему подозрительным. Гитлеровец не поверил, чтобы русский мальчишка, такой еще маленький, мог быть партизаном. Но он все же не отпустил Юса на свободу.
— Забрать мальчишку! — приказал он. — Пускай чистит картошку на кухне.
И вот Юс очутился в большой, холодной и темной кухне, перед ящиком с мелкой подмороженной картошкой и ведром воды. Его охватило горе, отчаяние. Он провалил важное задание и просто не знал, что же ему теперь делать… Из горестных размышлений мальчика вывел крепкий удар по затылку большой деревянной ложкой. Этим способом немецкий повар напомнил Юсу о его обязанности. Юс охнул, потер вскочившую на затылке шишку и принялся за унизительную для партизана-разведчика работу. С рассвета и до поздней ночи Юс работал, работал не покладая рук. Он колол и носил дрова, таскал на кухню воду из большой бочки, установленной на дворе под навесом, он мыл в кухне пол, чистил картошку, чистил кастрюли. В первый же день своего рабства он понял, что кормить его не собираются. Повар бросал ему, как собачонке, четыре-пять мороженых картофелин — и это было все. За время житья на немецкой кухне Юс ни разу и не понюхал хлеба. Спал он на полу, у плиты, постелив рогожу. От холода у него распухли пальцы. В глазах частенько темнело и ноги подкашивались от усталости и недоедания. Сущим наказанием был для Юса повар Пауль Рильке — худой, длинный парень с низким лбом и большими оттопыренными ушами. Он был страшно прожорлив и всегда что-нибудь жевал своим огромным лягушачьим ртом, икая и чавкая. Не было такого издевательства, не было такого мучительства, которых он не придумал бы для Юса. То он совал мальчику в руки раскаленную сковородку, требуя, чтобы тот вычистил ее, то подставлял ножку, когда Юс шел, сгибаясь под тяжестью коромысла с ведрами воды. И если Юс обжигался, проливал воду, падал, ушибался, Рильке смеялся противным тихим хрипящим смехом, разевая рот с гнилыми зубами. А если он замечал в глазах Юса огонек ненависти, укрощал мальчика с помощью деревянной ложки, покрикивая гнусавым своим голосом:
— Арбейтен! Арбейтен! Ду, фаулер феркель! (Работать! Работать! Ты, лентяй!)
Но все эти мучения ничего не значили по сравнению с тревогой, которая сильнее и сильнее охватывала Юса. Проходили дни — холодные, серые, постылые, и с каждым новым днем Юс видел, что он так же далек от выполнения поручения, как и в первый день своего плена. Долгие зимние ночи Юс не спал, ворочался на своей рогоже, страдая не столько от холода и голода, сколько от горьких мыслей. Что делать, как быть? Целый день он был на глазах у ненавистного Пауля Рильке, злобно следившего за каждым его шагом и запиравшего его на ночь в кухне. Все эти предосторожности были излишними: никто не мог уйти незамеченным со двора, оплетенного колючей проволокой и бдительно охраняемого часовыми. Жители Лужков не заглядывали на этот двор по доброй воле. Бывало их приводили под конвоем, и тогда, глядя на них из окна кухни, Юс чувствовал, как у него замирает сердце от тоски и страха за этих людей. Уж он знал, что ночью, зажимая уши ладонями, он все же будет слышать крики истязуемых. Подвал, где происходили пытки, помещался как раз под кухней.
— О! — говорил Рильке, гаденько улыбаясь. — Хейте вирд видер эйн шёнер концерт. (Сегодня опять будет хороший концерт.)
Как ненавидел его Юс в эти минуты! Сердце горело у него в груди, на глаза навертывались слезы ненависти, руки сами сжимались в кулаки. В эти страшные ночи Юс думал, что, может быть, и его отца так же пытали здесь и Рильке так же гаденько улыбался. Тогда Юс ничком валился на пол, на свою рогожу, стискивал зубы и часами лежал, как мертвый, в темной холодной кухне.
Был всего один человек из местных жителей, имевший доступ во двор фашистского штаба. Это был старик-водовоз, возивший на худой лошаденке воду с речки, в большой обледенелой бочке. Но Юс старался даже не смотреть на этого старика с остренькой, лисьей мордочкой и бегающими недобрыми глазками. При встрече с каждым немцем старик поспешно сдергивал меховую шапчонку и низко, подобострастно кланялся. И немцы, как видно, считали его своим. Потом старик заболел. Вместо него стал возить воду чернобородый, смуглый, похожий на цыгана колхозник, сильно хромавший на левую ногу. Похоже было, что должность немецкого водовоза пришлась ему сильно не по душе: вид у него всегда был самый мрачный, и он всегда очень спешил закончить свое нехитрое дело и убраться с немецкого двора. Уж неделю возил он воду. Как-то раз Юс тащил охапку дров на кухню. Чернобородый водовоз только что кончил переливать воду черпаком из своей бочки в бочку под навесом. Поднимаясь по лестнице на черное крыльцо, Юс услышал за спиной негромкий голос:
