Юз Алешковский - Дедушка и музыка
И вдруг из-за забора донеслось еле слышное всхлипыванье.
Я сторонкой обошел Норда и подкрался к кустам. И правда: за ними кто-то плакал, но не по-мальчишечьи и не по-девчоночьи, а по-взрослому, хрипло кашляя и шмыгая носом.
«Может, это археолог разнылся в удивлении перед прекрасным?»
Я полез в лазейку, оцарапав щеку колючим сучком, и увидел Сенашкина.
Он, уткнув голову в коленки, прямо содрогался от плача. Такой большой человек, поднявший меня утром над забором, как перышко, сидел и рыдал, а тут еще Норд под тоскливую музыку снова взвыл: «О-о-у-ав», — и мне стало жутко.
— Что с вами? Скажите! — я дотронулся рукой до плеча председателя. — Вам плохо?
Сенашкин поднял на меня мутные глаза. От него так же, как утром, противно разило водкой. Он, с трудом выговаривая слова и шмыгая носом, сказал:
— А-а-до… ох, я п-о-оследний человек… не могу жить!
— Тише! — попросил я. — Тут происходят опыты по влиянию музыки на горох. Неизвестно, полезны ему ваши рыдания или нет. — Сенашкин послушно перестал всхлипывать и высморкался. — Тише! Может, вас музыка расстроила?
— Она… вот тут все накапливалось… — Сенашкин изо всей силы стукнул себя кулаком в грудь. — Услышал. И отрезвел. Сразу подступило… С сорок третьего никто не видел слез на глазах Сенашкина! А она, — Сенашкин прислушался, — вроде спрашивает… «Ты что же?.. Что же ты с собой сделал?»
Я сел напротив него, задохнувшись от волнения: «Запрограммированные это слезы или не запрограммированные? Вот когда надо на месте исследовать влияние музыки на человека! Это будет колоссальное открытие. И дедушке я кое-что докажу!»
— Успокойтесь! Я понимаю: вы что-то натворили. Так вас мучает совесть?
— М-у-у-учает! — промычал Сенашкин.
— Бедняга… Музыка вам поможет. Быстро, в двух словах, выкладывайте!
Вокруг было тихо. Только музыка звучала тоскливо и негромко.
— Тут все просто… повезли на рынок парниковые огурцы…
— Дышите, пожалуйста, в сторону, — попросил я.
— Ну, и охмурили колхоз… Часть незаприходованных пропили. Шофер и я… — лицо Сенашкина налилось кровью, а на лбу набухли жилы.
— Так, понятно, — сказал я. — Значит, вы с горя пьянствовали и, услышав музыку… кстати, это «Лунная соната» Бетховена…
— Прямо по совести!.. По душе!.. Вот здесь заскребло! — Сенашкин рванул на груди рубашку.
— Ну, что же. Мне все ясно. Будем рассуждать логически. Слушайте. — Мысли у меня скакали. Я не знал, верна ли моя гениальная догадка, но отступать было поздно… — У вас на плечах есть голова… Так?
— Нет у меня ничего на плечах, — убежденно и мрачно заявил Сенашкин.
— Допустим, есть. Это называется гипотезой. Не мешайте мне думать логически! В голове у вас — мозг, — Сенашкин горько вздохнул. — В мозгу находятся нейроны — нервные такие клетки… А в них заложена всевозможная информация. Так?
Вдруг пластинка кончилась. Я вскочил и с досадой крикнул:
— Жуков! Коллега! Ну, что же вы! Быстро заведите симфонию!
Через несколько секунд заиграл оркестр.
— Разберемся, — продолжал я. — Шофер первый предложил вам охмурить колхоз или вы его уговорили?
— Он первый… Уговорил, гад такой! А виноват я! Я!
— Так он же запрограммировал вас! Правильно? А вы поддались, охмурили колхоз и стали пить водку. Зачем? Вот вопрос.
— Забыться чтобы… стыдно людям в глаза смотреть…
— Так вы же водкой заглушили правильную информацию! — пораженный, прошептал я. — А информация о том, как правильно поступать человеку в таких случаях, наверно, называется… совестью!
Тут оркестр сурово громыхнул. Сенашкин вздрогнул и съежился, как маленький. Я старался не потерять логический ход мысли.
— Хороши, голубчики! Он подло запрограммировал вас, а вы… да у вас же не сработала обратная связь! Понимаете? Например, электронная машина замечает ошибку и с помощью обратной связи ее ликвидирует. Самообучается на ошибках…
— Верно, — сказал Сенашкин. — Правильно объясняешь!
— Конечно, вам было труднее, чем машине. Машина не трусит и не пьет. А если ошибается, то ищет ошибку и исправляет ее. Но ладно. Вы все время мучились и никому не признавались. И вдруг музыка пробудила в вас правильную информацию, и вы заплакали. Так?
— Так. Но неужто — она? — спросил председатель.
— Конечно, она. А то кто же? Если бы не она, вы бы совсем заглушили в себе совесть и тогда…
— Каюк. Крышка Сенашкину, — сдавленным голосом сказал снабженец.
— Вам стыдно? Хорошо. Сейчас играет другая музыка. Что вы чувствуете?
— Вроде, легче становится. Хотя оркестр рубит, как начальство! Как народ на собрании… — Оркестр и вправду звучал чисто, мужественно и непримиримо… — Но не думай. Не боюсь! Тут еще хватит этой твоей обратной связи. Хватит! — Сенашкин снова ударил себя по груди кулаком.
— Обратная связь находится в голове, — заметил я строго.
— Это еще неизвестно! А из головы всю информацию про свою подлость на общем собрании выложу. Завтра же! — он совсем было осмелел, но сразу сник. — Боюсь… мука в глаза им смотреть. Мука!
— Видите, вы хуже машины. Но не бойтесь! — меня вдруг осенило. — Давайте, чтобы вам не было трудно и страшно, проведем опыт. Без него нельзя.
— Страшно! — замотал головой Сенашкин.
— Не бойтесь. Завтра. За остальное ручаюсь я. Верите в музыку?
— Как же не верить…
Мне показалось, что Сенашкин трезво и даже с хитрецой взглянул на меня.
— Музыка-то какая! Гром! Слезы! Дает Бетховен! Но и Сенашкин не трус. Временный пьяница, но не трус! А вы с Жуковым не якшайтесь. Хулиган он. Еще запрограммирует вас…
— Жуков помогает мне как коллега проводить опыты по влиянию музыки на рост гороха… Вы тоже поможете нам поставить ряд опытов. Возможно, ваш колхоз передовым станет.
У меня в этот момент появилось столько планов, для проведения которых в жизнь нужна была помощь снабженца, что последние слова я сказал, сменив суровый тон на добродушный.
— Что ж, и на горох действует, вроде как на мозг? — заинтересованно спросил Сенашкин и улыбнулся.
Потом он пошел домой. Походка у него была прямая и твердая.
18
В счастливом настроении я прилег на мат.
Глаза Норда поблескивали в темноте, зеленые, неподвижные, смотрящие в одну точку.
А Норду что музыка? Все-таки это великая догадка насчет влияния музыки на пробуждение правильной информации, то есть совести…
Кибернетика и музыка! Можно расшифровать ход преступления! Вот так всегда случайная догадка приходит на помощь человечеству.
Мысли заскакали у меня в голове, но я заставил себя отвлечься от них, чтобы перед сном на сеновале поразмышлять обо всем как следует. Я прислушался к музыке.
Мне показалось, что в ней было робкое предчувствие победы.
Потом оркестр совсем притих.
«А правильна ли моя догадка? Вдруг — нет?..» И оркестр загремел: «Да! Да! Правильна».
И мне было радостно и странно, что оркестр так удачно подстроился под мое настроение. Тут Норд весело рявкнул.
«Может, музыка успокоила его и он забыл, как спросонья потерял бдительность? И решил, что больше это никогда не повторится. Но у меня-то не от музыки хорошее настроение. У меня — от догадки. Вот если бы я сломал трактор или пропил огурцы, тогда и у меня на душе было бы противно, как у председателя и у Жукова, и так же мучила бы совесть, пробужденная музыкой. А я даже не слышу ее, когда думаю… Надо разобраться логически. Конечно же, люди, которые ходят в консерваторию на концерты, осознают свои ошибки. Но почему тогда мой отец любит музыку? Ведь совесть у него чиста. Я это точно знаю. Или дедушка? Тут что-то не то.
— Шеф! Будем джаз ставить? — прервал мои размышления Жуков.
— Да, коллега, проблем у нас с вами возникает все больше и больше, — сказал я, не заметив, как кончилась симфония.
— «Пятая» — тоже сила! — сказал Жуков с восхищением. — А всего у него девять.
«Ого!» — подумал я.
Когда мы переносили проигрыватель к джазовым грядкам, Жуков старался спрятаться за меня и с опаской поглядывал на дедушку.
— Записывали что-нибудь? — спросил я.
— Темно. Я думал, — сказал Жуков.
— О чем?
— Так… скучно в деревне… убегу в город. Там машины, заводы, а тут — как до нашей эры. Надо в город мотать. Бетховен уже в тринадцать лет композитором стал. Или взять вас… А я что?
Дедушка, как только заиграл джаз, ушел домой.
— Мы еще проведем такие опыты, которые и не снились в городе, — заверил я Жукова.
Вдруг Норд залаял, подбежав к забору.
— Опять танцуют, — сказал Жуков.
Я залез на забор, но не смог разглядеть лиц танцующих, потому что от белых цветов кустарника темнота казалась еще гуще. В ней только белели рубахи парней и оранжевый огонек папиросы метался в такт музыке и, вспыхивая на секунду, освещал склоненное к плечу парня лицо девчонки.
