Евгения Яхнина - Шарло Бантар
Не многие поверили бы, что эта суровая, беспощадная к врагам женщина совершенно преображается, когда имеет дело с детьми или с больными. Об этом могли бы рассказать её многочисленные ученицы — для них она была «доброй мадемуазель Луизой». Об этом могли поведать и раненые, которых она лечила и перевязывала в те короткие промежутки времени, когда её руки не держали шаспо.
Кри-Кри провожал глазами батальон, пока он не скрылся из виду. Глядя на этих женщин с хорошей военной выправкой, он вспомнил рассказы о героизме коммунарок-солдат. И снова с завистью подумал: вот и здесь совсем юные барабанщики, едва ли им больше чем по двенадцать лет. А идут они в бой наравне с солдатами.
«Что бы там ни говорил дядя Жозеф, — думал Шарло, — не годится мне по целым дням торчать в кафе, когда весь Париж кипит и бурлит. Добро бы воевали одни только национальные гвардейцы. Но ведь сейчас под ружьём и стар и млад! Взять хотя бы Жака Леметра, сына шахтёра, которого убили под Мецом. Намного ли он старше меня, а шаспо получил! Или Мишель Друэ. Его отец жив, он член Коммуны. И всё же Мишель записался в отряд школьников. Нечего уж говорить о Дюфруа…»
Дядя Жозеф уверяет, что и в булочных, и в кафе, и на фабриках тоже необходимо кому-нибудь работать. «Оставайся, — говорит, — Шарло, в “Весёлом сверчке”, а дальше видно будет».
Слушая Жозефа, Кри-Кри поневоле с ним соглашался. Но стоило ему остаться одному, как тотчас червячок сомнения начинал подтачивать его веру в слова дяди.
«Почему именно я, а не кто-нибудь другой должен работать в кафе? — сетовал мальчик. — Я умею стрелять, у меня в руках всё спорится. Это признаёт даже мадам Дидье, когда не воюет со мной!»
Нетерпение его разгоралось особенно теперь, когда он увидел, как кипит работа по возведению баррикад.
Враг уже стучался в ворота столицы, и парижане наконец взялись за ум.
«В последнее время всё реже и реже представляется случай поговорить с дядей Жозефом, — продолжал размышлять Кри-Кри. — Он по целым дням заседает в ратуше или сражается за стенами Парижа. То ли было, когда мы жили вместе! Тогда он не только объяснял мне всё, что происходит вокруг, но нередко брал с собой в опасные места».
Как-то раз Шарло пришлось, по просьбе дяди, снести переплетённые книги заказчику — профессору, который жил в Латинском квартале.[23] Возвращаясь домой, Шарло проходил мимо открытой веранды небольшого, кафе. Весёлое пение привлекло внимание мальчика. Он остановился около веранды и стал прислушиваться. Припев, который дружно подхватили все сидевшие за столиками, заинтересовал Шарло:
Ну, живо, плут, бандит, кретин, лакей, мошенник!
Садитесь вкруг стола, толпитесь возле денег!
Всем будет место здесь!..
Торгуйте всей страной, лес и часы срезайте!
Сосите родники, цистерны осушайте!..
Настал желанный срок!
Шарло старался запомнить слова, смысл которых, однако, был не совсем для него ясен.
Вдруг он услышал:
— Эй, Шарло!
Мальчик не успел ещё сообразить, каким образом столь знакомый ему голос мог прозвучать в этом кафе, а уже дядя Жозеф дотронулся до его плеча.
— На ловца и зверь бежит! — пошутил он, пожимая руку племяннику. — Ведь ты любитель стишков, в которых достаётся дармоедам и тунеядцам.
Шарло промолчал, но по дороге домой признался:
— Я слушал, слушал, да так и не понял, о чём вы пели.
Бантар рассмеялся:
— А пожалуй, тебе уже пора разбираться в этих делах. Песенку сложил Виктор Гюго.[24] В ней поэт рассказывает, как император Наполеон Третий вместе с банкирами и промышленниками грабит народ, за гроши покупает труд рабочих и крестьян, занимается спекуляциями, разоряя страну.
Шарло мысленно восстанавливал слова песни. Через минуту он вдруг весело воскликнул, поблёскивая глазами:
— А что, если забастовать и не работать, пока не прибавят плату?
Жозеф с удивлением взглянул на племянника и сказал:
— С этим теперь приходится повременить. Наполеон затевает войну с Пруссией… Ты же слыхал, что на прошлой неделе в Крезо расстреляли мирную демонстрацию забастовавших рабочих пушечного завода Шнейдера. Император разгромил рабочие объединения, которые уцелели после 1848 года. Собираться нам не позволяют, объединяться в союзы не дают. Запрещают устраивать стачки. Нет у нас своих газет. А буржуазные писаки сеют вражду между крестьянами и рабочими, стараются убедить, что у них разные интересы. Вот почему нам ещё трудно вступить в открытую борьбу с угнетателями. Но погоди, Шарло, всё обойдётся! Уже недолго ждать!
…Теперь, когда рабочие свергли императора и взяли власть в свои руки, смысл сказанных тогда Жозефом слов стал для Кри-Кри особенно понятен, и мальчик мечтал с ружьём в руках защищать рабочую Коммуну.
Вспомнил Кри-Кри и день 3 сентября. Это было в самый разгар войны.
Бантар долго не возвращался в тот день с работы. Уже совсем стемнело, когда он, взволнованный, вошёл в комнату. Не обменявшись с племянником ни приветствием, ни весёлой шуткой, как это обычно бывало, он сказал:
— Шарло, ты уже взрослый парень, и на тебя, кажется мне, можно положиться. Сходи-ка на Бельвильскую улицу. Во дворе, где школа, живёт учительница Мадлен Рок. Разыщи её и скажи, чтобы она шла сюда как можно скорее. Да смотри ни с кем не болтай по дороге и торопись!..
Через час Шарло и Мадлен застали в накуренной комнате Жозефа несколько человек. Среди них был и Варлен.
В это время младший Бантар, конечно, не думал, что Варлен скоро станет одним из первых людей Парижа. Но и тогда молодой переплётчик сразу привлёк к себе внимание мальчика.
Жозеф встретил Мадлен словами:
— Под Седаном произошла катастрофа. Наша армия разбита! Восемьдесят три тысячи человек — всё, что осталось от армии, — сдались в плен во главе с императором.
— Теперь все увидят, куда ведёт страну монархия! — подхватил Варлен. — Пора перейти от слов к делу. Император должен быть свергнут!
Всю ночь светился огонёк в небольшой, пропитанной табачным дымом комнатке Жозефа. Три члена Парижской секции Интернационала обсуждали план действий.
Город бурлил. Печальные вести с фронта поступали с самого начала войны. Перевес в силе был на стороне Пруссии.
Французский император и его министры были больше заняты борьбой с рабочим движением, чем подготовкой армии для борьбы против иностранного вторжения. В эпоху Второй империи во Франции не было всеобщей воинской повинности. Богатые нанимали бедняков и посылали их вместо себя в солдаты.
Обучение солдат было поставлено плохо. Пехоту готовили главным образом для подавления народных восстаний; она мало была приспособлена для встречи с обученными иноземными войсками.
В интендантстве царил такой беспорядок, что офицеры выступали в поход, не имея географических карт. Уже через несколько дней после первых боёв на фронте не хватало боеприпасов, медикаментов и продовольствия. Между тем все эти припасы лежали в больших количествах на интендантских складах.
Войска Наполеона терпели поражение за поражением, а вторгшиеся на французскую землю пруссаки стремительно продвигались в глубь страны. Катастрофа быстро приближалась.
Весть о том, что готовится сдача столицы, быстро разнеслась по Парижу. Народ не хотел примириться с седанским позором. Повсюду сами собой начали возникать никем не подготовленные митинги. Ораторы призывали защищать родину до последней капли крови. Всё чаще и чаще можно было услышать слова о том, что народ должен сбросить правительство, решившее сдать Париж, и взять в свои руки защиту страны. На Вандомской площади какой-то человек в штатском платье, но с фуражкой национального гвардейца на голове выхватил кисть у красившего дом маляра и вывел крупными красными буквами на белой стене:
ПАРИЖ НИКОГДА НЕ КАПИТУЛИРУЕТ!
ПУСТЬ, КАК МОСКВА В 1812 ГОДУ, ОН СТАНЕТ МОГИЛЬЩИКОМ ВРАГОВ ОТЕЧЕСТВА!..
Несколько человек подхватило этот боевой клич, и в одну минуту около стены собралась толпа, которая непрерывно повторяла: «Москва, а не Седан!» Названия этих двух городов — символов славного подвига одного великого народа и позора другого — повторялись в разных концах площади.
Все были взбудоражены. Толпа, поддержанная вооружёнными отрядами Национальной гвардии, хлынула на площадь Согласия, к Бурбонскому дворцу, где заседала палата депутатов.
Двойная цепь полицейских и городской стражи, срочно вызванных к месту демонстрации, отрезала путь к законодательному корпусу. Встретив эту преграду, передовой батальон Национальной гвардии остановился.
Но старший барабанщик не растерялся. Это был статный человек высокого роста. Он повернулся спиной к полицейским, поднял над головой барабанную палочку и двинулся к палате. Весь батальон, как один человек, последовал за ним. Оторопевшие полицейские расступились. Препятствие было преодолено — цепь прорвана.