Элизабет Спир - Медный лук
Такое оскорбление нелегко снести.
— Разве воин не заслуживает пропитания? — горячился юноша. — Рош жизнь свою готов положить за Израиль. А земледельцы жалеют поделиться с ним и самой малостью. Они ему куда большим обязаны!
— Может быть, может быть, — Симону не изменяло спокойствие. — Я не хотел тебя обидеть, друг мой. Время воинов придет. Но хороший кузнец и сейчас пригодится.
Даниил нахмурился и промолчал. Они сошли с каменистой тропы, ступили на дорогу, полого спускающуюся среди зеленеющих пастбищ вниз к селению, и вскоре добрались до ручейка, текущего с горы. Здесь его можно было перейти вброд. Чуть в стороне ручей разливался в мелкий затон, дно покрыто галькой, вокруг густо разрослись папоротники, покрытые розовыми цветами олеандровые кусты, лиловые ирисы. Симон остановился, огляделся:
— Пожалуй, подойдет, — и принялся разматывать головную повязку. Даниил недоуменно взирал на друга.
— Тут можно искупаться, — объяснил Симон. — Пока дойдем до селения, будет слишком поздно.
— Слишком поздно?
— Закат уже близко. Наступает суббота.
Даниил побагровел от смущения. Он совсем потерял счет дням. Симон, наверно, догадался — в пещере что один день, что другой — все едино. Теперь он, не глядя на Даниила, старательно складывает плащ перед тем, как положить его на куст. Если спросить Даниила, так Симону незачем купаться. Юноша глянул на свои руки — сплошь покрыты сажей и потом.
Скажи Симон еще одно слово, просто погляди на Даниила, тот сразу бы повернул назад, в горы. Но прошла минута-другая, и Даниил тоже ступил в заросли папоротника, стаскивая с себя немыслимо засаленную тунику, и вот он уже плещется в ручье. До чего хорошо — кругом вода, давно такого не было, в пещере влага отмеряется по каплям. Даниил зачерпнул горсть песка и камешков, стал оттирать грязь. Потом опустился на колени, сунул голову в воду. Встал, вода стекает с волос. Симон сидел на берегу, совсем одетый, и улыбался другу. На этот раз Даниилу удалось выдавить из себя робкую улыбку.
Они добрались до селения в ту самую секунду, когда раздался протяжный чистый звук — шофар, бараний рог, первый призыв к субботе, сигнал работникам возвращаться с полей. За пять лет ничего, право, не изменилось, только теперь Даниилу все кажется куда меньше, чем он помнит, улицы узкие и грязные, дворы еще хуже — обшарпанные, замусоренные.
Правда, появилось несколько новых домов, свежеобмазанных глиной, тростник на крышах еще зеленый. Юноша припоминал, кто в каком доме живет. Они прошли мимо мастерской Амалика, такой обветшалой, что уже и не починишь, даже если новый владелец появится. Вышли на пустынную площадь в центре селенья, у колодца кто-то торопливо поил четырех усталых ишаков. Повернули в узкую, темную улочку, в дальнем конце — такой знакомый маленький домик. Глинобитные стены совсем почернели и растрескались, еще немного — и упадет крыша. Симон остановился:
— Здесь я тебя покину, мой друг. Дальше иди сам.
Даниил неуверенно глянул в сторону домика:
— А они… как я…
— Они тебя ждут. Я им сказал — ты придешь.
Даниил уставился на друга. Какое право он имеет… Почему он так уверен? Симон ободряюще улыбнулся и зашагал прочь. Даниил в смятении стоял, не зная, что делать. Пока он раздумывал, дверь открылась, и на пороге показалась старуха.
Какая она сгорбленная, какая худая!
— Даниил? — каркающий голос, неужели это бабушка? — Это ты, Даниил?
— Я, бабушка, — еле выговорил он. — Мир тебе.
Тут над селеньем снова пронесся звук рога.
— Мальчик мой! Пора идти в дом! — ее глаза, выцветшие и затуманенные, глядели на внука. Костлявыми руками старуха прижала его к себе.
У двери он помедлил, откуда-то всплыла давняя детская привычка, сам с трудом осознавая, что делает, юноша коснулся мезузы[16], маленькой коробочки, прибитой к дверной раме — хранилищу священных слов Торы[17]. И шагнул через порог.
Казалось, комната пуста. С балки свисает чуть дымящий светильник. Циновка уставлена посудой — все накрыто к ужину. Даже субботняя плошка с маслом наготове. Он с ужасом огляделся.
— Пойди сюда, Лия, — позвала бабушка. — После второго сигнала пора кончать работу. Иди, поздоровайся с братом.
Тут он заметил девочку, сидящую за ткацким станком в углу. По плечам рассыпаются золотистые волосы. Даниил стоял, словно язык проглотил. Он помнил ее совсем девчушкой. Теперь она уже взрослая девушка, и до чего же красива!
— Лия, — недовольно повторила бабушка. — Это Даниил, он к нам вернулся. Столько лет спустя!
Юноша облизал пересохшие губы:
— Мир тебе, Лия.
Девушка подняла голову от работы, глаза удивительной голубизны — а в них такой страх, что у него просто дыхание перехватило.
— Не обращай на нее внимания, — буркнула старуха. — Она к тебе скоро привыкнет. Постыдилась бы, Лия. Принеси брату воды. До чего же ты невоспитанна!
Девушка не двигалась. Даниил с тоской в груди ждал и, наконец, заикаясь, произнес:
— Лия, не узнаешь меня? Забыла уже, как всегда приносила мне воду, когда я возвращался домой?
Она снова подняла голову. Брат заметил в голубых глаза первые следы узнавания.
— Ты и вправду Даниил? — голосок тоненький и дрожит. — Где ты так долго пропадал?
— Принесешь мне воды, ладно, Лия?
Она послушно встала из-за станка, подошла к большому глиняному кувшину у двери, налила в долбленую деревянную плошку воды — движения плавные, грациозные. Но протянутая рука дрожит, вода чуть вся не расплескалась. Он неловко взял плошку, наклонился омыть ноги. Чего он ждал? На что надеялся? Ничего не изменилось, словно и не прошло пяти лет. Нет, стало еще хуже. Теперь его сестре Лии пятнадцать. А в глазах все тот же страх.
До них донесся последний призыв рога — начинается суббота. Бабушка зажгла лучинку, поднесла к субботнему светильнику.
— Скажи благословение, Даниил, — попросила она. — Хорошо, когда это делает мужчина.
Он помедлил, но слова сами, хотя и с запинкой, пришли ему на язык:
— Благословен Ты, Господь наш, Царь Вселенной, Который освятил нас заповедями Своими и повелел нам зажигать субботний свет.
Они уселись на жесткий земляной пол вокруг потрепанной циновки, и снова бабушка взглянула на внука. Давным-давно, в первое время жизни в пещере, он еще повторял про себя положенное благословение. Его он помнил:
— Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, вырастивший хлеб из земли.
Благословлять Господа почти и не за что: жидкая чечевичная похлебка, немного черствого ячменного хлеба. Он заметил — бабушка с Лией ничего не едят, только смотрят на него, провожая глазами каждый кусочек — от миски до рта.
— А вы почему ни до чего не дотрагиваетесь? — спросил Даниил.
— Мы уже поели, — ответила старуха.
Но Лия врать не умела.
— Бабушка велела оставить тебе, — голосок такой чистый, детский. — Сказала, ты, наверно, ужасно голодный.
У Даниила враз пропал аппетит.
— Поешь со мной, — попросил он, подвигая миску поближе к сестре.
Испуганно взглянув на бабушку, девочка отломила корку хлеба, обмакнула в похлебку. Он увидел тоненькие синие прожилки, просвечивающие сквозь кожу, запястья хрупкие, словно птичьи лапки.
Откуда вообще в доме еда? Он никак не мог сообразить, как задать этот вопрос.
— Хороший хлеб. Сами выращиваете?
— Доля нищих, — резко ответила старуха.
Лучше бы ему не спрашивать. Только представить себе — бабушка ходит за жнецами в поле и подбирает то, что они уронили — упавшее наземь по закону принадлежит нищим.
После еды все сидели в молчании. Бабушка не задавала никаких вопросов. Рада она его приходу? Старуха, похоже, слишком устала, чтобы радоваться чему бы то ни было. Опустила голову, уткнула подбородок в складки накидки и беспокойно, то и дело просыпаясь, дремлет. Наверное, по-прежнему работает в поле, выращивает кетцу — черный тмин, в честь которого и названо селение. День-деньской шагает по полю, работы много — сначала сеять, потом полоть, а только голубые цветочки опадут, выколачивать покрытые пухом маленькие, острые на вкус зернышки, они хорошо идут на рынке — хозяйки приправляют ими еду.
Даниил оглядел комнату. Помнится, в доме был второй этаж, но настил давно обрушился, остался только узкий его кусок, там еле-еле можно уместиться на ночь. В земляном полу яма с холодной золой старого очага. В комнате почти нет мебели — только дряхлый деревянный сундук да ткацкий станок, за которым работает Лия.
Стало совсем темно, раздался еле слышный звук. Бабушка подошла к двери, впустила в дом черную козочку. Та сразу побежала к Лии, девочка обняла ее за шею. Козочка ткнулась в нее носом, а потом устроилась рядом, положив морду хозяйке на колени. Лия сидела, поглаживая мягкую шерсть, накручивая на пальцы черные прядки маленькой бородки, и тихо что-то бормотала, словно голубка на крыше. Даниил смотрел на сестру, смущение и неловкость куда-то исчезли. Как же она похожа на маму! Тут он наконец разобрал, что она бормочет.
![Фред Саберхаген - Восточная Империя [Разорённые земли + Чёрные горы + Мир Арднеха]](/uploads/posts/books/46544/46544.jpg)
