Аркадий Гайдар - Р.В.С.
Но не у кого было спрашивать. Не попадались на пути ни крестьяне на ленивых волах, ни косари, приютившиеся возле костра, ни ребята с конями, ни запоздалые прохожие из города. Пуста и молчалива была тёмная дорога. И только соловей вовсю насвистывал, только он один не боялся и смеялся звонко над ночными страхами притихшей земли.
И вот, в то время, когда Жиган совсем потерял всякую надежду выйти хоть куда-либо, дорога разошлась на две. «Ещё новое! Теперь-то по какой?» И он остановился.
«Го-го» — донеслось до его слуха негромкое гоготанье. «Гуси!» — чуть не вскрикнул он. И только сейчас разглядел почти что перед собою, за кустами, небольшой хутор.
Завыла отчаянно собака, точно к дому подходил не мальчуган, а медведь. Захрюкали потревоженные свиньи, и Жиган застучал в дверь:
— Эй! Эй! Отворите!
Сначала молчанье. Потом в хате послышался кашель, возня, и бабий голос проговорил негромко:
— Господи, кого ж ещё-то несёт?
— Отворите! — повторял Жиган.
Но не такое было время, чтобы в полночь отворять всякому. И чей-то хриплый бас вопросил спросонок:
— Кто там?
— Откройте! Это я, Жиган.
— Какой ещё, к черту, жиган? Вот я тебе из берданки пальну через дверь!
Жиган откатился сразу в сторону и, сообразив свою оплошность, завопил:
— Не жиган! Не жиган… Это прозвище такое… Васькой зовут… Я ж ещё малый… А мне дорогу б спросить, какая в город.
— Что с краю, та в город, а другая в Поддубовку.
— Так они ж обе с краю!… Разве через дверь поймёшь!
Очевидно раздумывая, помолчали немного за дверью.
— Так иди к окошку, оттуда покажу. А пустить… не-ет! Мало что маленький. Может, за тобою здоровый битюг сидит.
Окошко открылось, и дорогу Жигану показали.
— Тут недалече, с версту всего… Сразу за опушкой.
— Только-то! — И, окрылённый надеждой, Жиган снова пустился бегом.
… На кривых уличках его сразу остановил патруль и показал штаб. Сонный красноармеец ответил нехотя:
— Какую ещё записку! Приходи утром. — Но, заметив крестики спешного аллюра, бумажку взял и позвал: — Эй, там!… Где дежурный?
Дежурный посмотрел на Жигана, развернул записку и, заметив в левом углу всё те же три загадочные буквы «Р. В. С.», сразу же подвинул огонь. И только прочитал — к телефону: «Командира!… Комиссара!», а сам торопливо заходил по комнате.
Вошли двое.
— Не может быть! — удивлённо крикнул один.
— Он!… Конечно, он! — радостно перебил другой. — Его подпись, его бланк. Кто привёз?
И только сейчас взоры всех обратились на притихшего в углу Жигана.
— Какой он?
— Чёрный… в сапогах… и звезда у его прилеплена, а из неё красный флажок.
— Ну да, да, орден!
— Только скорей бы, — добавил Жиган, — светать скоро будет… А тогда бандиты… убьют, коли найдут.
И что тут поднялось только! Забегали все, зазвонили телефоны, затопали кони. И среди всей этой суматохи разобрал утомлённый Жиган несколько раз повторявшиеся слова: «Конечно, армия!… Он!… Реввоенсовет!»
Затрубила быстро-быстро труба, и от лошадиного топота задрожали стёкла.
— Где? — порывисто распахнув дверь, вошёл вооружённый маузером и шашкой командир. — Это ты, мальчуган?… Васильченко, с собой его, на коня…
Не успел Жиган опомниться, как кто-то сильными руками поднял его с земли и усадил на лошадь. И снова заиграла труба.
— Скорей! — повелительно крикнул кто-то с крыльца. — Вы должны успеть!
— Даёшь! — ответили эхом десятки голосов. Потом:
— А-аррш!
И, сразу сорвавшись с места, врезался в темноту конный отряд.
А незнакомец и Димка с тревогой ожидали и чутко прислушивались к тому, что делается вокруг.
— Уходи лучше домой, — несколько раз предлагал незнакомец Димке.
Но на того словно упрямство какое нашло.
— Нет, — мотал он головой, — не пойду. Выбрался из щели, разворошил солому, забросал ею входное отверстие и протискался обратно.
Сидели молча: было не до разговоров. Один раз только проговорил Димка, и то нерешительно:
— Я мамке сказал: может, говорю, к батьке скоро поедем; так она чуть не поперхнулась, а потом давай ругать: «Что ты языком только напрасно треплешь!»
— Поедешь, поедешь, Димка. Только бы…
Но Димка сам чувствует, какое большое и страшное это «только бы», и потому он притих у соломы, о чём-то раздумывая.
Наступал вечер. В сарае резче и резче проглядывала тёмная пустота осевших углов. И расплывались в ней незаметно остатки пробирающегося сквозь щели света.
— Слушай!
Димка задрожал даже.
— Слышу!
И незнакомец крепко сжал его плечо.
— Но кто это?
За деревней, в поле, захлопали выстрелы, частые, беспорядочные. И ветер донёс их сюда беззвучными хлопками игрушечных пушек.
— Может, красные?
— Нет, нет, Димка! Красным рано ещё.
Всё смолкло. Прошёл ещё час. И топот и крики, наполнившие деревеньку, донесли до сараев тревожную весть о том, что кто-то уже здесь, рядом.
Голоса то приближались, то удалялись, но вот послышались близко-близко.
— И по погребам? И по клуням? — спросил чей-то резкий голос.
— Везде, — ответил другой. — Только сдаётся мне, что скорей здесь где-нибудь.
«Головень!» — узнал Димка, а незнакомец протянул руку, и чуть заблестел в темноте холодновато-спокойный наган.
— Темно, пёс их возьми! Проканителились из-за Лёвки сколько!
— Темно! — повторил кто-то. — Тут и шею себе сломишь. Я полез было в один сарай, а на меня доски сверху… чуть не в башку.
— А место такое подходящее. Не оставить ли вокруг с пяток ребят до рассвета?
— Оставить.
Чуть-чуть отлегло. Пробудилась надежда. Сквозь одну из щелей видно было, как вспыхнул недалеко костёр. Почти что к самой заваленной двери подошла лошадь и нехотя пожевала клок соломы.
Рассвет не приходил долго… Задрожала наконец зарница, помутнели звёзды. Скоро и обыск. Не успел или не пробрался вовсе Жиган.
— Димка, — шёпотом проговорил незнакомец, — скоро будут искать. В той стороне, где обвалились ворота, есть небольшое отверстие возле земли. Ты маленький и пролезешь. Ползи туда.
— А ты?
— А я тут… Под кирпичами, ты знаешь где, я спрятал сумку, печать и записку про тебя. Отдай красным, когда бы ни пришли. Ну, уползай скорей! — И незнакомец крепко, как большому, пожал ему руку и оттолкнул тихонько от себя.
А у Димки слёзы подступили к горлу. И было ему страшно, и было ему жалко оставлять одного незнакомца. И, закусив губу, глотая слёзы, он пополз, спотыкаясь о разбросанные остатки кирпичей.
Тара-та-тах! — прорезало вдруг воздух. — Тара-та-тах! Ба-бах!… Тиу-у, тиу-у… — взвизгнуло над сараями.
И крики, и топот, и зазвеневшее эхо от разряжённых обойм «льюисов» — всё это так внезапно врезалось, разбило предрассветную тишину и вместе с ней и долгое ожидание, что не запомнил и сам Димка, как очутился он опять возле незнакомца. И, не будучи более в силах сдерживаться, заплакал громко-громко.
— Чего ты, глупый? — радостно спросил тот.
— Да ведь это же они… — отвечал Димка, улыбаясь, но не переставая плакать.
И ещё не смолкли выстрелы за деревней, ещё кричали где-то, когда затопали лошади около сараев. И знакомый задорный голос завопил:
— Сюда! Зде-есь!
Отлетели снопы в стороны. Ворвался свет в щель. И кто-то спросил тревожно и торопливо:
— Вы здесь, товарищ Сергеев?
И народу кругом сколько появилось откуда-то — и командир, и комиссар, и красноармейцы, и фельдшер с сумкой! И все гоготали и кричали что-то совсем несуразное.
— Димка, — захлебываясь от гордости, торопился рассказать Жиган, — я успел… назад на коне летел… И сейчас с зелёными тоже схватился… в самую гущу… Как рубанул одного по башке, так тот и свалился!…
— Ты врёшь, Жиган… Обязательно врёшь… У тебя и сабли-то нету, — ответил Димка и засмеялся сквозь не высохшие ещё слёзы.
… Весь день было весело.
Димка вертелся повсюду. И все ребятишки дивились на него и целыми ватагами ходили смотреть, где прятался беглец, так что к вечеру, как после стада коров, намята и утоптана была солома возле логова.
Должно быть, большим начальником был недавний пленник, потому что слушались его и красноармейцы и командиры.
Написал он Димке всякие бумаги и на каждую бумагу печать поставил, чтобы не было никакой задержки ни ему, ни матери, ни Топу до самого города Петрограда.
А Жиган среди бойцов чёртом ходил и песни такие заворачивал, что только ну! И хохотали над ним красноармейцы и тоже дивились его глотке.
— Жиган! А ты теперь куда?
Остановился на минуту Жиган, как будто лёгкая тень пробежала по его маленькому лицу, потом головой тряхнул отчаянно:
— Я, брат, фьи-ить! Даёшь по станциям, по эшелонам. Я сейчас новую песню у них перенял:
Ночь прошла в полевом лазарети;
День весенний и яркий настал.
И при солнечном, тёплом рассве-ти
Маладой командир умирал…
Хоро-ошая песня! Я спел — гляжу: у старой Горпины слёзы катятся. «Чего ты, — говорю, — бабка?» — «Та умирал же!» — «Э, бабка, дак ведь это в песне». — «А когда бы только в песне, — говорит, — а сколько ж и взаправду». Вот в эшелонах только, — добавил он, запнувшись немного, — некоторые из товарищей не доверяют. «Катись, — говорят, — колбасой. Может, ты шантрапа или шарлыган. Украдёшь чего-либо». Вот кабы и мне бумагу!
