Яков Давидзон - Орлята партизанских лесов
Коле было до слёз обидно, что он не доставил донесение, но за главное он был спокоен — враги уже не узнают партизанскую тайну.
— С кем живёшь, малец? — с трудом скрывая разочарование, спросил начальник. Он изо всех сил хотел казаться добрым, даже улыбнулся, но лицо его стало ещё багровее и угрюмее.
— Один…
— Давно один?
— Считай, полгода. Как дедушка умер…
— Ну, лады… Переночуешь здесь. А утром мы все твои побасёнки проверим. Гляди, если сбрехал…
Утром Колю отпустили. Возвращался он домой, а из головы не шла мысль — что это начальник полиции такой приветливый стал, когда отпускал — даже кусок хлеба с салом на дорогу дал. Никак не мог понять этого Коля. Не похоже это на него, ведь люди одного взгляда его боятся. Но так и не разгадал Коля эту загадку.
Дома было холодно, как в леднике. Дрова никак не хотели разгораться. Коля дул на них, даже в глазах красно стало, но печку так и не удалось растопить. Последние две спички, которые он бережно хранил завёрнутыми в тряпицу, сгорели без пользы. «Пойду к соседям, возьму у них уголёк и разожгу», — решил Коля. Но прежде чем выйти из хаты, выглянул осторожно из окна. И заметил полицая в шинели, прятавшегося за сараем. «Ага, так вот оно в чём дело! — догадался Коля. — Хотят выследить, куда я пойду и с кем встречусь!»
Из дома он выбрался через окно, которое выходило на огород, потом кустами да буераками кинулся в лес.
В отряде Колю Любичева сначала определили развозчиком продуктов по отрядам, а чуть позже, после выхода из окружения в злынковских лесах, перевели во взвод боепитания. Взводом командовал Анатолий Сергеевич Киселёв, человек мужественный и добрый. Это он первым подал мысль, когда каратели стали преследовать соединение Фёдорова, отправить всех подростков на Большую землю. В число их попал и Коля Любичев. Как ни просился Коля, как ни доказывал, что у него ещё не сведены свои счёты с фашистами, командир был неумолим.
Но не улетел в тыл Любичев. Посидев два дня на партизанском аэродроме, сбежал в отряд. И прямиком к начальнику штаба Рванову.
— Разрешите остаться, товарищ начальник штаба, — обратился он.
— Почему?
— Хочу участвовать в окончательном разгроме немецко-фашистских захватчиков! — бодро выпалил Любичев. Потом добавил просительно:
— Поймите, не могу я учиться в такое время…
— Ладно, иди. Доложи Киселёву, что я разрешил остаться!
Из Крюковки, районного центра Черниговской области, в соединение А. Ф. Фёдорова пробрался связной. Его сообщение потрясло даже бывалых партизан: в тюрьме каратели держат около девяноста арестованных, им грозит казнь. На минувшей неделе более ста советских граждан было расстреляно «за связь с партизанами», как значилось в приказе коменданта. Жизнь остальных заключённых находилась в смертельной опасности. Среди арестованных немало семей партизан, были там жена и дети командира взвода Феодосия Ступака, бывшего председателя Тихоновичского колхоза.
В Крюковке фашисты и их помощники чувствовали себя в безопасности. Крупный гарнизон был вооружён до зубов.
— Именно потому, что фашисты чувствуют себя спокойно, мы и разгромим их, — закончил доклад о предстоящей операции на совещании командиров Фёдоров. — Мы должны доказать фашистам, что им не удастся безнаказанно издеваться над советскими людьми!
Городок ещё спал, когда первые партизаны проникли на его улицы. Разведка снимала часовых и ликвидировала патрули. Однако напасть на тюрьму внезапно не удалось: фашисты уже несколько дней несли усиленную охрану важных объектов. Жаркая схватка разгорелась у комендатуры. На железнодорожном вокзале партизанам пришлось выбивать полицаев едва ли не из-под каждого вагона да из огневых точек, оборудованных по всем правилам военного искусства.
И Коля Любичев был среди тех, кто пробивался к городской тюрьме. Фашисты, засевшие в каменном здании тюрьмы, встретили наступавших пулемётным огнём. Партизаны начинали атаку за атакой, но каждый раз откатывались назад.
— Гранату! Противотанковую гранату! — вскричал Ступак.
Отчаянный смельчак, командир взвода Ступак подобрался почти к самому пулемётному гнезду, откуда гитлеровцы поливали свинцом партизан. Но без гранаты врага не осилить. А пройти к Ступаку было невозможно: один партизан, попытавшийся было подползти, лежал мёртвый, а второй — раненый — стонал за невысоким забором.
Коля уже успел сделать несколько рейдов в тыл за патронами и гранатами и теперь вместе со всеми вёл обстрел тюрьмы. Но пули только крошили кирпич да подымали красную пыль.
Создалось странное положение: Ступак находился в нескольких метрах от пулемёта и ничего не мог с ним поделать, а его товарищи видели это и были бессильны чем-либо ему помочь…
Коля услышал крик Ступака: «Гранату!», когда собирался вновь ползти за боеприпасами. Ему показалось, что слово это обращено к нему. «Ведь так можно целый день пролежать под огнём, — подумал он, — а фашисты в это время расправятся с заключёнными».
— У кого есть противотанковая граната? — крикнул Коля.
— У меня… Только куда ты, парень… тут мышь не проскользнёт.
— Давай!
До Ступака никак не меньше семидесяти метров простреливаемого пространства. Ни ямки, ни деревца. Голо, как в пустыне.
Коля Любичев пополз. Пули взрывали землю рядом. Он не думал о том, что его могут убить. Он думал, что во что бы то ни стало должен донести гранату — ведь от этого теперь зависит жизнь десятков людей! Время остановилось для него, вся жизнь сжалась до размера этих семидесяти метров. Немец-пулемётчик, наверное, увидел ползущего партизана: пули свистели над самой головой, сбили шапку. Но маленькая фигурка, вжимаясь в землю, медленно продвигалась вперёд. Коля уже хорошо видел Ступака, и слышал, как тот кричал: «В землю, в землю гляди, а не на меня!»
Ступак схватил протянутую ему гранату, приподнялся на локте и швырнул прямо в амбразуру. Взрыв оглушил и его, и Колю. Но в следующий миг Ступак вскочил на ноги и понёсся к железным тюремным воротам, хотя фашистские автоматчики продолжали вести огонь. Ступак стал прикладом сбивать замок. Коля вдруг отчётливо увидел, как, цепляясь пальцами за гладкий металл, Ступак сполз на землю…
— Ура! Ура! — раздался мощный клич, и партизаны поднялись в атаку. Через несколько минут всё было кончено. Из камер выходили люди и обнимали своих спасителей. Обнимали, целовали и Колю Любичева, и он кого-то обнимал и что-то говорил. А из памяти не шёл Ступак, который так смело бросился на врага…
На всю жизнь запомнил Коля, как стояли вокруг своего бездыханного командира партизаны, и среди них было и двое ребят — его ровесников — сыновья Феодосия Ступака…
Войну Николай Любичев закончил на Волыни, когда соединение А. Ф. Фёдорова вышло навстречу наступавшим частям Советской Армии.
— Спасибо, сынок, за верную службу советскому народу, — сказал на прощание Фёдоров.
В армию Николая не взяли — несовершеннолетний. Отправился он домой. На месте родного дома увидел заросшее бурьяном пепелище. Разыскал бабушку: было у неё четверо сыновей и все четверо сложили головы за Родину. Остался Николай жить у неё. Стал работать в колхозе. Приняли его в комсомол. Мало кто знал, что был Николай Любичев в партизанах. Не любил, да и сейчас не любит вспоминать войну.
Поединок
С Сашей Кобзенковым мы дружили чуть ли не с первого дня моего пребывания в отряде. Он помогал мне проявлять плёнки и лишь одно огорчало парнишку — фотокарточки отпечатать было негде. Саша был связным, и о нём партизаны отзывались с уважением: «Этот не подведёт!»
Я фотографировал Кобзенкова часто. А вот сохранился лишь этот снимок! Был он сделан в марте 1943 года. Только что вернулся Кобзенков с задания — под огнём врага доставил донесение в штаб. Прямо в штабной избе я его и сфотографировал.
«Вот и дали мне от порот поворот», — невесело рассуждал Саша Кобзенков, возвращаясь из Глинского отряда. Обидно ему было до слёз. Разве он не заслужил другого к себе отношения?
То ли он устал, то ли расстроился и перестал следить за дорогой, но только Саша заблудился.
Это он понял не сразу: в лесу все деревья похожи и все овраги глубоки. Но когда Саша дважды очутился на месте сожжённой избушки лесника, он понял: плохи его дела. День клонился к вечеру, зачастил холодный осенний дождь, и редкие жёлтые листья с печальным шорохом облетали с веток. Укрыться было негде, а в заплечном мешке не завалялось даже крошки хлеба…
А день начинался так многообещающе.
В Глинском отряде Саша почти сразу же наткнулся на отца. Бородатый, в шапке-ушанке, скрывавшей почти половину лица, отец показался Саше каким-то чужим. Но стоило ему увидеть сына, как морщинки разгладились и радостная улыбка осветила лицо.
