Кира Михайловская - Неутомимый Морошкин
— Мальчик, Боря занимается, так что ты не мешай ему, — сказала Борина мама.
— Хорошо, — кивнул головой Морошкин.
Ему жаль было Борю, самого себя, а всего жальче ему было собаку.
Глава четырнадцатая, в которой все считают, а Морошкин не считает
На другой день после завтрака, когда ребята собирались считать на больших счётах, Боря подошёл к Морошкину.
— Понимаешь, — сказал Боря, — собака оказалась настоящая.
— Почему? — спросил Морошкин.
— Она в уборную ходила, как настоящая собака.
— Да? — тупо переспросил Морошкин.
— Понимаешь, мама просила, чтобы ты сегодня забрал её. Она говорит, что это собака нехорошая.
— Почему нехорошая?
— У хороших, говорит мама, медали на шее болтаются. Если бы у неё была хоть какая-нибудь медаль… Хоть какая-нибудь. Правда, она на пианино совсем неплохо играет, но мама рассердилась. Говорит, даже собака — и та играет, а я не могу. Так что возьми её. Пожалуйста.
Сообщение о пианино поразило Морошкина сильнее, чем намерение Бори возвратить собаку. Ведь к тому, что собаку вернут, Морошкин был готов. А вот к тому, что собака играет на пианино, он готов не был.
— Что же она играла? — спросил Морошкин.
— С листа. Что дадут, — равнодушно сказал Боря. — Так ты придёшь за собакой?
— Приду, — сказал Морошкин.
— А я знаешь какие марки буду собирать? — спросил Боря. — Государства Африки. Мама говорит, что настоящие марочники всегда их собирают. Ты знаешь, что это такое?
— Нет, — сказал Морошкин.
Боря, как видно, хотел объяснить Морошкину всё про государства Африки, но Морошкин пошёл от него прочь.
— Садитесь, дети, садитесь, — сказала Валентина Ивановна, и все стали рассаживаться. — Сейчас будем считать. Два и три — сколько будет?
— Шесть, — выкрикнул Яшка.
— Не шесть, а пять, — сказала Валентина Ивановна.
— Шесть, — настаивал Яшка на своём.
Тут уж все ребята хором сказали:
— Пять!
А Яшка пробурчал недовольно:
— А прошлый раз было шесть.
Лучше всех считал Боря. Он быстро складывал и вычитал, и в конце Валентина Ивановна похвалила его. Боря стал красный. И очки у него запотели. От удовольствия.
А Морошкин совсем не считал. Считай не считай, а оставалась одна Настя. Больше идти было не к кому.
Морошкин подошёл к Насте, когда они гуляли в саду.
— Знаешь что? — сказал Морошкин. — Ты можешь взять мою собаку к себе на один день?
— У тебя есть собака? — удивилась Настя. — Беленькая или чёрненькая? Пушистая или нет? Лысых я не люблю. Лысые блестят, как будто мокрые.
— Моя не блестит, — сказал Морошкин. — Так можешь взять?
— Если не блестит, — сказала Настя, — могу!
Глава пятнадцатая, состоящая из вареников
И вот, как и вчера, как и позавчера, Морошкин снова поднимался по лестнице со своей собакой. Не успел он позвонить, как дверь распахнулась и большая толстая Настина мама стала на пороге.
— Який гарний хлопчик, — сказала она певучим голосом. — Настя, тэ ж к тибэ.
Выскочила Настя, принялась трясти Морошкина:
— Заходи, заходи, а где твоя собака?
Собака сама выступила вперёд и, не ожидая приглашения, вошла в квартиру.
— Ого, какие гости к нам пришли, — зарокотал чей-то бас сверху. Этот бас был похож на маленький раскат грома, но ничто не предвещало здесь грозы. Ярко светились лампочки во всех комнатах, и во всех комнатах мирно расселись люди.
— Это мой брат, — говорила Настя. — Это друг моего брата. Это мамина подруга, подруга моего брата, это мой папа.
Морошкин поднял голову и увидел круглую голову в бараньей шапке. Морошкин посмотрел на белую майку, шаровары и тапочки, а потом опять на баранью шапку и понял, что это такие кудрявые были волосы у Настиного папы.
— Здорóво! — зарокотал папа и протянул руку, в которой мог бы поместиться весь Морошкин вместе со своей собакой.
— Вареники! Вареники! — закричала из кухни Настина мама, и все разом вскочили и двинулись в кухню.
— Вот, старина, ты вовремя пришёл, — сказал Настин папа, — таких вареников ты ещё никогда не едал.
— Ой, какая собачка! — кричала между тем Настя, она сидела на корточках и гладила по голове собаку. — Ой, какие ушки, ой, какой носик!
У Морошкина закружилась голова. Но он удержался на ногах и твёрдо выговорил:
— Спасибо. Я пойду.
— Ой, какой хвостик, — сказала Настя, — ой, какие лапки!
Морошкин рванулся и вывалился на площадку.
— Заходи, старина, — пророкотал из квартиры бас, и дверь захлопнулась.
Морошкин покачивался. В глазах у него проплывали Настя, её брат, подруга брата и брат маминой подруги. Все они кружились в мареве белых украинских вареников, которые Настина мама доставала из котла огромным черпаком и выпускала плавать по квартире. Где-то ниже всех подруг и братьев, растопырив лапы, висела бедная собака Морошкина.
— Когда же это кончится? — сказал Морошкин сам себе.
Глава шестнадцатая, в которой впервые упоминается медаль
На другой день Морошкин с опаской вошёл в раздевалку. Он огляделся по сторонам, но среди детей, снимающих свои пальтишки, Настю не нашёл. Морошкин быстро разделся, обул тапочки, прошёл в зал и приготовился делать зарядку.
— Построились! — сказала Валентина Ивановна. — Руки в стороны, вверх, вниз. Ещё раз: в стороны, вверх, вниз. Начали!
Морошкин усердно размахивал руками. А у окна так же усердно размахивала руками Настя. Она поглядывала на Морошкина и строила Морошкину всякие рожи; лицо её, похожее на мордочку резиновой обезьянки, то вытягивалось в длину, то раздавалось в ширину почти вдвое. Брови Насти то лезли вверх и залезали на самый верхний краешек лба, а то сползали вниз.
«Вот это да!» — подумал Морошкин.
Едва лишь зарядка кончилась, Настя бросилась к Морошкину.
— Какая собачка у тебя! — закричала она. — Какая у неё шёрстка шёлковая! А мы её вчера купали. Она такая чистенькая стала. Мы её в шампуни купали. А как она вареники ела! Сначала она не хотела, но брат её держал, и мамина подруга ей рот открыла, а я ей вареники запихивала. И тогда она ела. Сначала она и тогда не ела, но потом, когда вареников у неё во рту было уже много, она стала есть. Знаешь сколько съела? Наверное, сто штук. Потом папа сказал, что у неё вареник из уха торчит. И мы больше не стали. Она сытая была. Я её причесала. Знаешь как? Всю шерсть вот здесь собрала и бантик завязала. И одеколоном попрыскала. Ой, как она смешно чихала! Я ей под хвостом попрыскала, она так стала по квартире бегать! Я её тогда запеленала и лентой завязала — бо-ольшой бант!..
Морошкин рванулся и выскочил в раздевалку. Из раздевалки, как был, в тапочках и фланелевой кофточке, он вырвался на улицу и побежал. Ветер дул ему в спину и подгонял: быстрее, быстрее. Ноги Морошкина не касались земли, им не нужно было сгибаться в коленках, потому что не ноги, а ветер нёс Морошкина вперёд. И он совсем не запыхался, когда добежал до своего дома и взлетел по лестнице на последний этаж. Он забыл, что в квартирах, как правило, есть звонки и, чтобы попасть в квартиру, надо нажать кнопку. Морошкин барабанил в дверь кулаками. Он топал, стучал, колотился, но из-за двери не доносилось ни звука. Морошкин прислушался. Безмолвная тишина царила в квартире. Морошкин опустился на пол и заплакал. Ведь он не знал, жив ли ещё запелёнатый, начинённый варениками и облитый одеколоном пёс.
Вдруг глухое урчание лифта раздалось на лестнице. Распахнулись двери, и на площадку вышли испуганные Валентина Ивановна, Настя, Яшка, Боря и другие ребята.
— Открой, Настя, дверь, — сказала Валентина Ивановна.
Настя достала ключ, сунула его в замочную скважину и повернула. Дверь открылась. На пороге, целый и невредимый, сидел пёс Морошкина. Кажется, он улыбался счастливой улыбкой, глядя на своего хозяина.
— Можно, мы возьмём его с собой? — спросила Настя.
— Можно, но только не сегодня, — сказала Валентина Ивановна.
Она натянула на Морошкина пальто, обула ботинки и сказала:
— Идёмте, ребята.
И все ребята начали спускаться с лестницы. Последним спускался с лестницы пёс.
— Если бы у этой собаки была хоть какая-нибудь медаль… — сказал Боря, когда ребята вышли на улицу.
— Ха! — воскликнул Яшка. — Медали получают, у которых родословная, отец и мать, бабушки и дедушки и полно всяких родственников. А у этой — никого.
— Если бы у неё была медаль, — сказал Боря, — то мама разрешила бы её оставить.
