Анна Бодрова - Аринкино утро
И вдруг такая радость! Мяч! Огромный, в сетке! Красно-зелёный!
— Ну давай поиграем, а? — с нетерпением взмолилась Аринка.
— Придётся. Что с тобой делать? — нехотя согласилась Нонна. — Только чур я первая, хорошо? Я покажу, как у нас играют, а потом ты, хорошо?
Аринка на всё была согласна. Конечно, хозяйка мяча должна начинать первой.
Тесовая стена дома дрожала от ударов. Нонна ловко подхватывала мяч на лету, кружилась, принимала необыкновенные позы, ловила его одной рукой, двумя, но ни разу не коснулась им своего воздушного платья.
Аринка во все глаза смотрела на игру Нонны, но придраться было не к чему, и она по достоинству оценила её мастерство. Она заходила с одной стороны, с другой, томилась ожиданием, но мяч, как магнит, летел в Ноннины руки. В глазах Аринки восторг и досада, можно подумать, что Нонна только и знала, что всю жизнь играла в мяч.
Наконец Нонна, уставшая, сама остановилась.
— Фу, жара такая, не могу больше играть. Может быть, ты меня проводишь к себе в дом? Мне хочется посмотреть, как у вас там? Дом такой большой и с виду красивый, а внутри как? Ну что же, идём?
— А как же я? Дай мне-то немножко поиграть, ишь ты какая?! — с досадой вырвалось у Аринки.
— Подумаешь, невидаль какая — мяч. Я к тебе часто буду ходить и мяч приносить, ещё наиграешься.
— Ладно. Пошли, что ли?
— Ты что, обиделась? Ну вот видишь, я же говорила, что ты злая.
— Ничего я не обиделась. И вовсе я не злая, я просто хотела поиграть в мяч, вотысё, — с напускной беспечностью ответила Аринка. По чисто вымытым ступеням крыльца, через просторные сени они вошли в дом. Минуя кухню и маленькую комнату, в которой обедала семья и в которой, кроме скамеек и стола, ничего не было, они вошли в просторную, очень чистую комнату. Она так и называлась «чистой». В ней не жили, в ней принимали гостей или чужих, случайно зашедших людей, как вот Нонна. На крашеном полу — домотканые половики. Вдоль стен — стулья в ситцевых чехлах. У окон много цветов: фикусы, филодендроны с резными листьями и плющ, который бордюром вился по всей комнате.
— О, красиво. Как в оранжерее, — проговорила Нонна.
— Чевой-то? — не поняв, переспросила Аринка.
— Я говорю: как в оранжерее. То есть — в таком месте, где выращивают цветы, понимаешь? — пояснила Нонна назидательным тоном.
— Ага, — согласилась Аринка, но ничего не поняла. Ей нравилось, как Нонна по-взрослому вела себя.
— А кто вышивает так чудесно? — спросила Нонна, залюбовавшись ковром, которым покрыта была кушетка. Ярко-красные маки и сине-фиолетовые фиалки как живые пестрели на чёрном фоне.
— Это мои сёстры, Лидка и Варька, так вышивают. Сами напряли шерсти, сами окрасили в разные цвета и крестом по канве вышили. Целую зиму вышивали, — похвалилась Аринка.
— У нас тоже есть ковры, но у нас настоящие, персидские.
Аринка хотела переспросить, какие такие ковры настоящие, но вовремя спохватилась и обыграла это дело по-другому.
— Фу, у нас этих самых ковров вон целый сундук! Мамка на лето убирает, чтоб моль не ела, а зимой на пол стелет, для тепла.
Нонна изумлённо вскинула свои тоненькие бровки и только могла сказать:
— О, о, даже так? — Она ходила по комнате и всем своим видом выражала удовольствие. Значит, мама её была неправа, предупреждая Нонну, чтоб та не заходила в деревенские избы. «Там, кроме клопов, тараканов и грязи, ничего нет, ещё подцепишь какую-нибудь заразу», — наставляла она.
— А это что? Книги? — искренне удивилась Нонна, подходя к угловому столику, на котором лежали стопочкой книги и журналы. — А кто их читает? — И начала быстро и небрежно перелистывать.
— Все читают: и сёстры, и мамка, и тятя. Лидка носит их из соседней деревни от одного дяденьки, а за то, что он даёт книги, мамка посылает ему молоко и хлеб. Он бедный и совсем слепой. Не надо так быстро листать, разорвёшь. Мамка не любит, когда книги рвут. Она говорит, что книгу любить надо, что книга — это лекарство для души.
Нонна капризно выпятила губы:
— Хм. Разве это книги? Вот у нас этих книг целая библиотека, три больших шкафа с книгами, представляешь?
— Ух ты! И неужто все прочитаны? — с восторгом и удивлением спросила Аринка. — Вот бы мамке моей, очень любит читать, иногда всю ночь читает.
— Ну что ты, разве можно все книги, что у нас есть, прочитать. — Подойдя к двери, ведущей в другую комнату, Нонна полюбопытствовала: — А там что?
Аринка сконфузилась, прикрыла дверь:
— Да там плохо. Мы спим там.
— О, значит, спальня, я хочу посмотреть. Ну покажи, пожалуйста, Ариночка.
От такого ласкового обращения Аринка расцвела.
— Да смотри, жалко, что ли.
Это была тоже большая комната, угловая. Два окна на улицу и одно во двор. Зимою здесь не жили, слишком много дров надо, чтоб топить такой домину, а летом эта комната служила для всех спальней. Вернее, для Аринки и её сестёр. Брат с отцом спали на сеновале, а мать на своей печке. На полу в разных углах разбросаны постельники, набитые соломой, на них скомканные одеяла, смятые подушки. Здесь ничего не убиралось, всё было наготове: усталый человек ткнулся в подушку, натянул на себя одеяло да и спит. А утром соскочил, да скорей на работу, некогда уборкой заниматься.
— А где же кровати? — тихо спросила Нонна, и в голосе её было разочарование.
— У нас нет кроватей. Летом тепло, мы спим на полу, а зимой тятя ставит топчаны по обе стороны голландки. Вотысё.
— Как же без кроватей? Вы что, такие бедные?
— И вовсе мы не бедные, — обиделась Аринка, — мы середняки. Вот Миша Кочуряй, Никита Лобос, вот те бедные. У них в доме, кроме тараканов и детей, ничего нет. Даже лошади нет. А у нас есть и корова, и лошадь, и ещё молодой жеребёнок, да ещё пять овец. Какие же мы бедные? — обстоятельно объяснила Аринка. — А дом какой большой. Тятя его сам строил. Когда Ивашка вырастет и женится, ему будет где жить. Вот это будет его половина.
— Ну, хорошо, хорошо, не бедные. Чего ты так горячишься? — засмеялась Нонна и вышла опять в чистую комнату. Здесь ей явно нравилось. Она села на кушетку, на красивый ковёр, который так её пленил.
— Фу, жарко, пить хочется.
— Сейчас принесу. Тебе воды или квасу? — с готовностью отозвалась Аринка.
— Воды, но только кипячёной.
Аринка бросилась на кухню, но, как назло, воды в самоваре не оказалось, — смущённая, она вернулась с пустой кружкой.
— Мамка вылила кипячёную воду. Мы пьём сырую из колодца. Если хочешь, я тебе налью молока, холодного, прямо из подпола. Хочешь принесу?
— О, я люблю молоко.
Нонна пила молоко маленькими глотками, неторопливо, со вкусом. Аринка очарованно смотрела на неё. Ей всё нравилось в Нонне: и её тоненькие бровки, как гарусные ниточки, и ямочки на круглом подбородке, похожем на репку, и шелковистые волосы, расчёсанные волосок к волоску, с чёлкой на лбу. И маленький курносый носик в бледных, почти незаметных веснушках, и лицо, и руки, такие белые и нежные, словно их в молоке вымачивали. Но вот Нонна выпила молоко, поблагодарила Аринку, двумя пальчиками вытерла губы и, встав, направилась к двери.
Аринка засуетилась, её охватила тревога: а вдруг Нонне скучно с нею? И вот сейчас она уйдёт от неё? Забегая вперёд, она предложила гостье хлеба с мёдом или сочней с творогом. Но Нонна ничего не хотела, она вышла во двор и скучающими глазами всматривалась в огород.
— А где же тётя Маруся? Почему они так долго?
— Они сейчас придут. Может быть, сыграем в мяч? — осторожно спросила Аринка, с тайной завистью глядя на заветный мяч, с которым Нонна не расставалась всё это время.
— Нет, не хочется на такой жаре, — ответила Нонна.
— Тогда, может быть, дашь мне поиграть немножко? — решилась попросить Аринка.
— А вот и они идут! Побежали их встречать! — воскликнула Нонна, оставив без внимания просьбу Аринки. Взявшись за руки, они у колодца в огороде встретились с Марией Александровной и Елизаветой Петровной.
— Ну как, поладили? Вот и отлично! — сказала Мария Александровна, обнимая за плечи свою племянницу. — Вы, Елизавета Петровна, не будете возражать, если Нонночка будет приходить к вам играть с Аринкой? А то ей скучно со мною-то. Девочке своя компания нужна.
— Да ради бога, пусть приходит. Только вы не боитесь её доверить такому сорванцу, как Аринка?
«Ну, пошла, села на своего конька», — обидчиво подумала Аринка о матери. Такое говорить при Нонне? Что она о ней подумает? И Аринка предостерегающе ткнула мать в бок. Но та будто ничего не поняла и пошла, и поехала: и Аринка такая, и Аринка сякая, и что она чёрт, а не ребёнок. И что вот у неё какое было детство, у Елизаветы Петровны: каждый день бита, но не каждый день сыта. И пока шли до крыльца, она безумолчно всё говорила, говорила. Слушать тошно. А Мария Александровна понимающе кивала головой и всё поддакивала. «И что за человек, нет другого разговора, как только меня костить». У крыльца остановились, стали прощаться.
