Алки Зеи - Леопард за стеклом
Кир Андонис, не говоря ни слова и насупив брови, посмотрел на нас так, что больше никто не решился попроситься в лодку.
Не знаю почему, но так уж сложилось, что у каждого ребенка из лачуг была за плечами хоть одна грустная история. Куда хуже тех, что случились с Дэвидом Копперфильдом. Я бы очень хотела, когда вырасту, стать писателем и все их записать. Правда, Мирто где-то прочитала, что писателями не становятся, а рождаются.
Я смотрела на исчезающую вдали «Кристаллию» и думала: «Как жаль! Если бы я родилась писателем, я бы написала три очень печальные истории».
Первая очень печальная история АРТЕМИОчень часто, когда солнце клонится к закату, Артеми говорит Мирто и мне: «Пойдем на скалу моей мамы».
Это высокая обрывистая скала, на вершине которой растет дикий гранат. Внизу, у подножия, простирается море, воды которого, когда мы смотрим на него сверху, кажутся глубокими и темными. Именно с этой скалы в прошлом году, зимой, мама Артеми бросилась в море. И утонула. Она была больна, и кир Андонис хотел продать свою лодку, чтобы было на что отвезти ее в больницу. Но она этого совсем не хотела, потому что «лодка — это наш хлеб», так она говорила.
«…И упала она со скалы, чтобы был кусок хлеба у ее драгоценной дочери…» — я бы так написала. Ну, может, убрала бы «драгоценная» и оставила бы просто «ее дочь» и «Артеми».
Когда мы сегодня дошли до скалы, Артеми встала на самом краешке и начала плакать да убиваться:
— Ах, мамочка моя, зачем ты это сделала!
Мы с сестрой так перепугались, что от ужаса вцепились в гранат.
В лачуге Артеми даже кровати нет. Когда кир Андонис ночует не в лодке, он ложится на пол на кучу тряпья. Только на одной стене в золоченой раме висит фотография тети Деспины — там она совсем молодая, в бальном платье. У нас эта фотография валялась в чулане: все считали, что тетя Деспина не очень хорошо на ней получилась. Никос даже дразнил ее пугалом огородным. Как-то Стаматина, наводя порядок в чулане, вытащила эту фотографию во двор. Артеми тысячами «пожалуйста» умолила отдать снимок ей.
— Теперь и у нас есть обстановка, — щебетала она, пока тащила «картину» к себе в шалаш.
Артеми носит все прошлогодние платья Мирто, которые ей уже малы или совсем износились. Когда Мирто надевает какое-нибудь платье, которое особенно нравится Артеми, она говорит:
— Глупышка Мирто, не сиди на солнце, а то выцветут на моем платье все цветочки.
«Кристаллии» всё не было. Кажется, Никос сначала пошел в городской дом — повидать наших маму и папу. Ребята, чтобы скоротать время, стали пускать «блинчики». У Нолиса камень целых двенадцать блинчиков «испек»… Я тоже попробовала бросить камешек, но у меня получилось только три. Мне никогда не удавалось превзойти Нолиса и Мирто, у которых ни разу меньше десяти не выходило.
Я пошла к краю пристани и села там, обдумывая:
Вторую очень печальную историю (с хорошим концом) НОЛИСГоворят, что, если заплыть далеко-далеко, в глубокие воды, и нырнуть в самую толщу моря, туда, где растут губки, можно попасть под удар загадочной силы, называют которую «течение». И может случиться так, что после этого ты никогда больше не будешь ходить.
Отец Нолиса в таких глубоких и дальних морских водах собирал губки. А теперь ходит с клюкой. Весь день он сидит на стуле на улице, руки безвольно повисли, а взгляд устремлен вдаль, на море.
Я никогда не слышала, чтобы он говорил. Я вообще его боюсь и как-то во сне даже увидела, что вместо рук у него две чудовищные губки. Мама Нолиса работает в амбарах отца Пипицы. Моет бочки. Как только заканчивает с бочками, ее зовет мама Пипицы убраться у них в доме, во дворе и на верандах. Не знаю почему, но это, так говорит Никос, называется «эксплуатацией».
Я верю, что Никос отвезет Нолиса в Афины. И Нолис станет знаменитым музыкантом, его папа вылечится, а мама больше не будет мыть бочки, а станет носить белые перчатки, как жена губернатора, и эта очень грустная история закончится хорошо.
Третья очень печальная история (самая печальная из всех) ОДИССЕАС И АВГИИнтересно, какая все-таки тюрьма? Темная комната — совсем крохотная — и маленькое оконце с решеткой? Ни света не видишь, ни солнца. Потому что окошко сделали так высоко, что до него не достанешь, чтобы выглянуть наружу. Одиссеас, когда вернулся из города, куда он ездил в тюрьму на свидание с отцом, нарисовал нам на песке окошко с решеткой… Отец Одиссеаса ловил рыбу с динамитом, и его посадили в тюрьму, потому что это запрещено. Но без динамита много рыбы не поймаешь и на кусок хлеба не заработаешь. Одиссеас говорит, что все рыбаки так делают. Кому есть чем заплатить полицейскому — того не ловят.
А мама их бросила и уехала в город. Иногда — очень редко — она приезжает и привозит Авги какую-нибудь крошечную куколку. А Одиссеас в это время прячется, потому что видеть ее не хочет.
— Она же нас бросила, — сквозь зубы цедит он.
Как видим, что Одиссеас бежит по берегу и прячется под какой-нибудь старой перевернутой лодкой, сразу понимаем: в Ламагари приехала его мама.
А потом слышим, как она ходит, ищет его и кричит:
— Одиссе-е-е-а-а-а-а-ас! Где ты, золотце? Вы его не видели? — Это она уже нас спрашивает.
Но мы никогда не отвечаем.
Одиссеас и Авги живут вместе со своей бабушкой — ей, наверное, лет сто уже будет. Она стирает белье в море и, когда его выбивает большущим вальком, бормочет себе под нос:
— Сынок мой, сынок мой… Вот дурак, вот дурак…
— Вон она! Появилась! — вдруг завопил Нолис.
«Кристаллия» была едва видна. Мы начали размахивать руками и визжать изо всех сил. «Ни-и-и-и-ко-о-о-ос! Ни-и-и-ко-о-о-о-ос!» Еще немного — и чуть ли не из середины моря послышался крик:
— Э-э-э-э-э-эй! Э-э-э-э-э-эй!
Лодка подошла ближе, и мы увидели Артеми в нахлобученной на голову соломенной шляпке; к ленте, обвивавшей шляпу, были пришиты искусственные вишни. Артеми еще в прошлом году заказала ее Никосу, когда поехала вместе с кир Андонисом в город и увидела там девочку в такой шляпке.
— Вот увидишь, какой серьезной я стану, — убеждала она своего отца. — Мне бы только надеть эту шляпку.
И в самом деле, теперь, когда шляпка была на ней, Артеми сидела, застыв с прямой спиной, уставившись в одну точку, прямо как супруга губернатора.
Не успел Никос спрыгнуть на мол, как мы на нем повисли, запутались в ногах и чемоданах, болтали, кричали и задавали вопросы — все одновременно. А он осмотрел нас одного за другим — насколько мы выросли с прошлого года.
Тетя Деспина не разрешила нам ввалиться в дом всей толпой.
— Па-па-па-па-па! — закричала она, увидев нас на пороге. — И куда это мы собрались с такими ногами?! Стаматина только что все полы перемыла.
Тогда мы решили двинуться на наши «камешки», чтобы там его подождать. Никос сказал, что долго не задержится и отправится вслед за нами. Но, выходя, мы увидели, что он смотрит на Нолиса и хмурит брови. У Никоса брови густые-густые, и, если он расстроен или сердится, они сходятся на переносице. Он хмурится, и, кажется, они ему все лицо закрывают. Будто тучи сгустились перед самым ливнем. В такие моменты мы говорим: «Никос натучился».
— Нолис пусть останется здесь и поможет мне разобраться с вещами, тогда выйдет быстрее, — сказал Никос.
Возле дальней пристани высилась скала с маленькой пещерой внутри. Там и были наши «камешки». Один, самый большой, — настоящий трон, а вокруг — много маленьких; море обточило их так, что они превратились в удобные кресла. Обычно Никос сидел на троне, а мы вокруг него, причем у каждого — свое место. Какая бы жара ни стояла снаружи, внутри пещеры всегда было свежо. Мы сидели и болтали ногами в воде.
— Зачем это Нолис понадобился Никосу? — спросила Артеми.
— Может, поговорить о переезде в Афины, — предположила Мирто.
Я ничего не сказала, но была уверена, что точно не из-за переезда, потому что Никос никогда не хмурился, если у него хорошие новости.
— А может, это ваш леопард сдох, — встряла Пипица.
— Дрянь ты, вот ты кто! — рявкнула Мирто.
— А я скажу твоей тете, что ты назвала меня дрянью!
— Да хоть епископу.
— А я скажу, что ты сказала «да хоть епископу».
— Ябеда-корябеда! — бросила ей маленькая Авги, которая вообще редко говорила.
— А я скажу папе, чтобы он забрал бочку обра-а-а-атно! — заныла Пипица.
Если бы в этот момент в пещеру не вошел Никос, дело точно кончилось бы дракой. Пипица бы схватилась с Мирто, Мирто бы победила, и Пипица убежала бы домой. Но ненадолго. Она бы вернулась, но уже со своей мамашей. Правда, ее мать никогда не орала на Мирто и на меня, пусть даже это мы обидели Пипицу. Она всегда ругала детей из лачуг, даже Авги. И сколько бы мы с Мирто ни кричали, что это мы виноваты, а не бедняки, мама Пипицы никогда нас не слушала. И поэтому хорошо, что Одиссеас показал ей язык, когда она уже отвернулась. А то она устроила бы такое!..
