Дэн Смит - Тайна брата
— В чем дело? — спрашиваю, подходя к бабуле.
— Все нормально. — Ба поднимает руку, словно отсылая меня прочь. — Ладно. Сходи к деду.
У нее перехватывает горло. Я смотрю на нее, недоумевая, что случилось. Но Ба снова машет, и я, оставив ее в кухне, иду искать деда.
Дед пристроил к дому навес, чтобы машина не стояла под дождем. Это просто доски на подпорках, и Ба злится, потому что окно их спальни выходит на корявую крышу. Дед проводит там кучу времени, забравшись под капот любимого «опеля адмирал».
Сейчас он разглядывает движок. В углу рта дымится сигарета. Ба не разрешает курить в доме, мол, негигиенично. Подозреваю, это одна из причин, почему дед постоянно бегает к машине.
Дед погружен в процесс, и я не буду мешать. Мне до чертиков надоело готовить и подавать ключи, так что я тайком пробираюсь в сарай и выкатываю свой велик.
Убедившись, что дед не видит, удивляю сам себя.
Я нарушаю приказ.
По садовой дорожке выкатываю велик через ворота в переулок.
Дед напряженно смотрит под капот, и над головой его плавает облачко дыма. Долгий миг разглядываю его. Еще можно вернуться, поставить велик на место и…
Ворота со щелчком закрываются. Сам не понимаю, как я сделал это.
Перекинув ногу через колесо, толкаюсь и качу по переулку. Сворачиваю на дорожку и выруливаю на Эшерштрассе. Я еду вслед давешней девчонке.
Ноги крутят педали, а сердце наполняется радостью.
Злость растаяла, в душе цветет облегчение, предвкушение и радость. Чувства поднимаются из живота и бьют в голову так, что я готов взорваться. От восторга открываю рот, и в горло рвется свежий утренний воздух. Ветер обдувает лицо, ерошит короткие волосы, вьется под коленями.
Здорово.
Потрясающе.
Невероятно.
Впервые за много дней чувствую себя свободным.
Слова на стене
Еду куда глаза глядят. Ноги жмут на педали, руки крутят руль, в голове царит звенящая пустота. Забыт погибший отец, забыта слегшая мать. В голове нет места мыслям о Ральфе и Мартине, о бабуле и деде, усадившим меня под домашний арест.
Прохожие для меня выглядят как размытые пятна. Никто меня не замечает. Все идут по своим делам.
Гоню по центральной улице, а потом ныряю в лабиринт дворов и переулков. На булыжной мостовой трясет так, что я не вижу дорогу, но скорости не сбавляю. Быстрее. Еще быстрее.
Пока взгляд не упирается в надпись на стене.
Она скалится мне в лицо с кирпичной стены в конце тупика.
Едва прочитав, бью по тормозам.
Белые буквы размером с мою ладошку. Я и раньше видел надписи на стенах, про всяких евреев, но такого — никогда. Наверное, это евреи так выражают недовольство. Размышляю над тем, что значат эти слова, кто их написал и зачем. Крепнет ощущение, что это послание мне. Только смысл ускользает.
Закрываю глаза. Белые буквы словно выжжены у меня на веках.
Наконец, покачав головой, трогаюсь с места. Надпись приближается, как будто я сейчас въеду прямо в нее, но в конце тупика есть проход, и я сворачиваю туда. Буквы исчезают, и от этого легче на душе, но боковое зрение фиксирует знаки, которые складываются в слова.
Притормаживаю, чтобы проще было читать.
Каждое слово больше предыдущего.
Краска блестит, наверное, еще не просохла как следует.
Символ в конце фразы выбивает из меня дыхание. Словно громадная точка, он венчает фразу.
Грубый рисунок легко узнаваем.
Такую же фигуру я видел на жилетке Стефана.
Останавливаюсь как вкопанный и разглядываю цветок. Похоже, эти слова писали не евреи. Они бы поставили в конце другой знак, звезду Давида.
В голове не укладывается. Но мне надо разобраться, в чем суть.
Ведь мой брат, Стефан, как-то с этим связан.
Прислонив велик к бордюру, подхожу ближе к стене. В воздухе чувствуется характерный запах. Касаюсь цветка. На пальцах остаются белые пятна. Краска совсем свежая. Надпись сделали только что.
Если поторопиться, я могу их догнать.
Прыгаю на велосипед и кручу педали изо всех сил. Велик скачет по булыжникам, колеса проскальзывают, но мне все равно. В конце переулка выбираю направление, сворачиваю направо и смотрю во все глаза.
Сколько бы я ни носился по тупикам и переулкам, мне не попадается ни одна подозрительная личность. Зато везде натыкаюсь на тот же цветок и ту же фразу, мол, Гитлер убивает наших отцов, и недоумеваю, как это так, Гитлер убивает наших отцов? Нелепица какая-то.
Ищу вандалов добрых полчаса, не обращая внимания ни на что вокруг, и тут передо мной предстает школа.
Не такая большая, как у нас в городе, но тоже ничего себе: два больших здания, приличный двор и ограда по кругу. Прямо по курсу на столбе висит сирена воздушной тревоги, похожая на две красные тарелки, торчащие в разные стороны. Эти сирены издают самый жуткий вой, какой только бывает, так что я на всякий случай отъезжаю подальше.
Двор забит детьми. С одной стороны построились ребята, все как на подбор в форме «Дойчес юнгфольк». С другой стороны занимаются девчонки в шортах и рубашках.
Они крутят обручи над головой и во все стороны, а ребята делают отжимания и выпрыгивания. Как мне хочется оказаться среди них и тоже закалять тело. Чем сильнее крепнет желание, тем ярче в душе горят злость и обида. Вспоминаю, как угрожал бабуле с дедом донести на них.
А ведь это правильная мысль. Так нас учил юнгбаннфюрер, и так бы поступил любой из моих друзей: пошел бы в полицейский участок или прямиком в штаб гестапо на берегу реки и донес бы на бабулю с дедом. Что они не пускают меня в школу и в отряд «Дойчес юнгфольк».
Размышляя над этим, замечаю среди девчонок ту, которую видел сегодня с утра. Она стоит в ряду, крутит обруч, только ей положено смотреть вперед, а она повернула голову в мою сторону и улыбается.
Озираюсь: мало ли, может, она смотрит на что-то другое, — а когда снова ловлю ее взглядом, она украдкой машет мне обручем.
И ее замечает учительница.
— Лиза Херц! — орет тетка. Проследив за взглядом ученицы, она тут же замечает меня.
Учительница низенькая, волосы так плотно собраны в пучок, что натягивается лицо. Одежда скромная и опрятная — темная юбка до икр и пиджак в тон. Едва завидев меня, она бросается через весь двор с криком:
— Эй! Мальчик!
Меня не должно быть на улице. Меня вообще не должно существовать. Не здесь. Не в этом городе. Я нарушил столько правил, что голова идет кругом, и я замираю на месте. Только что сам хотел донести на бабулю с дедом, а теперь, когда меня вот-вот поймают, накатывает ужас. Вдруг училка вызовет гестапо, и Ба с дедом попадут в серьезный переплет. Или SS отправит нас всех в лагерь, как Стефана.
— Мальчик!
Теперь все смотрят на меня. Дети крутят головами, им любопытно, что случилось. Взрослый командир парней тоже идет ко мне. Учителя приближаются, ученики стоят, а в мозгу у меня вырисовывается картина. Она похожа на фильм, только в главных ролях Ба с дедом. Плечи у них тоскливо поникли, на руках оковы, их запихивают в грузовик и увозят в лагерь. И все из-за меня.
Смотрю на Лизу Херц и замечаю, что она делает пассы руками. В голове у меня царит такая каша, что смысл жестов упорно ускользает.
В чем дело? Что она пытается мне сказать?
Лиза держит руки внизу, чтобы не привлекать внимания, и машет ладонями, будто отгоняя кошку.
«Уходи, — безмолвно произносит она. — Беги».
И словно пелена падает с глаз.
Хватаю велик и, встав одной ногой на педаль, разгоняюсь со всей дури.
— Стоять! — вопит учитель, почти добежавший до ограды.
Перекинув ногу через колесо, всем весом обрушиваюсь на педаль.
— Назад!
Спешу прочь. Снова ветер бьет в лицо, и сердце стучит как оголтелое.
Ехать мне долго, но от радостного возбуждения не осталось и следа. В груди теснятся сложные чувства, непонятные мне самому. Животный страх быть пойманным. Тревога за бабулю с дедом. Стыд за то, что сам был готов на них донести.
Опустив голову и вцепившись в руль, еду и еду, кручу и кручу, разгоняюсь и разгоняюсь.
Убегая, не смотрю назад. Наоборот, ныряю в лабиринт, путаю следы, только зубы лязгают, когда велик скачет по булыжным мостовым. Не замечая ничего вокруг, рвусь к свету в конце переулка и вылетаю на дорогу.
В сумбур моих мыслей врывается громкий, резкий, долгий гудок.
Ничего не успеваю сделать.
Дальше все как в замедленной съемке.
На меня несется черный «мерседес», сверкающий, красивый. В серебристом бампере отражается утреннее солнце.
В распахнутых глазах водителя плещется изумление, он вытянутыми руками упирается в руль и жмет на тормоза.
Колеса визжат. Я зажмуриваюсь. Мощный удар.
