Карен Арутюнянц - Я плюс все
– Баранов, говоришь? – прохрипел Баран.
– Да, Баранов, – ответил я.
– Это мой старший… – Баран откашлялся. – Брательник мой… это!
Я молчал. Баран продолжал:
– Он, короче… Он избил какого-то мужика… Очкарика… И загремел… в колонию… на четыре года… Вот вышел… досрочно… За хорошее поведение…
Я молчал. Баран спросил:
– Алло?
Я повесил трубку…
…Дождь стучит по зонту.
– Гошан! – передо мной стоит Баран.
Боря Баранов. Мой приятель. Враг или друг.
– А я тут подумал, – хрипит Баран. – Чего ты? Как ты?
– Здравствуй, Боря, – говорю я. – Давно не виделись!
– Да неделю всего! – сипит Баран.
– Нет, – говорю я. – Полтора месяца.
– Да ты чего?! – удивляется Баран. – Мы же говорили про брательника моего! Неделю назад!
– По телефону, – уточняю я.
– A-а… Ну да, – кивает головой Баран.
Смешно так кивает. Как первоклашка.
Он возвышается надо мной. Здоровый. Приветливый. Прямо Эйфелева башня.
А я прячусь под зонтом и думаю: «Мы вдвоём под зонтом не поместимся. Промокнем… Ну и пусть!»
– Что ты мокнешь, Боря? – говорю я.
И мы идём в школу. Вместе.
Под моим зонтом.
Часть вторая
Штанга
Ты – левый, а ты – правый
Контрольная по математике.
Я смотрю в окно. Я свои задачки решил. Правильно – неправильно, какая разница?
Скоро Новый год. Через месяц. А деревья стоят с голыми ветками. Без листьев и без снега.
Мой сосед по парте – Алик – толкает меня в бок. Подмигивает.
– Сыграем? – шёпотом спрашивает Алик.
Он обожает играть в крестики-нолики. А я их терпеть не могу. Но я не хочу обижать Алика и тоже шепчу:
– Сыграем.
«Только разве это игра? – думаю я. – Какая же это игра?»
Мой футбольный мяч тоскует в чулане. И для меня настали чёрные дай. Мама мне сказала:
– Если ты хочешь вогнать себя в гроб, и меня тоже, иди! Играй в свой футбол и умирай от двустороннего воспаления лёгких! От туберкулёза! От чего хочешь!
Папа сказал:
– Потерпи. Куда ты гонишь? Выздоровей окончательно, а там и весна! Солнце! Никуда не денется твой футбол. Что ты, в самом деле?
– Да, – сказал я. – Не волнуйтесь! Не нервничайте. Я не буду играть в футбол… Не буду…
– Ты проиграл! – переживает за меня Алик.
Он никогда не говорит: «Я выиграл!»
– Ты проиграл… – говорит он.
Ему почему-то неудобно, когда он выигрывает.
Алик в нашем классе недавно. Он перешёл из другой школы. У меня с ним нормальные отношения. Даже, можно сказать, хорошие. Дружеские. Он занимается баскетболом. Хотя у него врождённый порок сердца. И ничего! Никто ему не говорит, что он хочет вогнать себя в гроб.
– Без баскетбола, – сказал он однажды, когда мы шли из школы, – мне бы хана была! Баскетбол меня лечит…
– Проиграл ты снова! – повторяет Алик.
– Не переживай, – шепчу я. – В следующий раз выиграю.
– Конечно! – заверяет меня Алик. – Обязательно! Обязательно выиграешь!
– Тише! – делает нам замечание математичка Роза Максудовна и громко стучит по столу карандашом.
Федя Федотов, который сидит прямо передо мной, вздрагивает от этого стука.
Нервный он какой-то стал. Особенно в последнее время. Вздрагивает от любого постороннего звука. Даже от прикосновения дёргается.
Я вытягиваю ногу под партой и нащупываю пятку Федотова. Почему-то мне ужасно захотелось ему сказать: «Всё нормально, Федул!»
– А! Что?! – Федя подскакивает, как ужаленный.
– Так! – кричит Роза Максудовна. – Федотов, вон из класса!
Федя Федотов беспомощно таращится на математичку и втягивает голову в плечи.
– Он не виноват, – говорю я с места. – Это я. Случайно задел его ногой.
– Оба вон! – приказывает Роза Максудовна.
Мы сдаём тетради и выходим в коридор.
– Ты зачем, – спрашивает Федя, – меня пнул?
– Кто пнул? – говорю я. – Сказал же: случайно! Всё нормально, Федул!
– Что нормально? – спрашивает Федотов.
– Всё! – говорю я. – Пошли в буфет.
– Он же закрыт, – говорит Федотов.
– Да сейчас звонок, – говорю я.
Вдруг появляется директор.
– Из какого класса? – спрашивает он.
– Из шестого «А», – отвечаем мы.
– Выгнали? – почему-то радостно спрашивает директор.
– Да нет, – врёт Федотов. – Мы сами попросились.
– А-а, – говорит директор и окидывает нас оценивающим взглядом. – Ну, тогда идите за мной.
– Зачем? – настораживается Федотов.
– Не бойся, – отвечает директор, – не съем!
Директор быстро спускается по лестнице на первый этаж. Мы следом.
Он подходит к своему кабинету, открывает ключом дверь и жестом приглашает нас войти.
Мы входим.
– Ну-ка, – говорит директор Федотову, – достань из-под стола коробку!
Федотов лезет под стол и появляется с большой коробкой в руках.
Директор снимает крышку. В коробке лежат ботинки. Лыжные.
– Ух ты! – говорит Федотов. – Красивые!
– Правда? – спрашивает директор. Финские! Вот купил сыну. И недорого. А теперь мучаюсь, не знаю, подойдут, нет? У тебя какой размер?
– Тридцать девятый, – отвечает Федотов.
– А у тебя? – директор смотрит на меня.
– Тоже тридцать девятый, – отвечаю я.
– Ладно, – говорит директор. – Надевайте! Ты – левый, а ты – правый.
Мы сбрасываем кроссовки и примеряем лыжные ботинки. Я – левый, Федотов – правый.
– Ну как? – спрашивает директор. – Жмут?
– Немножко, – отвечает Федотов.
– Да, – говорю я. – Чуточку.
– Чудесно! – говорит директор. – Значит, моему впору будут.
– Да, – кивает головой Федотов. – В крайнем случае растянутся.
– А как вообще? – спрашивает директор. – Вам точно нравятся?
– Нравятся, – говорю я.
– Нравятся, – говорит Федотов.
– Значит, и моему понравятся, – весело говорит директор. – Когда подрастёт.
– А сколько вашему сыну лет? – осторожно спрашиваю я.
– Моему? – переспрашивает директор. – Восемь. Он во втором классе учится.
– А зачем же вы ему такие огромные ботинки купили? – изумляется Федотов.
– Понимаешь… – задумчиво произносит директор. – Они мне самому очень понравились! Я о таких в детстве мечтал… Не о финских, конечно… О чешских! А тут увидел, думаю, чего бы не взять! Вот подарю, когда в пятый класс перейдёт. Мне папа лыжи подарил, а я своему – финские лыжные ботинки!
– Да, – говорю я. – Здорово!
– Да, – говорит Федотов. – Ну мы пошли?
– Конечно-конечно, – говорит директор. – Спасибо, братцы, за помощь.
В коридоре Федотов говорит:
– А я думал, он родителей вызовет.
– Всё нормально, Федул, – улыбаюсь я. Ты чего такой дёрганый стал?
Федя посмотрел на меня странно. Но ничего не ответил.
Тут зазвенел звонок. На урок.
В буфет мы так и не попали. А там сегодня были тёти-Дусины пирожки с яблочным повидлом. Те самые.
Дзынь… Дзынь!.
Мама просит:
– Сбегай к тёте Але, попроси три яйца. Я их завтра верну.
Тётя Аля – жена дяди Юры. Она бортпроводница. Иначе говоря, стюардесса.
Тётя Аля очень красивая. Особенно в своей форме, когда собирается в рейс.
Я сбегаю на второй этаж к дяде Юре и тёте Але и дёргаю за колокольчик. У них на двери такой рычажок, который соединяется с колокольчиком. Дёргаешь за рычажок – колокольчик звенит.
– Дзынь!.. Дзынь!..
Никто не открывает.
Я снова: дзынь-дзынь-дзынь!..
Наконец раздаются шаги и дверь распахивается.
На пороге стоит Марина. Дочь тёти Али и дяди Юры.
Я её немного стесняюсь. Ей семнадцать лет. Она очень похожа на тётю Алю. Но выше и стройнее. И у неё две длинные косы.
– Привет, – говорит Марина. – Ты к нам?
Я киваю.
– Проходи, – говорит Марина.
Я бочком продвигаюсь по тёмному коридору.
– Лампочка перегорела, – объясняет Марина. – Ты умеешь менять лампочки?
– Умею, – говорю я.
– Поменяй, пожалуйста, – говорит Марина и протягивает мне новую лампочку. – Вот, встань на табуретку. Тапочки можешь не снимать. А я тебе компота налью.
Я беру лампочку, становлюсь на табуретку, выкручиваю перегоревшую лампочку и прислушиваюсь, что там творится на кухне. И где все? Мы что, одни?!
– Ну как дела? – Марина выглядывает из кухни.
– Сейчас, – говорю я. – Уже выкрутил старую.
– Не торопись! – говорит Марина.
– Я не тороплюсь… – бормочу я.
Готово! Новая лампочка ввинчена.
Я спрыгиваю с табуретки и протягиваю перегоревшую лампочку Марине.
– Мой руки, – говорит она.
– Зачем? – спрашиваю я.
– Чтобы они были чистые, – отвечает Марина.
Я иду в ванную и мою руки.
– Вот чистое полотенце, – Марина протягивает мне выцветшее полотенечко.
– Это моё, – говорит Марина. – Меня им вытирали, когда я была грудной.
Я представляю, как обтирали грудную голенькую Марину этим самым лилипутским полотенцем, и краснею.
