Кристина Гудоните - Дневник плохой девчонки
— Доброе утро, соня! — воскликнула мама, едва я появилась в дверях.
— Привет… — зевнула я.
— Еще не проснулась, красавица? Да ты глазки-то открой, посмотри, какая чудесная погода!
У мамули сегодня было подозрительно хорошее настроение. И вообще с этим хвостиком в виде пальмы на макушке, в коротюсенькой, едва прикрывающей пупок, маечке и шортиках она выглядела не старше меня. К тому же, резво бегая между кухней и верандой, она все время что-то мурлыкала, и это было совершенно на нее не похоже. Может, из-за всех моих историй у нее нервы сдали? А может, крыша поехала от счастья, что я к ней перебралась? Кто их разберет, этих мам…
Я устроилась в плетеном кресле, и она налила мне кофе.
— Чем ты вчера занималась? Извини, что за весь день ни разу не позвонила.
— Убирала свою комнату, — гордо объявила я.
— О-о-о… — удивилась мама. — И что, в самом деле порядок навела?
— Может, хочешь взглянуть?
— Еще бы! Сразу после завтрака поднимусь к тебе.
— Глазам не поверишь! Знала бы ты, сколько я всего выбросила!
— Могу себе представить… А тебе никогда не приходило в голову, как было бы хорошо, если бы вместе со всяким старым хламом можно было выкинуть и все плохие воспоминания? Правда? Прямо р-раз — и нету! А что?
Желая показать мне это наглядно, мама схватила со стола салфетку, смяла в комочек и — р-раз! — метнула через перила веранды.
О боги! Это было уже слишком, мне стало ясно, что матушка моя точно спятила. Да нет, я не сомневаюсь, что миллионы мам во всем мире поступают именно так — но только не моя. Верю, что миллионы мам во всем мире каждое утро, жужжа себе под нос что-то непонятное, шустро готовят своим дочкам завтрак, миллионы мам болтают про чудесную погоду, кидают салфетки через перила веранды и безо всякой причины улыбаются. Для них все это нормально. Для них — не для моей мамы. Моя мама за завтраком, обедом и прочими ужинами обычно сидит и о чем-то мечтает. И молчит, если есть хоть малейшая возможность не разговаривать. Когда я о чем-то рассказываю, она слушает и улыбается, как Мона Лиза, если задать ей вопрос — ответит и снова замолчит. Иногда мы за весь завтрак так ни слова и не скажем. Сидим за столом, каждая наедине со своими мыслями… А сегодня утром она уже успела выдать весь свой обычный дневной запас слов, и меня это беспокоит. А может, эта ее подруга-психолог велела ей «уделять ребенку побольше внимания» или еще что-нибудь в этом роде? Кстати, а где она вчера пропадала весь день?
— Ты вчера поздно вернулась? — спросила я и куснула бутерброд.
Мама поспешно перевела взгляд на лужайку перед домом.
— Как красиво расцвели пионы…
Пионы? Мне стало еще интереснее, и я решила проявить настойчивость.
— Я тебя ждала…
— Может, надо их полить? — продолжала она раздумывать вслух.
Моя мама совсем не умеет врать. Из всех людей, каких я знаю, она врет меньше всех. Может, потому, что чаще всего молчит? Я поняла, что ей почему-то не хочется рассказывать про свой вчерашний вечер, и почувствовала прямо-таки непреодолимое желание припереть ее к стенке.
— Ты, наверное, очень поздно пришла?
Она повернулась и внимательно на меня посмотрела:
— Ты намерена меня контролировать?
— М-м… Нет… — промямлила я и откусила еще кусок бутерброда. — Просто спросила… Ждала-ждала тебя вчера…
Услышав, как скрипнула калитка, я обернулась и увидела идущего к нам по тропинке ковбоя. Широкополая шляпа, клетчатая рубашка, обрезанные до колен джинсы. Ковбой улыбался.
Мама тоже его увидела.
— О, Гвидас!
Гвидас? Так вот как его зовут… Я-то сразу узнала гостя: к нам, не переставая улыбаться, приближался тот самый сосед-скрипач. И, хотя после истории с грушей прошло уже два года, мне стало щекотно.
Ковбой поднялся на веранду, снял шляпу и, все с той же улыбкой, поклонился. Мама схватила меня за руку.
— Познакомься, Котрина. Это наш сосед Гвидас. Он музыкант.
«Знаю! — хотела ответить я. — Знаю». Но смутилась и растерялась, а потому ничего не сказала, только сдержанно кивнула и продолжала пить кофе. За два года он изменился, уже не выглядел бледным и печальным, но остался все таким же ослепительно красивым — когда улыбается, ровные белые зубы сверкают на загорелом лице, как в рекламе по телевизору.
Мама повернулась к Гвидасу.
— Я ведь тебе рассказывала про Котрину. Видишь, какая у меня большая дочка.
Гвидас продолжал улыбаться. В жизни не видела такой глупой улыбки. Не поймешь, узнал он меня или нет. Хотя, вполне возможно, он меня никогда и не видел…
— Садись, кофе стынет…
Только теперь я заметила, что стол накрыт на троих. Ага! Значит, мама знала, что он придет! Она его ждала! И ничего мне не сказала! Это для меня было уже слишком, и я решила смыться. Прихватила со стола кофейник и пробормотала:
— Пойду кофе подогрею…
— Нет-нет! — вскинулась мама. — Свари свежий.
Я вылетела за дверь. Добравшись до кухни, рухнула на стул. Что это означает? Зачем он тут, этот Гвидас? Зачем мама ему про меня рассказывала? А если рассказывала, то что именно? Может, и про грушу рассказала? Как нашла меня там…
Поставив воду на огонь, я стала мерить кухню шагами — так лучше думается. Времени было навалом — когда еще вода закипит! Походила туда-сюда, но ни на один свой вопрос ответа не нашла, и мне нестерпимо захотелось узнать, чем они там занимаются. Подкралась тихонько к двери и посмотрела через стекло.
О боги! Мой скрипач держал мамину руку. Обеими лапами! Словно какую-нибудь драгоценность! Мне это совсем не понравилось. Еще больше не понравилось, когда он принялся нежно целовать ее пальчики. По одному! А больше всего не понравилось, что мама, похоже, млела при этом от удовольствия, словно кошка, когда ее почешешь за ухом. Все, сказала я себе, между нами все кончено.
В общем, как только вода закипела, я быстренько сварила кофе, отнесла кофейник на веранду и в нерешительности села за стол. Мне и вдвоем оставлять их не хотелось: очень уж не по себе стало, когда увидела, как он ей пальцы лижет, — и с ними оставаться. Позарез надо было уединиться и все спокойно обдумать. Пока они обсуждали вчерашний концерт (оказывается, он играл в филармонии), я, чтобы не разговаривать, запихивала в себя очередной (кажется, пятый) бутерброд, и от нелепости происходящего меня уже просто тошнило. В конце концов я не выдержала, сказала, что пойду почитаю, и поднялась в мансарду.
После развода с моим безумным папашей мама долго жила одна и твердила, что больше никогда никакому мужчине не поверит, что все они одинаковые, что нет ни одного, способного на самом деле понять женщину, и все такое прочее. Несколько раз я слышала, как она говорит об этом со своей единственной настоящей подругой Лаймой. Та тоже была в разводе, так что мнения у них чаще всего совпадали. Они пили вино, курили и дружно ругали замужнюю жизнь, а я, растянувшись на крыше, тоже покуривала и заодно углубляла свои представления о семье. И это было чудесно…
Что сейчас-то произошло, почему она, черт возьми, так изменилась? Неужели моя мама влюблена? Но она же слишком старая для этого скрипача! Ей ведь уже стукнуло тридцать пять, а ему, раз он на двенадцать лет старше меня, должно быть всего-навсего двадцать семь. В сравнении с мамулей Гвидас — младенец! Куда катится мир? Ужас!
А я-то хотела начать другую жизнь. Хотела начать совсем другую жизнь с мамой! Я в самом деле хотела начать новую жизнь! Хотела быть хорошей — видит бог, как сказала бы бабушка Эльжбета! Почему они все портят? Почему она влюбилась именно теперь и именно в этого скрипача? Что, в конце концов, других мужчин нет?
В общем, пока крыша совсем не съехала, я позвонила Лауре. Договорились встретиться завтра у Ратуши.
Чтобы скоротать время, я решила пойти к речке: хорошо бы позагорать, а то к концу учебного года стала белая, как простокваша. Когда я вышла из дома, они поливали пионы, улыбались друг дружке и о чем-то тихо разговаривали. Увидев меня, весело помахали. До чего все расчудесно — смотреть противно!
Целый день провела у реки, накупалась до посинения, поиграла в волейбол с местными детьми. Домой вернулась сильно обгоревшая, но довольная собой. Мамы не застала — она куда-то свалила, оставив записку: «Меня не жди, вернусь поздно. Поешь. Люблю. Мамуля». Прямо как бабушка Валерия! Остывший обед ждал меня на плите, я так оголодала, что слопала его, даже не разогрев.
Мамина машина стояла в гараже. Значит, она никуда не уехала. Может, по лесочку гуляет? Я взяла книжку, но читать вскоре надоело, и я вышла из дома. Уже темнело, в садах засветились первые огоньки. Не пойму, куда она запропастилась…
В общем, двинула я к забору и попыталась через щели разглядеть, что делается у скрипача. Увидела, что его машина во дворе, значит, и он никуда не уехал. В одном из окон горел свет, и, прислушавшись, я убедилась, что Гвидас дома: оттуда слышались тихие голоса. Его голос и мамин… Временами они надолго умолкали… И занавески задернули… Вот оно что…
