Кристина Сещицкая - Мой волшебный фонарь
— Э-э-э… — замялся Ясек. — Нужно, конечно… я понимаю, что должен лучше, но… — Он посмотрел прямо в объектив и послал обворожительную улыбку всему педагогическому коллективу, который, ясное дело, затаив дыхание ждал у телевизоров его ответа. — Но я стараюсь. Зато, — вдруг оживился Ясек, — моя сестра — мы с ней близнецы — лучшая ученица в нашем классе.
— Идиот! — рявкнула Агата. — Какого черта он меня припутывает! Нашел, чем хвастаться — моими пятерками! Пусть лучше расскажет про свои двоечки!
— Это замечательно! — порадовался комментатор Агатиным успехам. — Поздравляю тебя…
— Агата, — подсказал Ясек.
— Агата, — повторил Мрозик и улыбнулся, продемонстрировав телезрителям все свои ослепительные тридцать два зуба.
— Ох, до чего же он красив! — прошептала моя сестра, бросив на Мрозика восхищенный взгляд.
— Правда? — обрадовалась мама. — Ему очень идет папина рубашка!
Тем временем комментатор уже представлял нам юного рекордсмена в тройном прыжке, будущую гордость польского спорта. Ясек поудобнее уселся на стуле. Теперь, когда официальная часть осталась позади, он мог спокойно заняться своим личным делом, касающимся только его и Генека Крулика. Но в ту самую минуту, когда в глазах у него зажглись опасные огоньки, указывающие, что он уже «скорнидировал» свои намерения с действиями, девочка с косичками дернула его за рукав. Он посмотрел на нее, а она, глядя прямо перед собой и вроде бы даже не обращая на него внимания, отрицательно покачала головой. Ясек помрачнел и опустил глаза.
— Чего она к нему лезет? — ахнула мама. — Ну и нахальные стали девчонки!
— А кто это, собственно говоря? — спросила я. — Кто-нибудь расслышал ее фамилию?
Оказалось, что никто не расслышал. Агата, нагнувшись к моему уху, нехотя призналась:
— Я ее знаю, это Клаудиа, дочка нашей учительницы по обществоведению… Понимаешь теперь, кому мы обязаны единственной пятеркой Ясека. Большого интереса к предмету я у него, правда, не замечала — уроки он учит только, чтобы не осрамиться перед Клаудией.
И опять у Агаты в голосе зазвенела злобная нотка, что ужасно на нее непохоже. Ну что ж. Ясек не показал Генеку Крулику язык, следовательно, проиграл пари. Но сделал он это не ради нас, а ради Клаудии. Я понимала Агату, понимала отчего ей стало обидно, почему вместо благодарности девочке со смешными косичками она почувствовала к ней неприязнь. Я и то подумала со злорадством: раз так, Ясек у меня ни гроша не получит, пусть как хочет, так и добывает деньги, чтобы отдать долг. Пусть сам выкручивается, если для Клаудии сделал то, чего не захотел сделать ни для кого из нас!
Передача закончилась. Все перешли в другую комнату, где мама накрыла стол к ужину. Я осталась одна и задумалась, рассеянно ковыряя ложкой творог. Прошло всего несколько дней с тех пор, как я начала внимательно, словно со стороны, присматриваться к своим домашним, и что же из этого получилось? Пока я только растерялась. Оказывается, я не знаю, какие они на самом деле. Взять хотя бы Ясека! То он умудряется меня так растрогать, что я готова ему простить все его недостатки, а то приводит в бешеную ярость, и я забываю про всё, что в нем есть хорошего. Если это называется «сестринскими чувствами», то я б сказала, что они весьма противоречивы.
И вообще: заслуживает ли пятерки по обществоведению пятнадцатилетний парень, который за жалкие двадцать злотых готов показать язык миллионам телезрителей?! И при этом утверждает, что не может себе позволить такую роскошь, как общественная работа. Нет, клянусь, больше кола он никак не заслуживает!
Визит старого маразматика
Я чувствую себя, как пес на льдине посреди Вислы в половодье. И все из-за пани Капустинской. Генеральная уборка, которую она затеяла, приобрела характер стихийного бедствия. Мебель отодвинута от стен, занавески сняты, моя кровать переехала на середину комнаты, а на душе у меня тоскливо, хоть плачь. И дело тут не в мамином пристрастии к сверкающим полам. На сей раз уборку устроили по случаю предстоящего визита одного старикашки — директора учреждения, в котором работает папа.
— Зачем папа его пригласил? — удивилась Агата.
— Так нужно было, Агатка! — с таинственным видом объяснила мама.
— Он не должен был этого делать, — уверенно заявила моя сестра. — Это пахнет подхалимажем.
— Ничего подобного! Я же тебе говорю: так получилось…
— Тогда чего ради вы из кожи вон лезете? Почему, когда мы ждем пана Маевского или пани Трущик, никому не приходит в голову переставлять шкафы, стирать занавески и наводить порядок на книжных полках?
— Почему? Видишь ли, Агатка, когда приходят старые знакомые, это одно, а тут директор. Как-никак он папин начальник и… — Мама замялась, и конец фразы повис в воздухе.
— И что же? — допытывалась Агата.
— Ну и неловко приглашать его в дом, где все вверх ногами!
— А пани Трущик, выходит, можно пускать в неубранную квартиру, да? — взбунтовалась Агата. — Это же нелогично, мама! Скорее пани Трущик сунет нос под диван, проверить, нет ли там случайно пыли, чем этот старый маразматик!
— Агата, как тебе не стыдно! — рассердилась мама. — Разве можно так говорить о пожилом человеке! Никакого уважения к старшим…
— Папа его только так и называет, — невозмутимо разъяснила моя сестра. — Я сама слышала: «Этот старый маразматик опять срезал у меня половину премии!» Вот что он сказал. А слово, как известно, не воробей…
— Ну, знаешь ли… — повысила голос мама, — ты, кажется, начинаешь вмешиваться не в свои дела. Лучше помолчи! И изволь, когда он придет, вести себя прилично.
— Ну а как же иначе! — успокоила маму Агата. — С виду мы с Ясеком прелестные двойняшки. Трогательные братик и сестричка. Можешь быть совершенно спокойна — мы будем мило улыбаться пану директору!
Тут мама не выдержала и отправила Агату в ванную. Пришлось ей, бедняжке, часочек там посидеть, наполняя ванну слезами.
— Какое гнусное лицемерие! — сказала она мне позже. — Все во мне кипит и клокочет от возмущения.
— Папа всего один раз в сердцах назвал его старым маразматиком, — втолковывала я Агате. — Ты, когда волнуешься, тоже можешь наговорить невесть чего. Верно? Например, про Малгосю. Хотя она твоя близкая подруга.
— Но я ковры ради нее не выколачиваю.
— Когда должен прийти пан Маевский, ковры тоже никто не выколачивает, ты сама только что сказала. Лучше вспомни, что с тобой творилось перед приходом вашей классной руководительницы. Как ты металась по квартире и с перепугу даже привела в порядок аптечку.
— Ты права, — призналась Агата. — В таком случае все это еще омерзительнее! Да, противно и омерзительно, когда ради одних наводится порядок, а ради других нет…
Трудно сказать, так ли уж это омерзительно, но пока что я под рев пылесоса плыву на своей кровати среди бушующей стихии и настроение у меня препоганое.
В тот день Ясек привел с собой Анджея Глендзена. Пани Капустинская выставила их из комнаты родителей, где собиралась натирать пол, и они ввалились ко мне. Глендзен, присев на подоконник, внимательно оглядел голые стены и заявил:
— Шикарная у вас хата!
— Квартира неплохая, но нам в ней тесновато, — ответила я.
— У нас тоже ничего квартирка. И на тесноту вроде раньше никто не жаловался, не знаю, как будет теперь, когда у меня родится ребенок…
— У тебя родится ребенок?.. — переспросила я, широко раскрыв глаза. — Что ты мелешь?
— Я говорю: когда у меня родится ребенок, у нас сразу станет чертовски тесно. Ребеночку ведь нужно много воздуха, верно?
— Да, конечно, но… о каком ребеночке ты говоришь?
— А откуда мне знать? Какой родится… — Глендзен пожал плечами и посмотрел на меня с жалостью, которой я, кажется, не заслужила. — Впрочем, существуют всего две возможности, — снисходительно объяснил он мне, как последней дурочке, — или мальчик, или девочка.
— Его маму вчера увезли в роддом, — вмешался Ясек. — Но пока еще ничего не родилось, мы только что там были.
— В роддоме?
— Ну да, — подтвердил Глендзен. — У нас не было физры, и Ясек пошел со мной за компанию.
Мы немного помолчали. Потом Глендзен сказал:
— Я вчера купил ванночку. А сейчас пойду за пеленками. Как ты думаешь, десятка хватит?
— Я с тобой, — вызвался Ясек. — Но, кажется, нужно еще какое-то барахлишко?
— У нас всего полно. Ползунки, распашонки… только пеленок маловато — эти детки, говорят, писают с утра до ночи.
— Это точно, — подтвердил Ясек таким тоном, будто сам вырастил по крайней мере пятерых.
— Послушай, Анджей… — не удержалась я. — А где же папа?..
— Папы нету. Его забрили…
— Забрили?
— Ну да. Призвали на военную службу, — снисходительно объяснил Глендзен и тяжело вздохнул: — Все на мою голову… Как бы только не было родовой травмы! Я рождался двое суток, — с гордостью поведал он и скромно добавил: — Но обошлось без последствий.
