Людмила Раскина - Былое и думы собаки Диты
— Вот это я дома уже смешала, надо только быстренько пожарить.
Или быстренько испечь.
Тут у Ба совсем лопается терпение, она поворачивается и уходит к себе, Па и Ма усердно шелестят «Самиздатом» и не поднимают головы, так что на подмогу бабе Муре приходит только Рыжуша. Эти два великих кулинара начинают греметь сковородками, посыпать все вокруг мукой; у них что-то льется, шипит, брызгается во все стороны, так что я тоже убираюсь из кухни подобру-поздорову.
Через некоторое время они начинают всех звать к столу, но Ба не отзывается, Ма и Па вежливо говорят: «Сейчас! Сейчас! Пусть пока остынет», — и еще глубже погружаются в «Самиздат», и Рыжуше приходится самой все пробовать и хвалить.
Когда баба Мура уходит, вся стряпня достается мне. Я, конечно, все съедаю, но я согласна, что наша Ба готовит гораздо вкуснее.
Весна-красна
Мне уже пять месяцев, я почти совсем большая и уже много чего знаю, например, что такое весна. Весна — это когда на дворе вместо серого неба и серого снега появляется голубое небо, зеленая трава и зеленые листья на кустах и деревьях. Ярко-желтое солнышко встает рано и долго не заходит, все ребята и собаки допоздна гуляют на улице, и мамы забывают звать их спать.
А еще весной в один прекрасный день вдруг появляется много-много красного цвета — красные флаги и лозунги на домах, красные лампочки в витринах магазинов и гирлянды этих лампочек вдоль улиц.
Рыжуша спросила:
— Это пришла весна-красна?
А Ма ей объяснила, что это старинное выражение, а в старину слово «красный» означало еще и «красивый». Например, «красна девица» совсем не была красной.
— Как нос у нашего водопроводчика дяди Федора, — встрял Па. Но Ма отмахнулась от него и продолжала:
— А красные флаги на улицах, потому что скоро будет отмечаться день рождения Ленина и праздник Первомая — главные коммунистические праздники.
— Но почему все-таки все красного цвета, а не зеленого или голубого? — настаивала Рыжуша.
— А потому что много крови людской — красной — они пролили. Эти коммунисты… — начал Па, и я по лицу Ма заметила, что она его не одобряет. Па тоже заметил, но, наверно, все равно продолжил бы свои разъяснения, но вошла Ба, и Ма во избежание неприятностей обрубила разговор:
— Ладно, ладно! Ни к чему сейчас эта «пря словесная». Мне очень некогда. А вы отправляйтесь быстренько гулять.
— Чего-чего? «Пря»? — изумилась Рыжуша.
— А это, дочь, при царе Иване Грозном так назывались политические диспуты, — ответил Па. — Они обычно заканчивались «усекновением башки» спорщиков. Пошли-ка, пока не поздно.
Была суббота, а с тех пор, как пришла весна-красна, все субботы и воскресенья с нами — детьми и собаками — гуляет Па. И не вечером, как всегда, а утром. А все Ма и бабушки в это время открывают в квартирах окна и балконные двери и без конца что-то моют и скребут.
Вот и наша Ба занимается своим любимым делом — «правит чистоплюйство», как говорит Па. Сегодня она убирает зимнюю одежду: выставляет на балкон теплые сапоги и туфли, вывешивает шубы и зимние пальто — сушит («прожаривает»), выколачивает, чистит щеткой.
Потом она вешает каждое пальто на плечики, застегивает на все пуговицы и набивает все карманы сухими апельсиновыми корочками.
Эти корочки Ба собирала всю зиму и раскладывала на газете на табуретке под кухонным столом — для просушки. Мы про это вечно забывали и, когда приходил гость, табуретку выхватывали из-под стола и корочки разлетались по всей кухне. Это, конечно, вызывало протесты у Ма и Па, но Ба оставалась непреклонной: она считает, что апельсиновые корочки — лучшее средство от моли.
Затем ритуал «чистоплюйства» продолжается: на каждое пальто Ба надевает какой-нибудь плащ — «от пыли!» — и тоже застегивает на все пуговицы.
Почему-то почти все плащи у нас китайского производства, и Па называет их «китайцами». А бежевый плащ Ма он называет еще — «сторожевик»: Па видел у ночного сторожа нашего магазина точно такой же. Па предлагает Ма купить ей вдобавок «дробовик» (ружье такое охотничье), чтобы был полный комплект.
Наконец все пальто надежно защищены, укрыты и повешены в шкаф. Ба принимается за обувь: она ее тоже чистит, кожаную — смазывает вазелином и плотно набивает внутрь мятую газету — «чтобы форма не терялась».
Затем она укладывает всю обувь в коробки и надписывает крупными буквами: «Милины замшевые сапоги» или «Гришины старые туфли» и т. д. Все коробки выстраиваются в несколько рядов на шкафу в темной комнате, и Па водит туда гостей на экскурсию. Гости ахают и завидуют ему, что у него такая аккуратная теща, а Ба гордо улыбается.
К сожалению, не всегда все обходится так задушевно. Весной погода капризная, а Ба слишком торопится осуществить уборку одежды.
Недавно вдруг снова грянули холода. Па уходит на работу очень рано: ему надо ехать на троллейбусе, метро и электричке, и он всегда очень спешит. Так вот, Па открывает утром шкаф и обнаруживает свое пальто уже под плащом, застегнутым на все пуговицы.
Сначала Па пытается спокойно расстегнуть и снять плащ, но китайцы почему-то делают петли на плащах очень узкими, и пуговицы выворачиваются с трудом.
В ярости Па дергает плащ изо всех сил, обрывает пуговицы «с мясом» и глухим от гнева голосом восклицает:
— Плащик! Плащик! — и шварк, шварк — плащ летит на пол и… перед Па предстает пальто — тоже застегнутое на все пуговицы!
Пуговицы на пальто обрывать нельзя, их приходится расстегивать. Наконец Па сдирает пальто с вешалки, и тут… его осыпает град сухих апельсиновых корочек: эта Ба не только набивает ими карманы, но и подкладывает под воротник.
Пока в передней идет сражение, туда никто не смеет и нос высунуть. Только когда за Па с грохотом захлопывается входная дверь, Ма тихонько выползает убирать поле боя. Ба ходит с поджатыми губами и молчит, но если назавтра наутро опять холодно, Па встречает свое пальто опять застегнутым на все пуговицы и засыпанным корочками, только на плаще вместо оторванных пуговиц красуются английские булавки.
Но сегодня выходной день, погода чудесная, нас выгнали из дома, и по залитым солнцем, праздничным улицам мы отправляемся в наше заветное местечко — в «Чебуречную» на проспекте Ленина. Там есть окошко, из которого торгуют «навынос» восхитительными, огненно горячими чебуреками — это такие грузинские пироги с мясом, сочные, истекающие маслом.
Нам их есть строжайше запрещено: Па — из-за язвы желудка, а нам с Рыжушей — потому что «нечего есть на улице всякую дрянь».
Но Па считает, что «это чистоплюйство до добра не доводит». Он лично видел на Казанском вокзале маленького, можно сказать, грудного цыганенка, который сидел голой попой на мокром от дождя, холодном асфальте, ел сырую сардельку и выглядел при этом здоровее всех знакомых ему, Па, ухоженных младенцев.
Мы с наслаждением поедаем чебуреки, потом Па и Рыжуша пьют газированную воду, что Рыжуше тоже категорически делать нельзя («стаканы грязные, а вода сырая и холодная»), и Па ищет ближайший водопроводный кран, из которого дворники поливают улицы. Он оттирает жирные пятна на Рыжушиной курточке и пускает струю побольше, чтобы я могла тоже напиться, хотя я вполне могу удовлетвориться и водой из лужи.
Довольные, ублаготворенные, мы возвращаемся домой, и Рыжуша по дороге рассказывает, что будет участвовать в школьном конкурсе чтецов. Они с Ма выбрали английскую балладу «Вересковый мед». В классе она уже ее читала, и учительница Тамара Захаровна очень ее хвалила.
Рыжуша увлекается и начинает громко декламировать:
Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще меда,
Пьянее, чем вино.
В котлах его варили
И пили всей семьей
Малютки-медовары
В пещерах под землей.
Дальше рассказывается о том, как безжалостный шотландский король завоевал страну малюток-медоваров и уничтожил маленький народец. Весной, когда зацвел вереск, король вспомнил о вересковом меде, но в живых не было никого, кто умел бы его готовить.
Но вот его вассалы
Приметили двоих —
Последних медоваров,
Оставшихся в живых.
Вышли они из-под камня,
Щурясь на белый свет, —
Старый горбатый карлик
И мальчик пятнадцати лет.
Медовары не захотели раскрыть секрет верескового меда, и король велел их пытать. И вдруг старый карлик сказал, что он выдал бы тайну, но ему мешает сын.
«Пускай его крепко свяжут
И бросят в пучину вод —
И я научу шотландцев
Готовить старинный мед!»
И мальчика бросили в море.
Волны над ним сомкнулись,
Замер последний крик…
И эхом ему ответил
С обрыва отец-старик:
«Правду сказал я, шотландцы,
От сына я ждал беды,
Не верил я в стойкость юных,
Не бреющих бороды.
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрет
Моя святая тайна —
Мой вересковый мед!»
Рыжуша читает с большим чувством, ее голосок звенит, на глазах — слезы, прохожие на нас оборачиваются и улыбаются.
