Лия Симонова - Круг
Анатолию Алексеевичу казалось, что он и теперь слышит голос мамы. Вероятно, он все-таки задремал и уже в дреме думал о том, что ни разу после смерти матери не видел так явственно ее лицо, глаза, улыбку…
Утром он проснулся с уверенностью, что ему открылась истина, совсем простая, и удивлялся, как раньше не пришло в голову поговорить со всеми, кто учит его ребят, попросить, чтобы временно его класс оставили в покое. Не кричали, не требовали, не замечали…
Не сомневаясь в успехе, он почти бежал в школу. Но после первых же бесед с коллегами у него как бы отдельно от рассудка возникло ощущение, что многие, даже соглашаясь с ним, будут поступать, как привыкли. Такова великая сила инерции. И все пойдет, как и шло. Несуразным, угрожающим чередом. Он перед этим бессилен.
7
Надежда Прохоровна с утра уехала к районному начальству и долго не возвращалась. Не дождавшись директора, Виктория Петровна, которая не терпела беспорядка, в назначенный час собрала учителей и властвовала на педсовете. Совет этот был относительным, потому что говорила только сама Виктория Петровна. С присущей ей страстностью завуч отчитывала учителей точно так же, как и учеников.
— Вы хоть понимаете, голуба моя ненаглядная, — обращала она свой гнев на Ольгу Яковлевну, — как вы виноваты в том, что вас свергли? Не панибратствуйте! Не заигрывайте! А вы еще и покуривали вместе с ними!.. Мне все известно! От меня не скроешься!.. — Она задыхалась от возмущения, — А вы, голубь мой, — перенесла она свой пылающий взор на географа, — что такое вы им говорите? «Без контурных карт на урок не приходите». Так они ж только и ждут этого!..
Она не знала пощады, не церемонилась:
— А вы, Антонина Кузьминична, не молодка уже, голуба моя, а чудите, чудите! Что за зачеты? У нас не проходной двор, у нас показательная школа!
Властность Виктории Петровны обладала гипнотическим свойством, и Анатолий Алексеевич не посмел ослушаться, явился на эту тягостную беседу, хотя его ждали ребята. Теперь он страдал. Мучительно и стыдно было наблюдать, как завуч все более распаляется во гневе, а предметы ее гнева, эти неумехи, страшатся поднять глаза.
Не зная куда себя деть, Анатолий Алексеевич принялся рассматривать директорский кабинет, в котором никогда подолгу не задерживался. Теперь он вдруг увидел, какая дорогая тут мебель, и цветной телевизор, и пианино, и компьютер…
Школа, в которой он сам учился, не была похожа на эту, богатую, современную. Только портреты великих по-прежнему висели на стенах. На него смотрели с детства знакомые внушительные и строгие лица, и постепенно в сознание проникали слова, некогда произнесенные ими.
«Самые правильные, разумные, продуманные педагогические методы не принесут пользы, — крупными буквами было набрано под портретом Макаренко, — если общий тон вашей жизни плох. И наоборот, только правильный общий тон подскажет вам и правильные методы обращения с ребенком и прежде всего правильные формы дисциплины, труда, свободы, игры и… авторитета».
«Я твердо убежден, — утверждал Сухомлинский, — что есть качества души, без которых человек не может стать настоящим воспитателем, и среди этих качеств на первом месте — умение проникнуть в духовный мир ребенка. Только тот станет настоящим учителем, кто никогда не забывает, что он сам был ребенком».
Нет, эти истины не утратили своей мудрости. Но все так привыкли, что эти портреты и эти высказывания царят перед глазами, что уже перестали замечать их и воспринимать смысл сказанного.
Зато все, что говорила Виктория Петровна, хотели они того или не хотели, — слушали постоянно.
— Не буду анализировать ваши уроки… Любая их часть… Все не то… На совещаниях говорим о единых требованиях… Ответственность… Престиж… — Она старалась говорить убедительно и эмоционально. Ей казалось, что так скорее склонит всех к своей точке зрения, и не замечала, что ее подопечные давно уже томятся, с рвением изучая пол и стены.
Анатолий Алексеевич посмотрел в окно и залюбовался игрой солнечного света. Там, за окном, шумели растревоженные ветром деревья. Ему ужасно захотелось туда, где живой свет и вольный ветер…
Не думая больше о последствиях, он решительно поднялся, приложил руку к сердцу, как бы извиняясь, и вышел из кабинета…
В канцелярии, не успев закрыть за собой дверь, Анатолий Алексеевич столкнулся с Надеждой Прохоровной, которая выглядела расстроенной и уставшей. И без объяснений было понятно, что районные руководители народного образования и на этот раз ничем не помогли ей.
Мало заботясь о произведенном впечатлении, что, казалось, так несвойственно новому директору школы, Надежда Прохоровна почти прокричала:
— Просто ли заменить плохого учителя? А четверых? Да еще в середине года?! Это же ЧП! А в нашей школе не могут случаться чрезвычайные происшествия! В нашей школе, как вы знаете, все должно быть в порядке!.. — И вдруг со страшной иронией отчаяния она задала вопрос, который звучал скорее риторически: — Может, что-то дельное советует вам райком комсомола?
Анатолий Алексеевич невольно улыбнулся, потом принял подчеркнуто серьезное выражение лица, достал из кармана записную книжку и монотонно прочитал то, что на днях записал в райкоме под диктовку:
— «Трудовое воспитание усилить.
Постоянно напоминать, что, кроме прав, есть обязанности.
Организовать свободное время.
Опираться на здоровое ядро.
Избавляться от штампов…»
— Поможет? — откровенно насмешливо спросила Надежда Прохоровна.
— Ну, раз дают руководящие указания, — снова улыбнулся Анатолий Алексеевич, — значит, считают, что они ценные. — Ему искренне было жаль Надежду Прохоровну.
8
А в кабинете истории, дожидаясь Анатолия Алексеевича на классный час, как малые дети, резвились его ученики. Скакали по столам, возились и изо всех сил старались перекричать друг друга.
К доске юная журналистка Холодова прикрепила «Молнию».
«МЫ ТАК НЕ БУДЕМ!» — было выведено сверху крупными буквами. А строкой ниже помещалось сообщение под заголовком: «О недостойном поступке с прятанием дневников». Прочитать его было почти невозможно: крохотные, малоразборчивые буковки затрудняли чтение. Зато призыв, которым сообщение заканчивалось, сразу бросался в глаза: «НЕ ДОПУСТИМ В ДНЕВНИКАХ ТАКИХ ЗАПИСЕЙ: «На требование дать дневник путем обмана отвечали, что нет!»
Слово «таких», инициалы и фамилия автора дневниковой записи — В. П. СОЛОВЕЙЦЕВА — выделялись красной тушью. Завершали данный образец публицистики смеющиеся рожицы.
Анатолий Алексеевич, войдя в класс, не пробовал никого успокаивать, встал к ребятам спиной и с интересом изучал «Молнию». Он очень рассчитывал на то, что рано или поздно его ученикам захочется узнать, какое они своей «Молнией» произвели впечатление? И верх возьмет любопытство! Так и случилось: вскоре Анатолий Алексеевич почувствовал настороженное внимание. Тогда, не повышая голоса, он сказал:
— Ребята, жизнь у нас с вами совсем никудышная. Такая жизнь никого не устраивает, ни вас, ни учителей. Хорошего разговора, чтобы понять друг друга, у нас не получается, а понять надо. Я предлагаю: пусть каждый, кто захочет, напишет обо всем, что у него наболело. Скинем с себя груз обид и тревог наших и, может, почувствуем облегчение. И даже сами себя скорее поймем и тогда уж вместе решим, что делать и как жить дальше. Согласны?
— А устно высказаться нельзя? — жеманничая, спросила Киссицкая.
— Высказывайся! — разрешил Прибаукин. — Твои драгоценные мысли должны знать все.
— А это поможет психологическим изысканиям? — как всегда мрачно, съязвил Кустов.
— Лучше бы занялись делом, — проворчала Холодова. — Сколько времени люди теряют зря!
— Не будем писать? Или напишем? — повернулась к классу Маша Клубничкина.
— Напишем, — за всех поручился Прибаукин. — Дети — это чудо природы. Его надо изучать. Кися, ты ведь чудо, правда? — Он откровенно потешался над Киссицкой, которая молча, с ненавистью глядела на него.
Клубничкина, почувствовав поддержку Прибаукина, пообещала:
— Напишем. Я ими займусь. Они у меня как миленькие…
По едва уловимой реакции класса Анатолий Алексеевич понял, что напишут.
Из любопытства? С надеждой на помощь? Развлекаясь? Пока этого он не знал.
Дней через десять «собрались» письменные исповеди ребят. Анатолий Алексеевич читал их вечер и ночь, почти физически ощущая, как больно его душе, хотя всю прожитую им жизнь его учили, что души как таковой не существует.
Маша Клубничкина.
Взрослые народ загадочный. Некоторые черствы, другие заносчивы, а иные назойливо добросердечны. А те, о ком Сент-Экзюпери сказал: «Я долго жил среди взрослых. Я видел их совсем близко и от этого, признаться, не стал думать о них лучше», — враги.
