Игорь Озимов - Литературно-художественный альманах «Дружба». Выпуск 3

Тут всё полно тишиною
         Бессмертной воинской славы
Стоит над могилой героев
         Памятник величавый.

Поднялся доблестный воин
         В бронзовой плащ-палатке,
Хранят напряжение боя
         Лица суровые складки,

Лучи зари освещают
         Красный мрамор и серый.
И часто парк навещают
         Немецкие пионеры.

Германской республики дети,
         В грядущем что стало бы с вами,
Когда бы не воины эти,
         Что мир защитили сердцами!

И песнь благодарная звонко
         Здесь в небо плывет голубое.
Спасенного в битве ребенка
         К себе прижимает воин.

Был Красный Веддинг далеко от нас.
К проспекту Красных Зорь и Красной Пресне
К нам приходили с запада не раз
Антифашистов боевые песни.

И если мы сегодня их споем,
То снова испытаем чувство то же…
Их пел когда-то в городе своем
Десятилетний пионер Сережа,

Любил он шум прибоя
С детских лет.
Стоял их домик на Морском канале,
С заводом рядом,
Где отец и дед
С пологих стапелей суда спускали.

Восторженный любитель голубей,
Знаток событий в Гамбурге, в Шанхае,
Он понимал, что звездных пять лучей —
Планеты пять частей обозначают.

Ведь мальчик под звездою был рожден,
Которая для всех народов светит.
Беззвучно, не по-детски плакал он,
Когда убили Сакко и Ванцетти.

О тех, чей гимн Интернационал,
О тех, кто и под пыткой были немы,
Он из газет рассказы собирал
В свою тетрадку с мопровской эмблемой.

Там братья сквозь решеток переплет
Привет платком нам посылали красным!
Поздней, когда Сережа подрастет,
Он школьную тетрадку развернет,
Охваченный всё тем же чувством властным.

Принес однажды в школу почтальон
Листок, что был, казалось, обожжен
Огнем боев. Своим рукопожатьем
За помощь нас благодарили братья.

А месяцем позднее, в тот же год,
Из Гамбурга пришел к нам пароход.
Вплотную к морю, вдоль всего причала,
Людей советских множество встречало

Того, кто к миру звал страну свою.
В толпе, средь стариков и молодежи,
Под пионерским знаменем в строю
Стоял от счастья замерший Сережа.

Привычно человек шагнул на сходни,
Ротфронтовским приветом руку поднял.
Открытое лицо, спокойный взгляд,
Он улыбался.
Он опять с друзьями.
Германии рабочей делегат
Гордился нами,
Радовался с нами.

Весь порт морскими флагами расцвел
В честь этой долгожданной, братской встречи,
 И вот к ребятам
Тельман подошел,
Сереже руки положил на плечи.

Увидел мальчик светлые глаза,
Открытый воротник рубашки белой.
«Расти большой! —
По-русски гость сказал, —
У нас с тобою в жизни много дела.

Когда-нибудь и ты приедешь к нам,
Желанный гость Германии свободной,
Пускай тебе, дружок мой, будет там
Так хорошо,
Как мне у вас сегодня!»

В ту зиму, в январе, собрал Сережа
Детекторный приемник самодельный…

Скороговоркой, а потом раздельно,
Передавал эфир одно и то же,
Куда бы ты ни повернул рычаг,
Слова — «В Берлине подожжен рейхстаг!»

…………………………………………..
«Немецкому народу» на фронтоне
Чернеет надпись. О каком народе
Тут стены говорят?!
О том, что продан,
О том, кого в окопы вновь погонят.

Горит рейхстаг!
Враг в собственной стране!

И вот уже трибуна вся в огне,
С которой Клара Цеткин говорила.
Обугленные рухнули стропила.

И заглянула гибель тем в глаза.
Кто отдал коммунистам голоса.

И бюллетеней белых миллионы
Разорваны на мелкие клочки.
Оцеплены рабочие районы
И двери с петель рвут штурмовики!..

О, если б нам с тобой, Сережа,
Прийти, чтобы друзьям помочь!..
Спешит своим путем прохожий.
Он видит, как светлеет ночь,
Несет тайком ведерко клея
И пачку свернутых листов.
На них, как будто кровь алея,
Пылают буквы гневных слов.

«НАЦИ — ПАРТИЯ РЕВАНША.
МЫ — КОММУНИСТЫ — ПАРТИЯ МИРА!»

Прежде чем солнце встало, раньше
Чем пробудились рабочих квартиры,
Каждая заговорила стена,
Побежала надпись вдоль здания:

«ГИТЛЕР — ЭТО ВОЙНА,
А ВОЙНА ПОГУБИТ ГЕРМАНИЮ!»

Нес человек ведерко клея
И драгоценные листы бумаги,
И на стенах,
Как утренний свет алея,
Маленькие возникали флаги.
Оглянулся, —
Нет, не следят.
О доме
Вспомнил,
Он мать повидать не вправе…

Под шагами тяжелыми скрипнул гравий.
— Хальт! —
За ним побежали вдогонку,
В спину выстрел ударил.
Он упал.
Кровь, стекая струею тонкой,

Чернела на тротуаре.
А завтра по той же аллее —
Серой,
От дождя весеннего скользкой —
Шел другой человек с ведерком клея,
Рядовой непобедимого войска.

За небылицей
Плели небылицу:
«Тельман давно перешел границу».
Почему же в кварталах всех,
На вокзалах
Сыщикам роздан его портрет?!
Нет!

В рабочих квартирах,
                в цехах,
                                в котельных
Партии слово у людей на устах.
И, как прежде, боевая подпись — Тельман

На влажных от свежей краски листах.

Он с народом,
Он поста не покинул!
Но предатель главную явку назвал.
В Шарлоттенбурге, районе Берлина,
Эсесовцы оцепили квартал.
Почему, как на поле сражения знамя,
Вождя не смог ты сберечь, народ?!
Перестуками в стены тюремных камер
Об аресте Тельмана весть идет.
Соратникам верным, в подполье скрытым,
Стойкость передает он свою.
В одиночной камере Моабита
Тельман —
                в строю!

Твердость его
Фашистов бесит.
Заключенный
Не страшится угроз.
Изо дня в день, из месяца в месяц
Безостановочно идет допрос.
Несут с фальшивками вперемешку
Протоколы съездов,
                речей стенограммы.

Не выносят фашисты его насмешки,
Слова, как пощечина, бьющего прямо.
С глазами Тельмана вровень —
Пола промозглый и липкий камень.

Захлебываясь сгустками крови,
Голову он прикрывает руками.
Удар в висок…
Он теряет сознанье.
………………………………
Снова продолжают дознанье.
Следователь один
Сменяет другого.
Из-за дыма табачного меркнет свет.
— Откажитесь!
                Признайтесь! —
Но снова и снова
Звучит непоколебимое:
                                «Нет!»

Германия знать о нем не должна.
Запретно имени упоминанье.

Изредка только жена
С Тельманом получает свиданье.

Она у врагов на виду
Под угрозою расправы близкой.
Письма, что от Тельмана к жене идут,
Ей дают в гестапо читать под расписку;

В них нет ни щемящего горя, ни жалоб,
Нет ничего, что чужому сказало б,
Как он страдает без дружбы, без света
В долгую зиму, в тюремное лето.

Сквозь решетку видя неба клочок, —
Вспоминает Тельман простор дорог.
……………………………….

В доме лесника тишина.
Утро ясное, день воскресный,
До того, как проснулись дочь и жена,
Тельман встал, напевая песню.
Он умылся водой ледяной
Из бадьи широкой.
Тельман шел.
Всё дышало весной,
Осветился лес на востоке.
В ярком солнце снег голубел,
Набухали на ветках почки.
Так он шел и шутливую песню пел,
Собирая подснежники дочке.

Возвращаться пора сейчас.
Солнцем залита вся опушка.
Осторожно он дверь приоткрыл.
Восемь раз
Прокричала в часах кукушка.

Слышен колокола удар.
Улыбаясь, Тельман хлопочет,
Раздувает маленький самовар —
Подарок тульских рабочих.

Тельман с ним возиться любил, —
Слушал, как закипал он, звонок…
— Встаньте! — близких он тормошил,
День какой! — И дочка спросонок
Руки тянет к нему сейчас:
— Хорошо, что ты с нами, Тедди.
Так уже бывало не раз —
Обещаешь, а всё не едешь.

…Это утро в сторожке лесной
Оттого ему памятным стало,
Что вот так собираться семьей
Доводилось Тельману мало!

В тот памятный и грозный час, когда
Шли самолеты с черными крестами,
Обрушивая бомбовой удар,
И по колосьям побежало пламя,
Сергей, Советской Армии солдат, —
Принявший боя первого крещенье,
Тех вспомнил, кто с фашистами
                                в сраженье
Вступили много лет тому назад.

Он Тельмана улыбку не забыл
И крепкое его рукопожатье.
В фашистских тюрьмах, в глубине могил
Погребены родные наши братья.
Он, юный пионер, им письма слал,
Он, комсомолец, полюбил их песни…
Вот показались
Танки в мелколесьи.
Он своего врага в лицо узнал!
И это человечества был враг,
Фашист, что в тридцать третьем сжег
                                рейхстаг,
Кому американские магнаты
Давали для войны моторы, сталь.
Кто, оглушив Европу криком «хайль»,
Ворвался к нам под грохот автоматов…

Стояли насмерть Родины сыны!
Сергей был ранен в первый день войны.
Сгустилась ночь. Его спасли тогда
Две комсомолки из погранрайона.
На поле смерти, в девичьих ладонях
Была живая Родины вода.
Тускнеет взгляд.
Сестра, водою брызни,
Верни его к борьбе за счастье жизни,
В ряды неисчислимые верни.
Ждет впереди нас долгий путь, товарищ,
Боль поражений, горький чад пожарищ,
Смерть близких…
Но за эту тьму взгляни, —
Победы небывалые огни
Увидишь ты, — хоть взорван Днепрогэс
И Украины города ослепли,
И в черных дымах синева небес,

И золотой пшеницы никнут стебли…
В зенитных вспышках небо над Москвой,
В кольце блокады город над Невою,
Панфиловцы еще не вышли в бой,
И подвиг свой еще не совершила Зоя,
Но всё ж победы светятся огни…

А тот, о ком ты помнил в эти дни,
Кого живым враги похоронили,
Кто заточен в тюрьме девятый год,
В безмолвной, бронированной могиле,
Он верит, он твоей победы ждет.

Ему приносят карту наступленья.
На клинья и на стрелы смотрит пленник.
«Что ж, Тельман,
Вы теперь сдаетесь?»
                                — Нет!

Кончается победный сорок третий.
Мы в сорок первом отступали здесь.
Луна сквозь ветви, как прожектор, светит,
Передвиженьем скрытным полон лес.

И словно на огромном полустанке,
Как поезда́,
Ждут отправленья танки.

Отчетливо всё видно из окошка.
В сторожке темной венчик света слаб, —
Мигает парафиновая плошка.
Здесь был еще вчера немецкий штаб.

Сергей стал переводчиком военным.
Прошли десятки пленных перед ним, —
Те, кто в своих признаньях откровенны,
И те, кто поражен безумьем злым.

Ночь на исходе. Тени стали резче.
Прилечь бы. Вдруг звонок средь тишины.
— К нам только что доставлен перебежчик.
Его вы срочно допросить должны.
Своими ранен в спину. Он в санбате, —
Горит в глубоком небе свет зари.
Худой, костлявый немец на кровати,
Приподнимаясь,
Тихо говорит,
Не пряча глаз:
«Herr Oberleutenant!
Я Тельмана так видел, словно вас,
Полмесяца назад.

Служил я прежде в Бауценской тюрьме;
Перед отправкою на фронт проститься
К товарищу пришел, сказал он мне:
— Здесь Тельман!
— Жив!?
— Ты можешь убедиться.
Он разрешил, хоть многим рисковал.
— Войди. — Я на пороге молча встал.

Теперь об этой встрече удивительной
Скажу вам, ничего не утая.
Я не поверил: „Тельман — вы, действительно?“
Тогда он улыбнулся: „Это я“.

О самом важном для себя спросил я.
На мой вопрос он дал ответ прямой:
— Германии не одолеть Россию,
Я знаю — победит советский строй!
Я верю, что народ наш будет в дружбе
С народами страны советской жить.

Сюда идут. Расстаться было нужно,
Но главное мне удалось спросить.
Сказал мне Тельман, — к нам идет спасенье,
Он сохраняет веру в свой народ».
………………………………………
Сергей везет в штаб фронта донесенье.
Шофер дает машине полный ход.

Дивизиям дорогу пробивая,
Громады танков двинулись в прорыв…
Полковник донесение читает.
— Товарищ маршал! Тельман жив!

В своей надежде и в своей печали
Всегда он с нами, гнету вопреки.
… Лежат пилота руки на штурвале.
Орудия БМ загрохотали,
Идут на запад русские полки!

Оживают Нева, Неман и Висла,
Ломают лед упрямые воды.
С армиями
                шагает на приступ
Весна сорок четвертого года.

Мы к тебе приближаемся, Тельман, — слышишь?
Громим бастионы Пруссии Восточной.

…Из канцелярии Гиммлера вышел
Приказ совершенно секретный, срочный.

Тельмана вталкивают в машину.
Железные задвигают дверцы.
В заходящем солнце — холмы, долины
Страны, которой он отдал сердце.

Для нее, он верит, — придет однажды
Избавление от фашистского ада…
Надпись «Свое получает каждый»
Выкована на Бухенвальда[1] ограде.
Сколько тут замучено братьев!
Подвиги их враги не скроют.

«Каждому — свое!»
Палачам — проклятье,
Бессмертье народной борьбы — героям.
Пулеметы на лагерь смотрят с вышек.
Окруженный врагами, Тельман вышел.
Каждый метр этой дороги
Вмятинами
Последних шагов отмечен.
Огонь опалил лицо на пороге,
Страшным жаром
Дохнули печи.

Я лицо человека вижу,
Гневные глаза голубые.
Тельмана слова последние слышу
Через стены глухие.

Испепелить его волю властную
Пламя не в состоянии.
И народы мира слышат —
«Да здравствует Свободная Германия!»

Альпийскими фиалками, травою
Лужайка заросла в кругу дубов.
Поодаль, отдыхая после боя,
Дремал, не слыша птичьих голосов,
Солдат советский под высоким небом.
Горячею рукой коснулся век
Закатный луч. Нет, воин спящим не был,
Сергей увидел, — он уснул навек.

Подостлана друзьями плащ-палатка,
На гимнастерке сгусток кровяной
И над колеблемою ветром прядкой
Подшлемник темносерый шерстяной.

Бойца в земле немецкой погребая,
В конце войны, в последний час пути,
Мы знали,
Есть Германия другая,
И мы обязаны ее спасти.

Из-под эсесовского автомата,
От смерти, что осталась позади, —
Она бежала к нам
В лохмотьях полосатых,
С петлей на горле,
С пулями в груди.
Был этот путь последний
Самым страшным, —
Смерть обманув,
Превозмогая боль,
Дойти,
                 увидеть звезды на фуражках,
Родное имя крикнуть, как пароль.

Ночное небо расчертили пули.
Светла Советской Армии звезда.
Знакомые гудки! То потянули
В Берлин из Сталинграда поезда.

Они бегут расшитой колеею.
Победоносным силам нет числа.
Последнее сопротивленье злое —
Кирпичной, темнокрасной пыли мгла.

Встает рейхстаг, зажженный в тридцать третьем.
По логову врагов удар! удар!
А на окраине голодным детям
Суп разливает в миски кашевар.

Ты помнишь,
Под Берлином, в дымке рощиц
В незабываемый, счастливый час,
Мы услыхали от регулировщиц —
С победой Сталин поздравляет нас.
И звездный небосвод над нами вырос,
Весь обращенный к лучшим временам.
И полнотою мира,
                 мира,
                                  мира
Пришло заслуженное счастье к нам.

Победные ракеты стали рваться.
Нарушив затемненье, вспыхнул свет.
К нам гарнизон фашистский шел сдаваться.
Он знал, — в сопротивленье смысла нет.

И в «Оппель-адмирале», грязно-сером,
Угрюмо сгорбясь, ехал генерал.
Ползли бессильно «тигры» и «пантеры»,
Комбат наш пленных сотнями считал.

Нам среди них
Встречались и такие,
Что говорили: «Я — рабочий,
Демократ».
Но отражались в их глазах —
Варшава,
                 Киев,
Кровь Лидице,
                                  горящий Сталинград.

Толпою шли немецкие солдаты.
Один за каждой сотней конвоир.
Умолкли орудийные раскаты.
И реяло над нами:
                                  «Миру — мир!»

Германская республика, живи,
Цвети и землю убирай снопами!
С тобой народы говорят словами
Великодушной дружбы и любви.

Германия, мы помним твой позор:
Костры из книг, зловещие парады,
Убийства, пытки, мракобесья вздор,
Накатанные смертью автострады.

Пусть вольно зеленеет деревцо,
Обрызганное утренней росою,
Пусть малыша счастливое лицо
Не затемнится тенью грозовою.

И покрывают заросли плюща
Разбитых стен угрюмые изломы,
И ласточки взлетают, трепеща,
Над маленьким, надежно скрытым домом.

Здесь жизнь, уничтоженью вопреки,
В победном поднимается цветенье.

Сергей, ты не забыл тепло руки
И Тельмана запомнил приглашенье:

«Когда-нибудь и ты приедешь к нам,
Желанный гость Германии свободной, —
Пускай тебе, дружок мой, будет там
Так хорошо, как мне у вас сегодня!»

С Сергеем мы идем в толпе друзей.
Но что это?! Зачем все расступились?
И почему здесь вдоль аллеи всей
Торжественно ряды остановились?!

Две женщины проходят меж рядов —
Жена и дочь.
И над толпой раздельно
Подхватывают сотни голосов
Родное имя:
Тельман!
                Тельман!
                                 Тельман!

И о едином фронте старый марш
Звучит над ними молодо и громко,
И Тельман, дорогой товарищ наш,
Напутственное слово шлет потомкам.

Для тех, в кого он верил,
Ждал все годы,
Завет передает теперь он свой:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой![2]