Мариэтта Чудакова - Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет
Хорошо зная повадки «товарищей по партии», она, не имея информации о развитии событий в Москве, решила, что они летят, чтобы свое заявление от 19 августа о недееспособности президента СССР привести в соответствие с реальностью…
И Горбачев, и его жена знали, что КГБ издавна располагает широким спектром возможностей для выполнения такой злодейской задачи – лишить человека дееспособности, причем необратимо.
Раисе Максимовне стало лучше не только от быстрых и точных действий врача, но и от сообщения мужа, «что охрана поклялась не подпускать без его разрешения ни одного человека к Главному дому…» (В. Степанков, 2011).
7. Как это начиналось
А теперь вернемся ненадолго к самому началу грозных событий. Рассмотрим их теперь не только со стороны защитников Белого дома, а изнутри – со стороны тех, кто все это затеял. Главным источником будут обнародованные тогдашним Генеральным прокурором В. Степанковым их показания после ареста.
Накануне событий, днем 18 августа, полетели в Форос Бакланов, генерал Варенников, еще несколько человек, среди них и генерал-майор Генералов, начальник одного из управлений КГБ, которое занималось хозяйственным обслуживанием руководства. Ему практически подчинялась охрана Горбачева. Поэтому незваные гости нагло прошли в холл Главного дома, где обычно отдыхала семья президента. Генералов зашел в дежурку и отчитал охрану за недружелюбную встречу: «вооружились автоматами и чуть было не заступили им дорогу» (В. Степанков, 2011; все дальнейшие цитаты в кавычках в этой главе – из его книги).
Из показаний сотрудника личной охраны Президента СССР И. Савосина: «Генералов упомянул и о судьбе охраны Чаушеску: «Вы не шутите, а то может получиться как в Румынии, когда спецслужбы схватились с народом и армией, а потом их перестреляли».
Напоминание о судьбе румынского коммунистического лидера Чаушеску прозвучало зловеще. В Румынии коммунистический режим рухнул в годы Перестройки раньше других – и самым кровавым способом: Чаушеску с женой вывели во двор и тут же расстреляли – без суда и следствия.
В 10 вечера 18 августа депутация ГКЧП, летавшая в Форос к Горбачеву – уговаривать его добровольно уйти в отставку и согласиться на объявление чрезвычайного положения – вернулась в Москву несолоно хлебавши.
Президент СССР ни в какой сговор с ними вступать не стал.
Я хотела бы подчеркнуть – он занял эту твердую позицию несмотря на то, что находился в самой уязвимой из возможных для мужчины ситуаций: рядом с ним была вся его семья – жена, дочь, маленькие внучки…
Горбачев ясно понимал – с этих минут не только он, но и все они подвергались серьезнейшему риску. Тем не менее он выпроводил незваных гостей ни с чем. (К моим читателям: пожалуйста, не принимайте во внимание иных суждений – это только сплетни. Многим почему-то нравится с важным видом изображать, что они-то знают правду. И она всегда рисует известных людей в неприглядном свете).
В Москве неудачливые визитеры, уже под хмельком, рассказывали собравшимся подельникам о своей встрече с президентом…
Из протокола допроса Дмитрия Язова от 30 августа 1991 года: «– Он их выгнал, подписывать документы не стал. В общем, мы, дескать, “засветились”. И если сейчас расходимся ни с чем, то мы на плаху, а вы – чистенькие…»
Валентину Павлову запомнилось, как Болдин, один из наиболее приближенных к Горбачеву людей (с 1985 по 1987 – его помощник, с мая 1991 года – руководитель аппарата президента СССР), «наседал на собравшихся в премьерском кабинете. “Вы не думайте, если мы летали, то вы здесь не при чем. Все сожжены… Я об этом могу вам сказать совершенно точно, так как хорошо знаю президента. Мы теперь все повязаны”».
То есть – летавшие в Форос и выгнанные президентом шантажировали остававшихся в Москве и слушавших теперь их рассказ.
С этого времени на действия гэкачепистов ложится печать истерики. Они знают, что им некуда отступать, – за сам умысел на заговор и государственный переворот их так и так ждала, как они выражались, «плаха» – прямо как в русском Средневековье. Значит, надо было выполнять замысленное и надеяться на победу.
В этот вечер, 18 августа, надо было убедить Янаева (которому Горбачев неизвестно почему так доверял, что уговорил Верховный совет, проваливший его кандидатуру на пост вице-президента, переголосовать!..) подписать указ о вступлении его в исполнение обязанностей президента СССР.
Янаев отбивался: «…Я не чувствую себя ни морально, ни по квалификации готовым к выполнению этих обязанностей». Да еще стал интересоваться, что именно произошло с Горбачевым, действительно ли он болен?
Из показаний Валентина Павлова: «Ему ответили: “А тебе-то что? Мы же не врачи… Сказано же – он болен!”
…– Неужели вы не видите? – обращаясь к Янаеву, сказал Крючков. – Если не спасем урожай, наступит голод, через несколько месяцев народ выйдет на улицы, будет гражданская война».
КГБ предлагал – в рамках своей компетенции и исторического опыта – своеобразный способ спасения урожая и предотвращения голода: танками на улицах столицы.
«Официанты внесли чай, кофе. Над столом клубился табачный дым. Янаев курил одну сигарету за другой.
– Подписывайте, Геннадий Иванович, – мягко настаивал Крючков».
Из показаний Г. Янаева: «И тут я дрогнул и согласился подписать указ, оговорив это тем, что буду исполнять обязанности президента не более двух недель».
Уж теперь-то мосты точно были сожжены.
«…Когда все документы были готовы к тиражированию, Крючков предложил интернировать некоторых лидеров демократического движения, сказав, что составлен список, в котором более десятка человек.
– Тысячу надо! – зашумел Павлов».
Когда участники заговора покинули Кремль, «на часах Спасской башни было 0.16.
Наступило 19 августа 1991 года» (В. Степанков, 2011).
А на Форосе, на даче президента, с полпятого дня 18 августа отключены все виды связи, в том числе – канал управления стратегическимия дерными силами России…
В четыре утра 19 августа Севастопольский полк КГБ СССР заблокировал дачу непокорного президента в Форосе.
В шесть утра 19 августа 1991 года начали передавать по радио и телевидению «Заявление…» о его болезни.
В семь утра по приказу министра обороны маршала Язова вторая мотострелковая Таманская дивизия и четвертая танковая Кантемировская дивизия начали движение к Москве.
В девять утра у памятника Юрию Долгорукому (напротив здания Моссовета, нынешней мэрии) начался митинг москвичей в поддержку демократии и Ельцина.
Генеральный прокурор России, после короткого совещания в прокуратуре, приехал в Белый дом. В своей книге он рассказывает:
«…На площади перед Белым домом уже приступили к сооружению баррикад. Не обращая внимания на занявшие свои позиции танки, люди деловито таскали прямо к парадному входу все, что потяжелее. И откуда только брались в центре Москвы, на Краснопресненской набережной, с ее чисто метеным асфальтом и ровно стрижеными газонами, все эти здоровенные бревна и тяжелые металлические конструкции. А потом очередь дошла и до машин, которые депутаты Российского парламента оставляли в ту пору прямо у тротуара.
Я и несколько моих товарищей по депутатскому корпусу наблюдали эту картину из окна. “Пропали машинки”, – сказал кто-то. И мы рассмеялись. Не от жестокосердия. А потому что день был такой».
(В. Степанков поясняет дальше, что «ни один “жигуленок” не пропал» – все вернулись «к своим владельцам, разве что у некоторых был слегка помят капот…»)
«В 9.28 Язов подписал шифрограмму о приведении всех войск СССР в повышенную боевую готовность».
В 9.40 Ельцин прибыл в Белый дом и в телефонном разговоре с Крючковым отказался признать ГКЧП.
Можно сказать, что с этого момента Россия провозгласила себя противницей переворота – то есть возврата к старому советскому «доперестроечному» порядку.
Власти и жители других союзных республик в тот момент, находясь по географическим обстоятельствам далеко от Москвы, еще решали – как именно они будут действовать.
В 12.15 Ельцин прочитал с танка тысячам собравшихся у Белого дома москвичей свое «Обращение к гражданам России», где назвал действия ГКЧП «реакционным, антиконституционным переворотом». Смелость этого поступка Ельцина – выйти из Белого дома (его останавливали все отвечавшие за его безопасность) и подняться на танк – то есть стать мишенью для снайперов – трудно переоценить.
Впоследствии в мемуарах, озаглавленных «Неповторимое», генерал Варенников, в тот момент – Главнокомандующий сухопутными войсками СССР, активнейший сторонник путча, напишет: «Выглядело это дико и мерзко – чуждые советскому обществу существа топтали советский танк!»
Кто как видел происходящее…
