Эдуард Веркин - Мертвец
А потом? — спросил я.
Потом я её провожал за мост, далеко, километра три. Ничего дура оказалась, интересная. Есть о чём поговорить, этого... какого-то... читала. Может, сегодня тоже провожу.
А головастики?
А, — Вырвиглаз тряхнул куртку, — это меня тамошние придурки отлупить хотели. А я от них убежал, да в темноте в канаву провалился, руку вывихнул.
И Вырвиглаз показал опухшую руку.
Тебе повезло, — сказал я.
Вырвиглаз серьёзно кивнул.
Знаешь, прикол какой? — спросил он.
Не знаю.
Она тоже баторская. Не, она местная, конечно, но тоже типа без предков. Тётка только. Ну, её в батор и устроили — по месту жительства, так сказать.
Из-за ожога? — усмехнулся я.
Ну и что, что баторская, — не ответил Вырвиглаз. — Пускай. Вон у меня отец — тоже сирота. И ничего, нормально.
Ну да, — согласился я. — Это точно.
Наличие родителей ни о чём не говорит, — рассуждал Вырвиглаз. — Вон у этого твоего Дениса родители вообще крутые, а клали они на него. Они его не искали даже, им плевать.
Что?
Знаешь, я что думаю? — Вырвиглаз оглянулся и перешёл на шёпот: — Я думаю, что он на самом деле мертвец.
Я наступил на головастика, неприятное ощущение.
Ну, помнишь, я тебе рассказывал? Как в Америке жмуриков оживляют? Я думаю, тут тоже это. Они его купили, оживили, а теперь вот он их забодал. Он кого хочешь забодает, он даже меня начал забадывать...
Чушь несёшь.
Не чушь. Когда вы потерялись, все кинулись вас искать. Твоя мамаша как ищейка...
Заткнись, — посоветовал я.
А что? Ничего постыдного тут нет. Как ищейка — с утра до вечера искала, сама по лесу рыскала. А его мамаша в Москве. И до сих пор, между прочим, там. На биеннале.
На чём?
А фиг его знает, что это. Ей звонили, она сказала, что приедет, но не приехала. А папашка его упёр на совещание в Кострому и даже не напрягся. У него какие-то проблемы опять, между прочим.
Один из головастиков пошевелил лапками, нет, показалось. А нет, не показалось. Наверное, гальваническое электричество, или как оно там называется.
Говорят, — Вырвиглаз почти шептал, — говорят, что мать родила его по медицинским показаниям.
Что? — Я достал из угла совок и веник, стал собирать представителей фауны, а то ещё Сенька опять заявится.
Ну, а того, вроде как шевелящегося, обметал осторожно.
По медицинским показаниям, — повторил Вырвиглаз.
Как это?
Просто. Знаешь, есть такие болезни, от которых можно вылечиться, только родив ребёнка. Некоторые так и рожают. Родят — и излечатся.
Головастики собрались в совке невысокой безрадостной горкой. В печку их, что ли, кинуть?
И что это за болезни? — спросил я.
Понятия не имею, я что, баба, что ли? Вот такие вот чебуреки. Мать его родила, а теперь он вроде как ни при делах. Предназначение своё выполнил и может быть свободен. Не, бабки, шмотки — всё это есть, но вообще... Ну как собака дорогая.
Головастик попытался перевернуться. Значит, жив.
Ты же только что прогонял, что он оживлённый?
Кто оживлённый?
Кто, кто — Денис. Ты же мне сам говорил, что его оживили.
Да какая разница! — отмахнулся Вырвиглаз. — Он такой же, как мы! Побочный продукт!
Ты за всех не расписывайся...
Да брось. Леденец! Ты что, думаешь, что твои предки тебя жутко хотели?
Я не стал убеждать. Я никогда не задумывался над этим вопросом.
Всё по залёту, — смеялся Вырвиглаз. — То есть, конечно, по Великой Любви. И по медицинским показаниям!
Зря его опять не побили.
Слушай, Вырвиглаз, откуда ты всё это знаешь, а? — спросил я.
Да все жабы болтают, весь город. Говорят, что даже... Короче, ты же знаешь, что баторских девок посылают работать или на хлебозавод, или в поликлинику. Юлька работает в поликлинике. Так там все про это знают. Про медицинские показания. Какова жаба, да?
Кто, Юлька?
Да при чём тут Юлька! Мать Дениса! А прикинь, если он это знает? Как жить?
Да. Жить дерьмово.
То-то я гляжу, что он такой... Всё с нами да с нами. Я бы на его месте из дома вообще сбежал бы. Подальше. Ты вот когда-нибудь его родителей видел?
Отстань, а?
Не, ты скажи, видел? — продолжал приставать Вырвиглаз.
Отца. Один раз. Давно.
Вот видишь! А Денис про них везде звенит, везде ими хвастается...
Мне-то что? Это что, как-то его характеризует особо? Мало ли кого бросили? У него было трудное детство, он убил сорок пять человек, пожалейте его. Да мало ли кого кинули? Меня бы так кинули! Восемь сортов мороженого! Хай-энд! У меня «бентли», жизнь не удалась! Я что теперь, пожалеть его должен?
А он для них лишь медицинская необходимость. Он им на фиг...
А ты почему не дома? — перебил я Вырвиглаза.
А, — тот отмахнулся, — отец в рейсе опять, дома тишина. Я туда редко заглядываю... Кстати, сколько времени?
Десять.
Десять?! — Вырвиглаз заволновался. — Во блин...
Куда-то спешишь?
Вырвиглаз гляделся в зеркало, причёсывался даже, правда рукой.
К Юльке. Она попросила ей велик наладить, у неё тётка в Фатьянове, а велик сломался... прокруты... Я у тебя семейник возьму?
Возьми. Только чёрный. В сарае.
Я подцепил головастика пальцем, посмотрел. Налил в стакан воды, сбросил тварь туда. Она дохляцки перевернулась брюхом вверх.
Ладно, пока, — Вырвиглаз бросил последний взгляд в зеркало, — я пойду.
Даже не спросил, есть ли чего-нибудь пожрать.
Я остался один. Был совершенно спокоен. Даже прилив сил ощущал. Или что-то другое. Медицинская необходимость... Какое мерзкое словосочетание-то! Будто чирей выдавили.
Я вспомнил Упыря. Мне не было стыдно. Стыдно! Какого мне должно быть стыдно?! Мне плевать! Плевать на Упыря! Пусть сам по себе... Пусть теперь сам по себе... Я стукнул кулаком по столу, стакан подпрыгнул, головастик удачно булькнулся обратно.
Я что, виноват? Он сам виноват! Они сами виноваты. Они это придумали, не я. Загнали меня в угол, я вообще не хотел ни с кем знакомиться!
В окне снова возник Вырвиглаз.
Вырвиглаз — тот человек, который идёт в цирк с лазерной указкой. Чтобы светить в глаза вольтижёрам и сбивать с толку ловиторов, в надежде, что кто-то всё-таки сорвётся.
Сволочь.
Слушай, у тебя полтинника не будет?
У меня было сто рублей. Я отдал.
Спасибо. Я приглашу тебя на свадьбу. Кстати, выглядишь как дерьмо.
Вырвиглаз исчез во второй раз.
Никогда это не закончится, никогда. Бесконечность — это восьмёрка на боку, и с этим придётся жить.
Ладно, подумал я, ладно. Потом. Всё ещё будет потом, у меня будет ещё время. Много времени. Нанотехнологии сделают своё чёрное дело, мы будем жить долго, почти вечно, и время будет у всех.
Сколько угодно времени, досыта.
Жалость — последнее чувство. Никого жалеть не надо. Ну, не совсем никого. Старушек, больных детей, голодных собак. А больше никого. Будешь их жалеть — только хуже всё кончится. Может, это, конечно, не так, может, я ошибаюсь... Но жалости заслуживают лишь больные и беспомощные. Остальные — нет. Остальных в шею. Только в шею.
Потому что когда жалеешь, то для всех получается гаже, и для тебя, и для окружающих, даже для тех, кого жалеешь. Жалость должна быть исключена, она даёт всем лишь бесполезные надежды, ничего, кроме бесполезных надежд.
Так.
Я вздохнул и тряхнул стакан, звонко стукнул его о спинку койки. И тут же земля качнулась, стёкла звякнули, форточка распахнулась, и с неба послышался свист рассекаемого острым ракетным рылом воздуха.
Головастик шевельнул хвостом, дёрнул глазками и задышал.
[1] «Вятка» и «Россия» — фирменные поезда, к которым местные жители выносят продукты собирательства, картошку и прочее (примеч. авт.).
[2] ГПТУ — устойчивое до сих пор провинциальное именование технических колледжей (примеч. авт.).
