Альберт Лиханов - Мужская школа
Любопытно, — ободрял он меня, информативно! Приятный снимок, у нас ничего такого нет, обязательно напечатаем! И не позже, чем в следующем номере.
Чего-чего, а такого я не ожидал. Я ликовал! Я купался в неге нежданного доброжелательства! Я вообразить не мог, что на белом свете есть такие приветливые люди! И это же не просто вежливость, но ещё и очень важное для меня решение! Поступок! Мой снимок обещают напечатать.
Владимир Владиславович так звали по имени-отчеству нашего знаменитого земляка — приблизил меня к столу, усадил к нему, дал лист бумаги, велел написать имя авиамодельного чемпиона, какого рода были соревнования, в каком месте они происходили, а также какого числа. Так я получил первый урок начинающего репортера, согласно которому всегда надо было отвечать на три вопроса: что, где, когда.
Пока я писал, мой благодетель вышел и через минуту привёл лысого худого дядьку, на локтях которого топорщились чёрные нарукавники. Подняв очки на лоб, он долго разглядывал мою фотографию, кивал головой, хмыкал, и я понял, что идёт какая-то дополнительная оценка моего труда, похоже, ещё более профессиональная, наконец худой внимательно посмотрел на меня и произнёс вердикт:
— Похвально, молодой человек. Ретушировать придётся совсем легонько.
Так я познакомился с ещё одним важным в моём деле лицом ретушёром Константином Олеговичем. И никогда не иссохнет моя благодарная память о двух добрых людях.
Через день я поднялся раньше обычного и пошёл не к школе, а к Главпочтамту. В киоске я купил газету, нашёл на четвёртой странице свою фотографию, купил ещё десять, а подумав, ещё десять. Двадцать один экземпляр. Весь день я прожил в очень приятном благорасположении, всем улыбался, каждую перемену отыскивал взглядом в коридоре моего тайного мэтра, корифея операторского искусства Юру, но только раз приблизился, спросив, домой ли он направляется тотчас же после уроков или же в любезную нашим сердцам контору кинопроката. Оказалось, домой, и я раздумчиво покивал, обещав заглянуть, но ближе к теме приступать не стал, дабы не испортить неспешной и, как мне казалось, приятной встречи.
Газеты, целый ворох, жгли портфель. Казалось, ещё немного, и он задымится. Едва дождавшись конца уроков, я кинулся домой. Требовалось побыть одному.
Боже, как я наслаждался своим скромным творением! Сперва я рассмотрел снимок и подпись с моей фамилией под ним просто как обычный читатель. Потом вгляделся в подробности — видна ли ретушь. Увы, она была очень заметна. Потом я разложил все газеты веером и с удивлением обнаружил, что почти в каждой газете есть едва различимые отличия. В некоторых случаях снимок был гуще и чернее, а в некоторых — светлее, и светлые отпечатки оставляли лучшее впечатление.
Наконец я отправился к Юре. Он был удивлён и, мне кажется, самую чуточку задет. Какой-то не-выговоренный вопрос всё время витал в нашем разговоре. Он оценивал кадр, прикладывал к газетному отпечатку ладонь, примерял, как лучше скадриро-вать снимок, но, как ни прикладывай, ничего не отрежешь, если не хочешь резануть по руке или щеке. Ещё Юра выразился в том духе, что он меня, конечно, поздравляет, но этим нельзя увлекаться. Операторский кадр совсем другое, нежели газетная работа. От него ждут художественности. А тут всё уничтожит газетная злободневность. Правда, в данном случае — более или менее.
Я заметил Юре, что надо бы нам попробовать что-нибудь вдвоём. Для ВГИКа снимок-другой в газете не помешает. Надо обдумать заранее тему, композицию, поставить кадр, как если бы это было в киностудии, и — пожалте. Чем худо?
Он, не задумавшись, сразу согласился, и знаю, что никакой задней мысли в этом скором согласии не было. Я его просто убедил.
Не такой Юра человек, чтоб завидовать. Удивиться он мог, но только не завидовать.
20
И здесь в самую пору, пожалуй, заметить, что мужская, да, наверное, и женская школа учила уважать табель о рангах. Рангов, правда, в ребячьем миру нет, кроме, разве, возраста и, так сказать, «классовой» разницы: девятиклассники, к примеру, какой-то незримой чертой отделялись от восьмиклассников, не говоря уже о семиклассниках.
Исключения, правда, были, но они носили только тематический характер, и здесь я сам — лучший пример, потому что мне предоставлялась определённая привилегия, не понять и не принять которую было бы глупо и ущербно для такого понятия, как спортивная репутация родимой школы. Но, надо заметить, обсудив спортивные темы даже с людьми из десятого класса, я, тогдашний восьмиклассник, ни когда не переступал черты и не лез с разговорами в другие области жизни. Ведь, как я уже говорил, соседняя женская школа — а в ответ и мы — устраивала специальные вечера танцев восьмых классов, отдельно девятых классов и уж совсем врозь десятых. Естественно, что красные дни календаря отмечались смешанным образом, но зато на такие танцы уже невозможно было приглашать всех, и здесь начиналась индивидуальная сортировка, включавшая слишком много исходных данных, чтобы объяснить их закономерность. Так что танцы по возрастам были куда демократичнее, потому что обеспечивали всенародность. На них не ходил только тот, кто действительно не мог и всерьёз не хотел.
Но линии, разделявшие людей по «классовому» признаку, проходили и в более тонких материях, а не только на танцах. Тот же Юра. Он был для меня мэтром не только потому, что серьёзнее относился к операторской мечте, но и потому, что был на целый год старше.
Нет, конечно, это всё-таки очень грубое объяснение, ведь Юра был не просто старше, а серьёзнее, вот что. Он, например, не прыгал, как я, из секции в секцию, а потом на танцы, кстати, Юра был одним из немногих, кто на танцы вообще не ходил и ни в каких секциях не занимался, зато как он корпел над книжками! Учился он ровно и сильно, хотя на медаль не тянул, и эта ровность ему непросто доставалась. Когда бы я ни приходил поговорить о кино, стол его всегда был заложен раскрытыми учебниками. Как человек стерильно честный, Юра никогда не пользовался шпаргалками, и это, как мне казалось, тоже было очень взрослым качеством, которого никак не мог добиться я. И вообще, что ни говори, я не мог хлопнуть Юру по плечу, как, например, Кимку, и не мог назвать его Юркой, а только Юрой.
У нас была общая тайна, и вроде бы она предполагала близость — впрочем, эта близость и была, но не фамильярность. И это хорошо, ей-богу. В детских отношениях всегда многое спутано, особенно по нынешним временам, и вовсе не здорово, когда мальчики с первых лет учения не видят разницы между собой и девочками, а девочки не чувствуют разницы с мальчиками. Взрослые вмешиваются слишком поздно, да и любое вмешательство всегда небезболезненно, если не установлены какие-то единые для всех нормы сообщества. То же самое надо бы внушать и в смысле возраста. Как угодно хорошо может относиться старший мальчик к младшему, но рано или поздно малыша ожидает разочарование по той лишь причине, что старшему некогда, что он неприветлив, занят чем-то своим или охотно бежит к сверстнику, забыв о дружбе с младшим. Но ведь это так естественно! Старший живет в другом мире, с малышом он сблизится снова, много лет спустя, когда возрастные границы сотрутся, сойдут на нет, и они обнимутся, словно старые друзья, потерявшие было друг друга. Так случается даже между родными братьями, как это было со мной и с моим, на тринадцать лет отставшим от меня, братаном, а пока, ни о чём таком не думая, я дружил с Юрой и восхищался его многотерпением, малословием и адским трудолюбием, не только уважая его, но и держа между нами какую-то необсуждаемую, но очень чувствуемую корректную дистанцию, позволяющую сохранить взаимный интерес и доброжелательство.
Я верил Юре больше, чем себе. Он шёл передо мной и, как бы жертвуя собой, пробовал мостик, по которому хотел пройти и я. Он это делал не по уговору, не по жребию, а просто потому, что нас разделял целый год жизни.
Конечно, это не был всеобщий рецепт. Был и среди старшеклассников народ, которому бы лучше сидеть за нашими партами. Такие оказывались изгоями. Не принятые своим возрастом, усмешливо отторгаемые младшей стаей, эти ребята были мечены незримым, но всем известным клеймом. Как шакалы, гонимые всеми, но лишённые умения объединиться в свой крут, они метались между группами, между событиями, между танцами, отторгнутые и одинокие «бесклассовые» пацаны. Хотя все знали, где они учатся.
Что и говорить, мужская школа жила жестокими установлениями, не щадящими самолюбий. Только якорь, намертво брошенный в серьёзное увлечение, только готовность выдержать удар и нанести ответный могли сменить шкуру одиноким шакалам.
Я-то это хорошо знал.
Но возвратимся к Юре. Неподалёку от его дома был магазин спортивных товаров, и я всегда, когда шёл к старшему другу, заглядывал туда. Мои фи нансовые возможности были скромны, зимой я, бывало, покупал там лыжную мазь, да ведь её не на год хватало, в остальных же случаях покупал фотоматериалы или заходил просто так, в информационном порядке.
