Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон
Обернувшись, чтобы поставить готовую вазу на стол, старый мастер заметил стоявшую позади Катрин. Он посмотрел на нее внимательно, потом перевел взгляд на потупившегося ученика, застывшего в смущенной, неловкой позе.
— Эге, Кати, давно ты за нами подсматриваешь? Катрин молчала, не зная, что ответить.
— Тебя, верно, тетка Трилль послала?
Ах, верно! Катрин ведь пришла к дядюшке Батисту с поручением, но совсем позабыла о нем, потрясенная искусством старого мастера и опечаленная смущением Орельена. Когда девочка наконец собралась с мыслями и передала дядюшке Батисту поручение старухи, тот встал и усадил Орельена на свое место перед гончарным кругом.
— Ну, в чем дело? Вы что, незнакомы друг с другом? Ах, негодники!
Может, вы все-таки решитесь поздороваться? — И, обернувшись к Катрин, добавил: — Уф! Надо малость передохнуть. Пусть теперь Орельен поработает вместо меня. Он сделает для тебя чашку, сейчас увидишь!
Бледные щеки Орельена вспыхнули. Он взял комок каолина, помял его в руках, положил на середину круга и хотел было запустить круг ножной педалью, но дядюшка Батист знаком остановил его:
— Оставь педаль в покое, сынок, я покручу рукоятку.
— Вы… вы будете… — пролепетал Орельен.
— Ну да, я же сказал, что мне нужно размяться; это помогает от ревматизма.
— Но все-таки… — пробормотал снова Орельен.
— Давай занимайся своей чашкой, парень: ты подаришь ее Катрин, понял?
Ты вертишь круг для меня, могу же и я когда-нибудь покрутить его для тебя…
— Нет, нет…
Не слушая возражений, старик схватился за рукоятку и плавно пустил круг в ход. Орельену не оставалось ничего другого, как поскорее схватить обеими руками каолиновый комок и стиснуть его. И вот, крепко держа ладонями глиняный цилиндр, быстро вращающийся под его пальцами, Орельен понемногу снова превращается в того жизнерадостного мальчишку, которого так хорошо знает Катрин. Черты лица его постепенно разглаживаются, и скоро на нем не остается и следа мучительного стыда и унижения. Исчезает горькая складка у рта, губы складываются в ребячью гримасу. Делая углубление во вращающемся перед ним цилиндре, он стискивает зубы, и рот его отвердевает, придавая лицу спокойное и уверенное выражение.
«Как будто, — думает Катрин, — не он формует глину, а она формует его самого».
Дядюшка Батист старательно делает свою беличью работу: колесо крутится плавно и быстро. Ах, старая лукавая белка, ворчливая белка, милая, хорошая, добрая белочка!
Внезапно Катрин охватывает страх при мысли, что Орельен от волнения может испортить свою чашку. Девочка едва осмеливается глядеть на друга, боясь, как бы ее страх не передался ему. Она опускает глаза, чувствуя, как неудержимое и счастливое смятение овладевает всем ее существом…
— Эй дочка взгляни-ка одним глазком на этот шедевр! Дядюшка Батист держит на своей ладони чашку, простую круглую чашку, очень аккуратно и чисто сделанную. Глаза Орельена с тревогой перебегают от этой чашки к Катрин и обратно.
— Красивая чашка! — говорит она. И, одобрительно кивнув головой, повторяет:
— Да, красивая чашка, ничего не скажешь.
Орельен наконец отваживается улыбнуться.
Глава 45
В этот вечер Катрин решила подождать Орельена у ворот фабрики. Обычно при первых же ударах колокола, возвещавших о завершении рабочего дня, она тут же убегала домой, спасаясь от шуточек рабочих и зубоскальства учеников-сверстников. К тому же, стоило Катрин выйти за двери мастерской, как она сразу же оказывалась во власти воспоминаний о тех днях, которые ей довелось провести в обществе Эмильенны. И девочка бежала во весь дух по красно-белой дороге, которая вела от фабрики к дому-на-лугах, словно надеясь убежать от тоски, владевшей всем ее существом. Орельен никогда не говорил с ней об этом ежедневном одиноком бегстве, но Катрин знала, что оно глубоко огорчает мальчика. И сегодня, невольно причинив Орельену страдание и боль, Катрин подумала, что, быть может, сумеет утешить друга, если пойдет вместе с ним домой после работы.
Страхи Катрин были не напрасны: шуточки рабочих, выходивших из мастерских, сыпались на нее со всех сторон:
— Что случилось, Кати? Почему ты не удираешь сломя голову домой?
— Посмотрите на маленькую Шаррон: небось поджидает милого дружка!
Катрин делала вид, что ничего не слышит. Только бы Орельен не задержался! Наконец она увидела его в дверях мастерской в толпе других учеников. Почти все ребята были старше его, за исключением тщедушного парнишки по фамилии Пьегу, младшего отпрыска одной из самых нищих семей Ла Ганны, где он был одиннадцатым по счету ребенком.
Заметив Катрин, Орельен застыл на месте от неожиданности. Маленькому Пьегу пришлось потянуть его за рукав, чтобы сдвинуть с места. Сделав, словно во сне, несколько шагов, Орельен вдруг бросился к Катрин, оставив изумленных его бегством товарищей.
— Ты меня ждала, Кати?
Он растерянно сжимал руки, потирая их одну о другую.
— Ты меня ждала?
Они шли бок о бок по дороге, вымощенной красным кирпичом и белой фарфоровой пылью.
«Вот глупый! Он же прекрасно понимает, что я ждала именно его. Зачем ему понадобилось, чтобы я это сказала?»
Внезапно Катрин овладело сомнение. Кто знает: может быть, Орельен недоволен, что из-за нее пришлось расстаться с товарищами?
— Если хочешь, иди с ребятами.
— Очень я им нужен!
Он был так взволнован, что она взяла его за руку.
— Мне хочется посмотреть фабричную мельницу. Ты можешь проводить меня туда?
Кто сказал, что лгать плохо? Услыхав просьбу Катрин, Орельен широко улыбнулся, и улыбка была светлой и легкой. Да полно, солгала ли она?
Конечно, за минуту до того она не думала ни о какой мельнице, но теперь ей и впрямь не терпелось, чтобы Орельен сводил ее поглядеть на большое водяное колесо с плицами, вращавшее немногочисленные машины фарфоровой фабрики.
Свернув с красно-белой дороги влево, они вскарабкались по откосу до каштановой рощи. Потом, прячась за стволами деревьев, вернулись к фабрике и пошли, все так же скрытые густой листвой, вдоль высокой фабричной стены.
Солнечные лучи, пронизывая пышные кроны каштанов, усеивали золотыми бликами зеленый мох. На высокой ветке сидел дрозд, высвистывая свою последнюю вечернюю песенку. Но до чего же сумрачно выглядела потемневшая от времени кирпичная стена! Настоящая тюремная стена, за которой целыми днями томятся десятки взрослых и детей! А совсем рядом, над каштановой рощей и близлежащими лугами, сияет жаркий июльский день.
Вскоре на их пути встали густые заросли папоротников. Они медленно побрели дальше, раздвигая руками зубчатые листья, которые расступались перед ними, словно волны изумрудного моря, и снова смыкались за спиной. Катрин было и страшно и весело чувствовать себя затерянной в этой зыбкой зеленой чаще, чуть колеблемой дыханием вечернего ветерка, над которой жужжали и носились мириады насекомых, — затерянной, но спокойной и счастливой, потому что рядом был Орельен! На мгновение Катрин закрыла глаза, пытаясь унять охватившее ее опьянение этим солнечным светом, золотой россыпью лучей на кружевных верхушках папоротников, одуряющим ароматом цветущих каштанов и тишиной, казавшейся еще более глубокой от приглушенного жужжания мух и низкого гудения проносившихся мимо, словно пули, шершней. Зажмурившись, она сделала несколько шагов вперед, открыла глаза и, ослепленная солнцем, вдруг обнаружила, что Орельена впереди нет. Сердце ее упало, она испуганно вскрикнула. Ослеплявшее глаза сияние тут же рассеялось, и девочка снова увидела своего спутника, который с встревоженным лицом возвращался к ней. Не зная, как объяснить Орельену свой внезапный испуг, Катрин сказала, что ей почудилось, будто по ее ноге скользнула змея. Пока Орельен, схватив палку, крушил зеленую стену папоротников, преследуя воображаемую гадюку, Катрин стояла неподвижно, сама удивляясь своему нелепому страху.
«Я так привыкла к нему, к его поддержке, к его дружбе! Достаточно на секунду представить себе: Орельен исчез, ушел, убежал, — и я уже считаю себя погибшей, да, да, погибшей!»
Катрин покосилась на Орельена, все еще штурмовавшего заросли папоротников в поисках несуществующей змеи, и вдруг почувствовала досаду за только что испытанный страх.
— Ты, случаем, не собираешься ли искать эту гадюку до самой ночи?
Орельен поднял голову, посмотрел на нее. Катрин опустила глаза, не в силах вынести его грустного и удивленного взгляда, и добавила извиняющимся тоном:
— Понимаешь, мы не успеем побыть у водяного колеса. Они двинулись дальше сквозь заросли папоротников. Орельен молчал. Хоть бы он сказал что-нибудь, пусть даже обругал ее как следует, только бы не оставлял одну, совсем одну в этом гнетущем молчании!
