Виталий Бианки - Мурзук (сборник)
Прошло минут десять, и огонь прогрел камни. Дым потянуло вверх.
Через час, плотно поужинав похлебкой из дичи и напившись чая, мы легли спать. Уютно потрескивал огонь в чувале, за стенкой спокойно позвякивал колоколец стреноженной лошади. В избушке было тепло, даже жарко.
* * *Я проснулся от тишины. Мороз. Темнота. И какое-то смутное беспокойство: слишком уж тихо.
Огонь потух. Сквозь черную дыру в крыше с черного неба пристально смотрели звезды. Холодные звезды. Была глубокая осень. Последние листья опадали с деревьев.
Что же такое? Отчего так необычайно тихо? Чего не хватает?
Ах да: лошадь, колоколец! Надо разжечь дрова в чувале, пойти взглянуть.
Рядом Виктор Степанович быстро поднялся и зашуршал одеждой.
В это время неожиданно раздалось громкое фырканье, потом тревожное ржание, потом тяжелый поспешный топот стреноженной лошади.
Ясно было: животное чего-то напугалось. Ржание и топот быстро приближались.
– Арсений, вставай! – крикнул Виктор Степанович.
Через полминуты мы все трое с ружьями выскочили из избушки.
Лошадь стояла у самых дверей. Ее большое тело чернело в темноте. Животное дрожало мелкой дрожью. Испуганно фыркало.
– Давайте разожжем огонь, – предложил я, – выясним, что ее напугало.
Арсений уже нырнул в избушку, разжег там огонь и скоро принес горящую головню.
Освещая землю, мы пошли по следам лошади. Следы подвели нас к самому берегу Студеного ключа и остановились. Тут было много натоптано.
Кругом – ни звука. Высокой горой чернел лес на том берегу ущельица.
Мы вернулись.
Решено было привязать лошадь вожжами у двери, а самим сидеть в избушке и поддерживать большой огонь – «на страх врагам».
Так и сделали.
Не знаю, спал ли в эту ночь Виктор Степанович. Нас с Арсением он разбудил, когда солнце поднималось уже над деревьями.
– Ну? – спросили мы, вспомнив ночную тревогу.
Виктор Степанович посмотрел на нас уничтожающим взглядом и мрачно изрек:
– Медведь.
Скоро мы своими глазами убедились, что он не ошибся: на том берегу ущельица виднелись следы босоногого старика, как зовут в Сибири Михаила Иваныча. Судя по размерам следов, это был старый, большой медведь.
Я предложил дойти его по следу.
– Ну уж нет, увольте, пожалуйста, – горячо запротестовал Виктор Степанович. – Стрелок я, сами знаете, того… И ружье у меня… этого. Да и велика ли честь попасть в такую тушу? Я уж лучше на вчерашнее место – за рябчиками.
Тут волей-неволей придется мне выдать одну страшную тайну охотничьей жизни милейшего профессора. Да простит он мне это вынужденное разоблачение: раз уж начал я рассказывать быль, то рассказ велит мне там, где надо, говорить горькую правду.
Итак, среди охотничьих подвигов Виктора Степановича был один, о котором лучше было бы умолчать. Знали о нем только те, кто сами охотились с профессором.
Дело в том, что этот страстный и неутомимый охотник, этот безжалостный, бесчеловечный убийца рябчиков… в жизни своей еще ни одного рябчика не убил.
Спешу оговориться: Виктор Степанович стрелял дичь, иногда помногу. Бил и тетеревов, и глухарей, и куропаток, и уток. Раз при мне сильно ушиб даже небольшого оленя, которого неправильно называют у нас дикой козой.
Не давались ему рябчики, одни только рябчики.
Придется уж мне досказать правду до конца, иначе читатели – не охотники не поймут, почему рябчик был для профессора заколдованной птицей.
Рябчик – самая маленькая из наших лесных кур. А шумит он, взлетая с земли, больше здорового тетерева, почти как громадный глухарь. Стойки собаки рябчик не держит. С треском внезапно срывается у вас из-под ног выводок серых птиц, стремительно разлетается в разные стороны и исчезает мгновенно с глаз, словно никого и не было. Притаившегося на ветке рябчика различит только очень наметанный глаз.
Есть простая и легкая охота на рябчика: охота с пищиком.
Поднятый выводок рассеялся по ветвям, исчез у вас с глаз. Тогда вы спокойно садитесь на ближайший пенек и вынимаете из кармана пищик. У коварной свистульки тоненький голос рябчихи-матери, сзывающей своих детей. Рябчата бегут на этот голос по земле, и их ничего не стоит застрелить.
Виктор Степанович такой способ охоты считал бесчестным. Пищика с собой никогда не носил.
Охотился Виктор Степанович так: бежит по лесу и ждет, когда вырвется из-под ног выводок рябчиков.
Вот вырвался. Виктор Степанович вздрогнул: как раз в эту-то минуту он немножко зазевался на волшебную красоту темно-зеленой ели среди золотистых берез.
«Бамм! Бамм!» – понеслись выстрелы посередине между двумя разлетающимися рябчиками.
Влет рябчика бить – не глухаря. Маленький рябчик летит, как оперенная стрела. Промазал Виктор Степанович. Рябчики расселись по ветвям – надели шапки-невидимки. Ни одного не видать.
И опять бежит профессор по лесу, любуется на бегу яростным пиром осенних красок, ждет рябчиков из-под ног.
И вдруг, как фонтан золотой, сверкнула из толпы темных елушек листва высокой пожелтевшей березы. И от восторга, от переполнившей душу радости громко затянул счастливый профессор на весь лес старую некрасовскую песню:
– «В полном разгаре страда деревенская…»
И как дошел до слов: «Многострадальная мать», – тут-то и взорвался выводок сереньких птиц. И конечно, все ушли целы и невредимы под грохот профессорского самопала. Ружье у профессора и в самом деле «этого»: не из лучших.
Так с зари до зари бегает Виктор Степанович по лесу. Запоздалый вальдшнеп, неосмотрительный глухарь изредка попадают в охотничью сумку профессора, но стремительные рябчики, рябчики-невидимки – никогда.
Сразить на лету рябчика – заветная его мечта. Теперь читателю понятно, почему Виктор Степанович предпочел снова погнаться за рябчиками, чем идти за медведем.
Арсению пришлось остаться близ избушки: у него не было пуль на медведя, да и лошадь опасно было оставлять без призору: медведь мог вернуться.
Пошел за медведем я один.
След повел меня в темную глубину леса, повернул, дошел до Студеного ключа и опять углубился в чащу.
Долго шел след лесом, то пробираясь сквозь чащу, то перебегая поляны. Михал Иваныч, увидев людей и огонь, бежал, как трусишка-заяц. Промчался километра полтора и перешел на шаг. Прилег в густом ельнике под кокорой – вывороченной вихрем сосной. Выспался, наверное, как и мы с Арсением: земля была здорово примята.
А выспавшись, начал шататься в поисках пищи. След стал заметно свежей. На сырой, размякшей от дождей земле голые пятки его и большие когти отпечатались отлично. Я был уверен, что никуда ему от меня не деться, и от удовольствия уже потирал руки.
Однако задача оказалась не такой простой.
День уже клонился к вечеру, когда я стал настигать зверя. В свежие его следы рядом с большой кучей бурелома на глазах у меня струйками набегала из почвы вода. Несомненно, зверь прошел тут только что. Я взвел курки и стал продвигаться вперед осторожнее.
В обоих стволах моего ружья были вложены страшные пули «жакан»[32]. Они свинцовым цветком на четыре лепестка разворачиваются в теле жертвы.
Я останавливался, слушал. Нет будто ничего. Только ветер шумит. Раз или два мне показалось: я слышу треск в чаще. Я весь «влез» в глаза и уши: все зависело теперь от того, кто первый увидит врага. Если зверь на меня кинется из засады, я могу не успеть даже выстрелить.
Нервы мои напряглись до крайности, когда неожиданно след завернул назад.
Пристально вглядываясь в чащу, я шел вперед, медленно передвигая ноги.
Вдруг я остановился: мне показалось, что я уже был на этом месте.
В самом деле это было так: я стоял у большой кучи бурелома, где только что видел, как вода струйками наполняла свежий след медведя. Но теперь я стоял по другую сторону этой кучи.
Лежка зверя была под кучей. Упругие кустики тихонько поднимались, расправляли ветви после отпустившего их наконец тяжелого тела. Зверь лежал здесь, когда я проходил по ту сторону кучи по его следу. Сомнений не могло быть: он увидел меня, пропустил и пошел прочь. Я действительно слышал треск от его шагов.
Я кинулся напролом через чащу.
Выскочил из лесу к невысокому обрыву и остановился, запыхавшись.
Осмотрелся.
По дну оврага текла маленькая речка. На прибрежной грязи – на этом и том берегу – явственно виднелись следы тяжелых звериных лап. И на том берегу высоко в гору поднималась хмурая темная тайга.
Зверь ушел от меня. Преследовать его не имело никакого смысла: он уже далеко. И не скоро теперь остановится. У меня едва оставалось время вернуться к своим до темноты.
Передохнув, я пошел назад, стараясь, где можно, сокращать свой путь.
* * *Этой ночью в избушке у нас было много разговоров о медведях.
