Михаил Коршунов - Воскресный день
— Здесь никто не лаял, — ответила Люська.
— Что я, глухая?
— Мы не собаки, — ответила Люська. — Мы не лаем.
Билетерша, негодуя, отошла, цепляя в темноте каблуками пол.
Люся нашла руку Николая Ивановича, пожала ее:
— Я тебе говорила, со мной не бойся.
После фильма Люся и Николай Иванович зашли в кафе. Пеле привязали снаружи и оставили. Когда очередь подошла к кассе — в очереди стояла Люська, — она спросила кассиршу, крашеную блондинку, у которой отросли темные волосы и голова была двухцветной:
— У вас есть кости?
— Какие кости?
— Обыкновенные, из бульона. У вас в меню написано, что есть бульон.
— Но бульон, а не кости.
Люся воздержалась от ответа, но что-то дрогнуло в Люськином лице.
— Мне, кроме двух порций бульона и двух порций сосисок, нужна еще кость.
— Ты что, развлекаешься?
Николай Иванович, который дал Люсе кошелек, а сам был поставлен ею в сторону, почувствовал — ну вот теперь уже точно произойдет скандал. Если не в кинозале, то здесь. У кассирши кончилась лента, она начала нервно заправлять новую. Заправила. Боковинку кассы захлопнула, будто села в такси.
— Две порции бульона, две порции сосисок, порцию хлеба, — продиктовала Люся.
«Обошлось», — с облегчением подумал Николай Иванович, но когда Люська отходила от кассирши, та вдруг неистово закричала, совсем как Зоя Авдеевна:
— Чтобы я тебя видела в последний раз!
Николай Иванович понял — Люська показала козью морду, не иначе. Николай Иванович слышал от Кирюши про эту морду. Кирюша говорил, что он даже пытался вразумить Люську — ей пора освободиться от подобных несерьезных привычек.
Люська передала Николаю Ивановичу чеки, чтобы пошел получать еду, а сама направилась к служебным дверям. Николай Иванович получил и принес на подносе две чашки бульона, две порции сосисок, порцию хлеба. Из служебных дверей появилась Люська, в руках у нее была кость из бульона, конечно. Люська, дерзко, покачивая джинсиками, медленно вплотную прошла около кассирши. Николаю Ивановичу показалось, что кассирша вся насквозь побелела от негодования. Люся вынесла кость Футболисту и положила перед ним. Футболист благодарно взглянул на Люську и начал обрабатывать кость.
Выпили бульон, съели сосиски. Люся засмеялась — она вспомнила окончание фильма «Доска»: двое принесли доску туда, куда они ее несли, — на строительство дома. Закрыли ею последний просвет в полах и приколотили. Даже постучали по ней каблуками, попробовали, крепко ли. Слышат — мяучит котенок, решили, что он в подполье. Проломали в доске дыру, потом и всю доску разломали и начали заглядывать в подполье, искать котенка, а он сидел сзади.
— Кошмарно им не повезло.
— Хуже не бывает, — согласился Николай Иванович.
— Тебе часто не везло?
— Постоянно.
— Может, сам виноват?
— Я не целеустремленный.
— Ты лирик, теперь знаю. — Люська оглядела кафе. — В ресторане, наверное, лучше — играет музыка и танцуют. Я никогда не была. Хочу быть взрослой. Сейчас какая?
— Думаю, взрослая.
Когда вышли из кафе, Пеле еще занимался костью, и так старательно, будто вытачивал что-то. Кость давно уже была гладкой до сухости.
— Нам пора. — Люся вынула у него из лап кость и бросила в решетку водостока. Пеле возмутился. Люся достала из кармана куртки пластинку жевательной резинки, сунула ему в пасть, сказала:
— Я не жую, мне надоело. А ты как?
— Я не пробовал.
— Хочешь?
— Потом, если купишь, мне джинсовый костюм.
— Договорились, — совершенно серьезно сказала Люся. Она не воспринимала его как из далекого прошлого.
— Я старый и одинокий, — сказал Николай Иванович Люське. — У меня все уже в прошлом.
— Ходи в ресторан и танцуй, — весело сказала Люська. — И ты теперь не одинокий, забыл?
— Забыл, — тоже весело откликнулся Николай Иванович.
С ним Люська, и нет больше одиночества, нет печальных дней.
Прохожий сказал:
— Ваша собака подавилась.
— Она не подавилась, — ответила Люська. — Она жует резинку.
Прохожий остановился, начал изумленно смотреть вслед Люське, Николаю Ивановичу и собаке, жующей резинку. У него в руке был прозрачный полиэтиленовый мешочек с водой, и в мешочке плавала рыбка для аквариума, очевидно, он шел из зоомагазина. Люська оглянулась, крикнула прохожему:
— Отомри!
А он все стоял, не шевелился, и только шевелилась, плавала в полиэтиленовом мешочке рыбка.
Дома Люся в домашних туфлях Николая Ивановича — она их теперь надевала, когда приходила к нему, а Николай Иванович на это время надевал свои старые кеды — опять вспоминала и смеялась над «Доской», показывала полицейского, а заодно — и прохожего с рыбкой для аквариума. Потом обрадованно воскликнула:
— Хочешь, потанцуем? Без ресторана! — и двинулась по кругу, по центру кухни. Сбросила туфли, и они, как пустые лыжи, уехали в разные стороны. — Растут бананы высоко, достать бананы нелегко… — Откинула ногой табуретку, чтобы не мешала, и двинула стол, чтобы тоже не мешал. — Что же ты? Пой, танцуй!
Николай Иванович подхватил песенку, потому что она была простой и понятной: на мотив танца маленьких лебедей из балета Чайковского. Они оба с Люськой пели и танцевали — один в незашнурованных кедах, другая — в чулках. Он вдруг понял, что многое потерял, потому что давно не танцевал, даже просто так, без ресторана.
Николай Иванович глядел на свое и Люськино отражение, мелькавшее на створках кухонного шкафа, в стекле кухонной двери, или как они тенями проносились по стенам. «Только бы не наступить на шнурки», — думал Николай Иванович.
— Хочу банан! — закричала Люська и подпрыгнула.
— Хочу банан! — в точности как Люська закричал и Николай Иванович, но подпрыгнул не в точности, потому что ударился о пластиковый абажур.
Раздался звонок в дверь.
— Это за мной! — Люська отыскала туфли Николая Ивановича, вскочила в них и побежала.
Но Николай Иванович не сомневался — на этот раз наверняка майор снизу: так что это за ним. Николай Иванович с трудом дышал и судорожно придумывал, чем на первых порах объяснить шум, только что имевший место в его квартире. Но это был не майор. Николай Иванович услышал голос Троя, женский голос и Люсино радостное восклицание:
— Мария Федотовна!
Люся оказалась права. Она как будто предполагала, что Николаю Ивановичу предстоит встреча с ее воспитательницей: увела на кухню Троя и Пеле. Николаю Ивановичу кивнула — выше голову!
Николай Иванович пригласил Марию Федотовну в комнату. Он был немало растерян и как никогда не готов к подобной встрече, и еще его смущало, что на кедах не завязаны шнурки. Он пододвинул Марии Федотовне свое кресло, себе взял стул.
— Поймите правильно мой приход, — сказала Мария Федотовна, тяжело подминая в кресле пружины и проводя по лицу маленьким платочком, который держала в кулаке. — Ребята начали исчезать из поля зрения. Я отвечаю за них.
Николай Иванович почувствовал скрытую угрозу.
— Ребята поддаются настроению, нервная система у них ранимая, перегрузки могут повлечь за собой срыв, тем более в таких серьезных вопросах… — Николай Иванович перехватил ее взгляд на Люсину фотографию, — …когда ищут родителей. — Платочек опять прошелся по лицу Марии Федотовны.
Полные розовые щеки в мягких складках и такой же в мягких складках подбородок. Под толстые круглые очки, чтобы не давили, подложен клочок ваты.
— Я ответственна за психологическое здоровье, слежу за настроением детей. В этом возрасте дети неустойчивы, и если вы еще учтете нашу специфику, то вполне поймете, что каждый из ребят в постоянном душевном поиске, наши ребята ищут справедливость с особым пристрастием.
— Да, да, — согласился Николай Иванович. «Завязать шнурки или пусть их? А-а, пусть их».
— Люсю я воспитываю с пяти лет. Она очень самобытная, это, знаете ли, счастливое или несчастливое исключение из правил.
Николай Иванович твердо начал понимать — назревает катастрофа и сейчас выбьет из-под него стул эта милейшая Мария Федотовна.
— Что Люся вам говорила, представляю себе. Вы далеки от общения с детьми и поэтому совершенно не представляете их возможностей. Ребята обладают неограниченными возможностями эмоционального воздействия на нас, взрослых.
— Но…
— Погодите, закончу мысль. Люся вам, конечно, выложила, что вы ее отец и что она наконец нашла вас.
— Выложила.
— Это ее план. Она его совершенствует, разрабатывает все углубленнее и точнее. — Мария Федотовна подправила клочок ватки под очками. — Я с вами откровенна как с человеком, который, надеюсь, меня понимает.
— Не совсем, — набрался вдруг смелости и ответил Николай Иванович, в знак протеста даже выставил незашнурованные кеды.
