Вера Желиховская - Над пучиной
– Маша! – позвала она испуганно – слышишь?.. Послѣдній поѣздъ идетъ!
– Ничего-сь! – отвѣчала дѣвушка, тотчасъ появляясь изъ-за выступа почвы. – У нихъ сейчасъ готово!.. Такія ступеньки сдѣлали, что лучше прежнихъ. Ну, ужъ и баринъ, молодецъ!.. Дай Богъ имъ здоровья! Что бы теперь мы сдѣлали безъ нихъ?
– Да, Машенька! Ужъ правда, что попались бы мы съ тобой. Съ голоду, пожалуй, умерли бы, пока бы насъ увидали и вытащили изъ этой ямы. Да и старушка бѣдная! Какъ бы она вышла отсюда завтра утромъ?
– Ужъ и то! Она ихъ такъ благодаритъ, просто руки цѣлуетъ… «Пропала бы моя головушка, говоритъ. Сколько лѣтъ безъ бѣды жила, а тутъ вдругъ такая напасть!..» А они, баринъ-то, смѣются, ее успокоиваютъ. «Я, говорятъ, завтра пришлю тебѣ настоящихъ рабочихъ, чтобы они тебѣ проложили прочную дорожку, отъ грѣха. Будь, говорятъ, спокойна!..» Славный баринъ такой! Веселый. И видать, что хоть умѣютъ топоромъ работать, а изъ хорошихъ господъ.
– Ну еще бы! – съ улыбкой согласилась княжна.
А сама подумала:
«Юріардани!.. Что за несообразная фамилія!..»
– Это намъ съ тобой наука, Маша, впередъ не пускаться въ такія прогулки однѣмъ… Слава Богу, что такъ вышло!.. Только бы на поѣздъ не опоздать.
– Нѣту-съ! Вѣдь онъ это еще туда, – на Большой фонтанъ пошелъ. Пока назадъ вернется, ужъ мы тамъ будемъ.
Будто въ подтвержденіе ея словъ, въ эту самую минуту въ нѣсколькихъ шагахъ, скрытый отъ нихъ горою, Арданинъ бросилъ топоръ и кирку, разъ и другой прошелся по вновь проложенному имъ пути и весело воскликнулъ:
– Ну, бабуся! Давай мнѣ теперь скорѣе руки помыть и одѣться. Надо спѣшить, чтобы бѣдная барышня въ городъ не опоздала.
Черезъ пять минутъ онъ возвѣстилъ Вѣрѣ Аркадьевнѣ, что все готово.
Опасный переходъ надъ морскими пучинами совершился не безъ замиранія сердца, но благополучно, при помощи двухъ сильныхъ молодыхъ рукъ, готовыхъ, при малѣйшемъ невѣрномъ шагѣ, удержать въ своихъ объятіяхъ княжну Ладомирскую… то есть М-Пе Звенигородову…
Несмотря на рѣшимость княжны признаться Арданину въ своемъ обманѣ, она, еще нѣкоторое время, должна была носить въ его мысляхъ эту ненавистную ей фамилію. Точно также какъ самъ онъ, благодаря грому и своей шуткѣ по поводу «одесситства», долженъ былъ, въ ея воспоминаніи, пребывать полуиностранцемъ, съ странной кличкой Юріардани.
Она, сама не зная почему, была увѣрена, что онъ тоже поѣдетъ въ городъ, что ей еще будетъ время повиниться въ своемъ прегрѣшеніи. Оказалось, что она ошиблась.
Молодой человѣкъ довелъ ихъ какъ разъ вовремя; усадилъ въ вагонъ и почтительно раскланялся какъ разъ въ ту минуту, какъ раздался послѣдній свистокъ.
– Какъ?.. А вы?.. Развѣ вы не поѣдете? – спросила она, удивленная.
– Если вы прикажете васъ проводить!
– Меня? О, нѣтъ!.. Благодарю васъ!.. Я ужъ и такъ не знаю, какъ васъ благодарить. Но я думала, что вы сами живете въ городѣ.
– Нѣтъ. Пока я здѣсь на дачѣ… Поѣздъ двинулся.
– Желаю вамъ счастливаго пути въ Одессу и дальше, куда бы вы ни отправлялись.
Онъ стоялъ передъ ней улыбаясь, приподнявъ шляпу… Секунда нерѣшимости, и она протянула ему руку.
– Я никогда не забуду вашей услуги… Еще разъ благодарю васъ!
– Не за что!.. Я тоже никогда не забуду нашей встрѣчи!
Арданинъ соскочилъ со ступеньки вагона въ траву, и пока поѣздъ былъ въ виду, стоялъ съ непокрытой головою, весь освѣщенный луннымъ свѣтомъ, глядя вслѣдъ незнакомкѣ, такъ оригинально вырученной имъ изъ бѣды.
«Хорошенькая дѣвушка!» – думалъ онъ, возвращаясь на свою дачу среди благоуханія сирени, блеска росы и дружнаго сіянья неба, моря и земли.
Ему долго не спалось въ эту бѣлую, чудную ночь.
А ей?.. Ей тоже не скоро удалось заснуть. Пока пары уносили ее вдоль цвѣтущихъ аллей по блестѣвшимъ росою полямъ, чувства и мысли въ ней чередовались съ такой быстротою, били такимъ живымъ ключемъ, что она и не опомнилась, какъ пріѣхала въ городъ.
Миссъ Джервисъ уже съ часъ какъ ожидала ее въ Лондонской гостиницѣ, въ недоумѣніи и безпокойствѣ.
– Сестра еще не пріѣхала? – было первымъ ея словомъ.
– Нѣтъ, но вотъ телеграмма. Они выѣхали изъ деревни и завтра будетъ здѣсь… Но… что это?.. Какъ ужасно испорчено ваше платье!.. Вы гуляли подъ дождемъ?!.
Англичанка смотрѣла въ ужасѣ, не вѣря своимъ глазамъ, на измятый, перепачканый глиной и грязью, туалетъ княжны Ладомирской.
Она разсмѣялась.
– О! Не обращайте вниманія. Я отлично прогулялась и теперь засну на славу!
И она прошла въ свой номеръ, приказавъ подать себѣ чашку чаю и больше себя не безпокоить.
– Ничего не разсказывай никому! – приказала она Машѣ.
Глаза ея, прекрасные темно-каріе глаза, не нуждались въ этотъ вечеръ въ оживленіи и блескѣ; а румянецъ, разлитый по обычно-блѣдному лицу, оживилъ его до красоты.
Но она не тотчасъ легла, какъ сказала. Ужъ мѣсяцъ склонялся къ западу, алое зарево появилось на востокѣ и стаи бѣлыхъ чаекъ проснулись и летали надъ гладью морскою, ища въ ней утренней добычи, – а Вѣра все еще сидѣла у открытаго окна. Она смотрѣла на море, на поблѣднѣвшіе огни судовъ, на красную точку маяка, отражавшуюся восклицательнымъ знакомъ въ тихомъ, какъ зеркало, морѣ, и думала, припоминала и мечтала, то вздыхая, то улыбаясь своимъ воспоминаньямъ и мечтамъ.
Занималось розовое утро, когда она закрыла наконецъ окно, опустила занавѣси и легла. Но и тутъ не сразу заснула: ей мѣшалъ щебетъ ласточекъ подъ окномъ, казалось ей; но главной помѣхой все же не былъ ли щебетъ ея собственныхъ мыслей, заключившійся ужъ въ полуснѣ, образомъ темноволосаго, стройнаго молодаго человѣка со шляпой, поднятой въ рукѣ, надъ головою, съ привѣтной улыбкой на красивомъ лицѣ, освѣщенномъ луннымъ сіяньемъ…
«Юріардани! какъ жаль!» – вздохнула Вѣра. И воспоминаніе окончательно превратилось въ сонъ.
IV
Прошло болѣе четырехъ мѣсяцевъ. Пронеслось лѣто и подходила осень. Но на благословенномъ югѣ все еще стояли ясные лѣтніе дни.
Въ окрестностяхъ Одессы все уже не цвѣло вольнымъ, пышнымъ цвѣтомъ, какъ весною: придорожная зелень сильно поблекла отъ безжалостной пыли, но клумбы и гряды все еще благоухали и красовались на дачахъ и городъ еще былъ на половину пустъ.
За то отели были переполнены. Пользовавшіеся морскимъ и лиманнымъ купаньемъ еще не разъѣхались, а виноградное леченье привлекло множество посѣтителей въ Крымъ, да къ тому же начинался обратный полетъ русскихъ золотокрылыхъ птицъ изъ-за границы, со всевозможныхъ водъ домой, на сѣверъ.
Княжна Ладомирская тоже возвращалась изъ Карлсбада, и Тироля, и многихъ другихъ мѣстъ въ Одессу, гдѣ, на перепутьи, ее ожидали отецъ и зять ея, баронъ Крамфельдъ. Оба оттуда ѣхали въ Крымъ, гдѣ у барона была своя дача въ Ялтѣ. Они предполагали также осенью лечиться виноградомъ, живя вмѣстѣ, одной семьею, до самой зимы. Такъ Ладомирскіе и Крамфельдъ ежегодно заканчивали свои европейскія странствованія. И теперь княжна возвращалась со своей сестрой, Лидіей Аркадьевной Крамфельдъ, ея дѣтьми, ихъ гувернаткой и своей собственной компаньонкой.
Нельзя сказать, чтобъ пребываніе за границей послужило къ особой пользѣ Вѣрѣ Аркадьевнѣ. Не то, чтобъ она была больна, но утомилась и наскучалась вдосталь. Знала она съ дѣтства всѣ закоулки Европы Да и условія жизни ея вообще, а пребыванія въ семьѣ сестры, въ особенности, не были особенно легки и пріятны.
Баронесса не отличалась ровностью характера. Частые недуги, матерьяльныя заботы, гораздо большія, чѣмъ она ожидала встрѣтить въ жизни, сдѣлали изъ Лидіи Аркадьевны раздражительную и довольно непріятную особу.
Ко всѣмъ общимъ мелочамъ ихъ жизни, у Вѣры еще было свое, тяжелое горе. Она почти рѣшилась выйти замужъ за камеръ-юнкера Звенигородова, солиднаго капиталиста и свѣже-испеченнаго аристократа, крайне ей антипатичнаго… Что было дѣлать? Онъ сватался въ третій разъ. Отецъ писалъ отчаянныя письма: что онъ разоренъ, что ему придется закабалиться съ дочерью въ своемъ степномъ хуторѣ; что отнынѣ имъ предстоитъ такая ужасная жизнь, что онъ готовъ застрѣлиться, если Вѣрочка не поправитъ ихъ обстоятельствъ хорошей партіей… Хорошая, даже прекрасная партія для стараго князя олицетворялась въ лицѣ расплывшагося раньше времени, бѣлесоватаго и болѣе чѣмъ недалекаго избранника фортуны, въ представителѣ многихъ копей, пріисковъ, заводовъ и фабрикъ, «милѣйшемъ Викторѣ Наумовичѣ»…
Вѣра жалѣла своего безалабернаго, но добраго отца. Она очень хорошо знала, что дѣла ихъ дѣйствительно плохи и что ей самой немыслимо жить, какъ живутъ «тысячи другихъ», терпѣть недостатки, лишенія. Она сокрушалась надъ своимъ тщеславіемъ, мелочностью, непрактичностью!.. Она и рада была бы имѣть болѣе характера, болѣе умѣлости, да гдѣ-жъ ихъ было взять?..
Ей, впрочемъ, казалось, что она не требуетъ отъ жизни многаго, что она легко могла-бы обойтись скромными средствами… Такъ тысячъ въ двадцать, тридцать годоваго дохода, – «le juste necessaire» ихъ среды… Но нуждаться, нѣтъ! Ужъ лучше все, только не постыдная нужда, долги, униженія!.. Нѣтъ!.. Отецъ ея правъ: она должна предпочесть Звенигородова!..
