Викторас Милюнас - Лети, чайка!
— Сейчас мы испытаем твой мяч, — говорит Игнас.
Он даже не спрашивает, можно ли. А Ромасу немножко жалко. Новый — это новый, а после того, как ребята погоняют его по двору, он уже будет не новый.
Но Дануте опять вмешивается не в своё дело:
— Точно, испытаем. И мы с вами!
— Ну уж с девчонками-то мы в футбол играть не станем, — ворчит Игнас.
— Ещё как станете! А то мяча не получите, и всё. Ребята переглядываются. Вот настырная. Но ничего не поделаешь, придётся принимать.
Возвращается запыхавшийся Вилюс. Порядок! Отца нету. А мамы бояться нечего. Можно начинать.
Ребята сговариваются. Юстинас и Игнас — матки. Им выбирать.
Наконец разделились на две команды: у Игнаса пять человек, у Юстинаса шестеро — Ромас и Дануте пошли за одного игрока. Юстинас ставит их в ворота. Два кирпича — вот и ворота.
— Я на вас надеюсь, — хрипит он и идёт на середину двора.
Здесь избитый ногами прохожих мелкий песок. Травки нет. Обе команды ждут первого удара, и, как только Юстинас бьёт по мячу, начинается сражение. Над двором поднимается туча пыли, даже игроков не видно. Только слышно, как они орут:
— Пасуй! Дай мне! Мазила! Рука! Аут!
Громче всех кричит Игнас:
— Мне, мне пасуй! Разиня! Куда бьёшь?
— Какой-то дурацкий мяч! — Это голос В ил юса. — Я его тебе, а он к Юстинасу летит…
— Не бойся, — шепчет Дануте Ромасу. — Мяч меня слушается. Попрошу, он к нам в ворота и не попадёт. Мимо пролетит.
А игра продолжается.
Вот кто-то из их команды подхватил мяч, передал капитану, Юстинас обводит Игнаса, обыгрывает Вилюса, подбегает к самым воротам противника, бьёт!..
— Гол! — орут ребята.
— Гол! Гол! — скачут в своих воротах Ромас и Дануте. — Гол!
— Это я попросила, чтобы он в их ворота влетел, — ликует Дануте. — Молодец, мяч!
Ромас с сомнением поглядывает на неё. Неужели правда, что мяч так её слушается?
Игра опять начинается с центра. После долгой борьбы из облака пыли выныривает Игнас и бежит к их воротам. Обошёл всех и вот — один на один с двумя вратарями.
Дануте и Ромас сжались от напряжения. Что сейчас будет?
Игнас останавливает мяч и изо всех сил бьёт по воротам. Кажется, что от такого удара мяч может лопнуть, а уж тот, кто попытается его задержать, обязательно в больницу попадёт — пушечный удар! Верный гол…
Но перед самыми воротами — два кирпича в пяти шагах друг от друга — мячик, наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, вдруг подпрыгивает вверх и, высоко пролетев над головами Ромаса и Дануте, попадает прямо в окно дома, где живёт Вилюс. К счастью, окно открыто и стёкла остаются целыми.
Вилюс вопит:
— Мазила!
Игнас даже позеленел от досады. А Дануте облегчённо шепчет Ромасу:
— Это я велела, чтобы он перелетел…
Вилюс прямо через окно лезет к себе домой за мячом, но не успевает перемахнуть подоконник, как лицом к лицу сталкивается с отцом.
Что уж там говорит ему отец, неизвестно как очутившийся дома, никто не знает. Ребята слышат только, как Вилюс вопит: «Это не я!» — и, выскочив из окна, со всех ног бросается со двора. За ним несутся все остальные.
На горке, за старой церковью, где теперь музей, в зарослях калины ребята наконец переводят дух.
Фу, как хорошо! Успели удрать! Никто не попался. Но радостное настроение портит Ромас:
— А как же мой мяч?!
Вилюс съёжился.
— Он… он у отца остался…
Ромас собирается зареветь.
— Ну чего ты, — успокаивает его Юстинас. — Пойдёшь, он и отдаст. Ты же не виноват, что Игнас зафутболил его туда. Ноги у него кривые.
— Чего — кривые? — орёт Игнас. — Я правильно стукнул. Это мяч кривой.
— Ноги кривые! — не уступает Юстинас. — А раз так, то ступай сам к Вилюсову отцу и принеси Ромасу мяч. Может, хочешь, чтобы всем нам из-за тебя попало?
— Чей мяч, пусть тот и идёт! Ловить надо было, он бы и не влетел в окно, ясно? — свирепеет Игнас, исподлобья поглядывая на Ромаса.
А Ромас уже хлюпает носом. Такой мяч был!.. Дануте поглаживает его по плечу и смело говорит Игнасу:
— Эх ты! Трус ты; вот кто.
И Юстинас презрительно бросает:
— А ведь она правду говорит!
Становится тихо. Слышно, как цокнула на высокой сосне белка, прощебетала неподалёку какая-то пичуга. Вдалеке плывёт по заливу дорка, и сюда, на гору, доносится слабое тарахтение её двигателя.
— Ты куда? — спрашивает Вилюс у Дануте, которая с решительным видом начинает спускаться по дорожке к посёлку.
— К твоему отцу. За мячом. — И она, не оглядываясь, идёт вниз.
Становится ещё тише. Теперь слышно, как звенит попавшийся в паутину комарик. И как стучит у каждого сердце.
Ребята переглядываются. А Ромас вытирает рукавом слёзы и кричит, выбегая из зарослей калины:
— Погоди, Дануте! Я с тобой!..
Ребята молчат. Внимательно смотрят на Игнаса. И он молчит, опустил голову и угрюмо молчит. Ребятам как-то даже не по себе: оказывается, их признанный вожак — трус.
Лёгкая рука
Ох, как слипаются глаза, ну будто ресницы мёдом намазаны. Уж и так старается Ромас их разлепить, и эдак — не открываются, и всё тут! А дедушка не отстаёт:
— Подымайся, лежебока! Вставай! Пора на залив.
Слышно, как мама шепчет:
— Дай ты ему поспать, всё равно не разбудишь.
Однако дедушка не обращает на её шёпот внимания и уже не тормошит Ромаса — стаскивает с него одеяло.
— Просыпайся! Мы же с тобой договорились вчера: как солнышко встанет, так и пойдём. Ждут нас. А ты?
Зябко без одеяла. И Ромасу приходится вставать. Зевая, натягивает он штаны, нехотя плещется у рукомойника. В полусне, вяло жуёт что-то за столом. И вот уже плетётся следом за дедушкой к заливу.
Отец уехал по делам в Клайпеду, и сейчас его звено ловит рыбу не в море, а в заливе.
У пристани рыбозавода весело постукивают моторы дорок.
— Давай скорее, Ромас! Лезь ко мне. Здесь тепло!
— Он пришёл дело делать, а не в твоём закутке отогреваться, — ворчит дедушка.
Дядя Кубилюс, который сидит в остроносой лодке, привязанной к корме дорки, поддерживает дедушку:
— Верно! На дорке-то Ромас уже плавал, а вот угрей сам ещё не вытаскивал, ловушек не тряс! Иди-ка лучше ко мне, в лодку!
И Ромас с дедушкой прыгают в лодку. Не успели усесться, как дорка отваливает от причала и тащит за собой лодку. Они выплывают в сверкающий под лучами восходящего солнца залив. Быстро бежит дорка. Дует в лицо ветер, летят брызги. Ромас поёживается.
— Ничего, начнём работать — согреешься, — говорит дядя Кубилюс и накидывает на плечи Ромаса ярко-жёлтую непромокаемую рыбацкую куртку. — И сухо тебе в ней будет, и тепло…
— Рыбак растёт, — улыбается дедушка, — не какой-нибудь там неженка, маменькин сыночек. Уж как ему нынче сладко спалось, а вот встал же, пошёл в залив. Держит парень слово.
Дорка поворачивает вправо и плывёт под Большой дюной. Кажется, что её крутые откосы, освещённые солнцем, упираются прямо в светло-голубое небо. На берегу и на дюне ни души. Все ребята ещё спят небось! Только он, Ромас, не спит. Приятно чувствовать себя рабочим человеком. А уж когда дедушка сказал, что внук его не неженка, Ромас совсем возгордился и не утерпел, похвастался:
— Могу и раньше встать!
Дядя Кубилюс усмехается:
— А зачем раньше-то? Теперь самое время ловушки трясти. Была бы в них только рыба! Вторую неделю одна мелочь попадается.
— Сегодня поймаем! — солидно говорит Ромас. Он задрал голову и рассматривает Большую дюну. Ух, и высотища! И всё-таки он бы тогда прыгнул с неё, доказал ребятам, что не трус. А ведь и снизу смотришь — боязно…
Глаза у Ромаса как-то незаметно закрываются, а когда он снова открывает их, рядом с ним в лодке дедушка. В руках у дедушки длинный тонкий шест с крючком на конце. Багор.
— Ну, внучек, начинаем. Может, и впрямь будет, как ты говоришь, рыбка…
Дядя Кубилюс отцепляет трос, которым лодка привязана к дорке. И дорка отходит в сторону, чтобы винтом не порвать сети ловушки. Дядя Кубилюс берётся за вёсла и осторожно подводит лодку к вбитым в дно залива сосновым кольям. Между этими кольями растянута сеть, по её краям четыре больших сетчатых мешка, натянутых на обручи. Это и есть ловушки. Плывёт рыба, натыкается на сеть и поворачивает прямо в ловушку — туда-то войти Можно, а вот обратно не получается.
Ромас берёт в руки багор и с помощью дедушки старается нащупать в глубине и зацепить крючком верёвку, к которой привязан самый конец ловушки — сетчатый мешок, куда и набивается рыба.
В это время с дюны скатывается на залив густой, белый, как молоко, туман. Всё словно растворяется в нём — и дюна, и недалёкий берег, поросший соснами. Даже дорки уже не видно. Остаются только они трое в лодке, да торчат из воды концы сосновых кольев.
