Юрий Коринец - Привет от Вернера
Вот вы подумайте сами: можно ли для коровы седло сшить? Ведь это бессмыслица! Зачем корове седло? Такая же бессмыслица для Зусмана – сшить женское платье! Нет, Зусман – мужской портной; он даже на парадной двери табличку прибил: «Мужской портной Липа Борисович Зусман». И все! Коротко и ясно! Буквы на этой табличке не простые, а с вязью. Это значит: с разными такими узорами в буквах, сами буквы как узор, так что вы сразу и не поймете, какие это буквы. Я-то понимаю, потому что мама объяснила, какие это буквы.
Зусман сидит на большом столе, поджав под себя ноги; в жилете поверх полосатой рубашки, на длинной худой шее у него висит сантиметр; он склонил голову, и лысина его светится, как луна, потому что прямо над ней горит яркая лампа под газетным колпаком. Лампа всегда горит, даже днем. От Зусмановой лысины исходит сияние на всю комнату, потому что вокруг лысины вьются рыжие кудри. Зусман смотрит на меня поверх очков, не поднимая головы.
– Здрасте пожалуйста! – говорит он. – Что это за новости?
Он имеет в виду мои яблоки на голове.
– Это я яблоки продаю! – Я ставлю лоток на стол, заваленный лоскутами материи.
– Какие такие яблоки? – раздается бас из-за ширмы в углу, и оттуда выходит Жарикова, жена Зусмана.
Она говорит басом и все время курит. Хотя сама маленькая и худая. Моя мама говорит, что это просто удивительно – где в Жариковой помещается этот бас, такой богатый и глубокий! Но человеческий организм очень сложная машина, говорит мама, некоторые толстые люди, например Ляпкин Большой, пищат, как котята, а худые, как Жарикова, басят, как будто у них внутри помещается труба. Я смотрю на Жарикову и думаю об этой трубе – где она в ней помещается? Совершенно непонятно!
– Совершенно непонятно, откуда у тебя такие замашки – яблоками торговать! – трубит Жарикова. – Ты же сын интеллигентных родителей!
– Ну что вы, Анна Пална! Коммерческая жилка человеку не помешает! – поднимает голову Зусман; он называет Жарикову по имени-отчеству и говорит ей «вы».
– Я хочу с Вовой поиграть в лоточников! – говорю я робко.
Я ее немножко боюсь, как все в квартире.
– Этого еще не хватало! – дымит папиросой Жарикова. – Вова придет из школы и будет рисовать! Ему некогда!
– Я тоже хочу рисовать, – говорю я тихо.
– Рисование не баловство! – строго возражает Жарикова. – Это серьезное дело...
– И я хочу серьезно, – говорю я.
– Ты еще мал! – категорически изрекает Жарикова. – А Вова занимается этим серьезно! Потому что у него талант! Он будет художником!
– Я тоже хочу художником, – говорю я. – Я могу лошадь нарисовать... – Мне вдруг очень хочется стать художником.
– Ты еще неизвестно кем будешь, – басит Жарикова. – Надеюсь, конечно, не лоточником... Подрасти немного, тогда увидим... – И она опять уходит за ширму.
А мне становится грустно. Что она мне не верит. Ведь я же могу лошадь нарисовать! И дом нарисовать могу! И танк. И самолет. Я много что могу нарисовать. Вова, конечно, лучше рисует, раз он в пятом классе. Но и я ведь не маленький. А она всегда говорит, что я мал. И это мне очень обидно...
– Ты не сердись на Анну Палну! – с улыбкой говорит Зусман. – Она человек серьезный! И к рисованию относится свято!
– А почему вы на столе сидите? – спрашиваю я.
– Чтобы быть ближе к свету, – говорит Зусман.
Он действительно сидит под самой лампой.
– А у вас ноги не устают так сидеть?
– Я привык, – говорит Зусман. – Я могу так всю жизнь сидеть. Конечно, с перерывами...
– И я могу! – говорю я гордо. – Я на полу так сижу, когда играю... Я тоже так могу всю жизнь!
– Не хочешь ли ты уже стать портным? – смеется Зусман.
– Хочу! – говорю я: мне вдруг очень хочется стать портным.
– Вот видишь! – басит из-за ширмы Жарикова. – Ты еще сам не знаешь, кем хочешь стать...
Над ширмой поднимается дым – как будто там костер горит.
– Я всем хочу стать, – говорю я. – И художником, и портным, еще летчиком!
– Леонардо да Винчи! – смеется Зусман.
– Чего? – спрашиваю я.
– Был такой художник – Леонардо да Винчи, – объясняет Зусман. – Он был художником, изобретателем, врачом...
– Ну что ты, Зусман, морочишь ребенку голову! – возмущается Жарикова. – Человек должен выбрать одну цель и к ней стремиться!
– Я не хочу одну, я хочу много! – говорю я весело. – "Я хочу все!
– Юлий Цезарь! – смеется Зусман.
– Да ну вас! – сердито басит Жарикова. – Пойду лучше суп поставлю... Скоро Вова придет...
И она выходит, дымя папиросой «Пушка». Она сама дымит, как пушка после пальбы.
Зусман сидит, низко склонившись над левым коленом, и в руках у него мелькает иголка.
– Ты ее боишься? – весело спрашивает Зусман. (Я киваю.) – Ты не смотри, что она такая строгая! – говорит Зусман. – Она шумная, но добрая! И очень любит Вову. И тебя любит...
– А что это у вас под коленом? – показываю я на деревяшку под левым коленом Зусмана, на котором он шьет.
– Это рукавная колодка, – объясняет Зусман.
– На ней рукава шьют?
– Ты же видишь – я перешиваю рукав...
– Почему вы его перешиваете?
– Взялся костюм переделать, – говорит Зусман. – Рукава у него очень передúсты...
– Как – передисты?
– Вперед вшиты, как для извозчика! – говорит Зусман. – Извозчик ведь как на облучке сидит? Вот так! – И Зусман вытягивает вперед руки, как будто держит в них вожжи. – Если рукава вперед смотрят, говорят, что они передисты, то есть для извозчика шиты. А бывают задистые рукава – которые назад смотрят...
– А они для кого?
– Для тех, кто любит спину чесать! Понятно? – подмигивает Зусман.
Мне все это очень интересно.
– Надо, чтоб рукава прямо вниз висели, вон как на том пиджаке, – кивает Зусман на красивый синий пиджак, который висит рядом на манекене. – Это нормальные рукава.
Манекен в пиджаке выглядит очень важным. Хотя он без головы и без рук. У Зусмана несколько таких манекенов, они стоят у стены. Когда они голые, они какие-то жалкие, а когда в пиджаках – очень важные, даром что без головы и без рук! И мне почему-то хочется на них шляпы надеть.
У Зусмана очень интересная комната: когда в нее входишь, кажется, что в ней много народу, – это потому, что у стены собрались манекены. Они там как будто шепчутся. Потом только видишь, что они безголовые...
– А еще какие рукава бывают? – спрашиваю я.
– Больше никаких не бывает! Бывают брюки «носи носом», – таинственно говорит Зусман.
– Это как – «носи носом»?
– А это так на базаре дурачков обманывают. Сошьют брюки без верхней части, только две штанины, вот так, смотри! – Зусман берет со стола брюки и растягивает их на вытянутых руках в разные стороны, под самым своим носом, так что видны только брючины, а верхней части штанов не видно. – Вот так растянут тебе две сшитые брючины, а рассмотреть не дадут! Потом их тебе быстро свернут, деньги получат – и скроются в толпе! Поминай как звали! А ты придешь домой, развернешь брюки – а они без верхней части! Вот это и называется «носи носом»! – Зусман смеется.
– А зачем они так делают? – непонятно мне.
– Чтобы материю сэкономить! Вместо одной пары можно две «носи носом» сшить! И взять вдвое больше денег!
– А где это так шьют?
– Где! На базаре – где ж еще? На Сухаревке! Ты вон спроси Фатиму, ей один раз всунули такие брюки, она приходила ко мне плакаться...
Тут открывается дверь, и входит Вовка с Жариковой. Вовка весело кивает мне и швыряет на диван свой ранец.
– Сейчас Вова будет уроки делать, а потом рисовать! – громко говорит Жарикова. – Так что ты, Юра, иди-ка лучше домой...
Я грустно беру со стола свой лоток с яблоками. Вовка провожает меня до двери.
– Выходи через час во двор, – шепчет он. – Нарисую ей одну картиночку – и сбегу... Жди меня там!
– Давай, давай, товарищ пионер! Принимайся за дело! – слышу я за спиной трубный глас Жариковой.
ВОВКА
Вовка – это мой самый близкий друг! И я его очень люблю!
Конечно, он не такой уж красивый, Вовка. Он рыжий. И все лицо у него в веснушках. Даже зимой. Но не в этом же дело. Он же не девчонка, чтобы обязательно быть красивым. Так мама говорит. Зато Вовка ловкий. И сильный. И умный. И еще он за меня во дворе заступается. Когда Вовка во дворе, тогда я спокоен: никто меня не обидит. И моя мама тогда спокойна. Потому что Вовка каждому сдачи даст, кто захочет меня обидеть.
Не знаю, почему мы так с Вовкой подружились... Наверное, потому, что нам с ним всего интереснее. Ему со мной интересно, а мне с ним. Вовка ведь все знает, про все рассказать может. И про машины он знает, какая какой марки – «форд», или «амо», или «линкольн», и про самолеты он тоже знает. И про радио знает, а про радио в моем детстве никто почти не знал. Ни у кого в нашей квартире приемника не было, а у Вовки был! Он его сам в Доме пионеров собрал, «детектор» называется. Там такой маленький кристаллик под стеклом, – тыкаешь в этот кристаллик рычажком с проволочкой на конце и ловишь разные станции! «Коминтерн», например! А можно и заграницу поймать! Ночью, когда все спят... Но лучше всего Вовка умеет рисовать. «Он будет большим художником!» – это все всегда говорили. Особенно Жарикова, его мачеха. Она ведь его мачеха, Жарикова, вы не забыли? Я вам говорил. Настоящая Вовкина мать давно умерла, он показывал мне ее карточку в альбоме. Тайком показывал, когда Жариковой дома не было. Вовка говорит, что она не любит, когда он вспоминает свою настоящую мать. Вовка говорит, что Жарикова его ревнует к умершей... Странно, правда? Что к ней ревновать, когда она все равно умерла! Но такой уж она, Жарикова, человек. Она Вовку очень любит. И Зусмана она очень любит. Она их обоих ко всем ревнует. Она очень строгая, но это я вам, кажется, тоже уже говорил... Жарикова все хочет, чтобы Вовка стал человеком. Она все время об этом твердит. Как будто Вовка не человек! Он ведь и так человек! И еще какой человек, скажу я вам! Очень хороший человек...
