Анастасия Перфильева - Лучик и звездолёт
— Наздар! Теши ме же вас познавам![1] — сказала вошедшая женщина в белой кофточке, с высокой чудной причёской.
— Здравствуйте. Только я ничего не поняла, — вежливо ответила Иринка.
— Наздар! — повторила женщина. — Русски? Советски Союз?
— Советский! Советский Союз! — радостно закричала Иринка.
— Отшень рада.
Женщина быстро вышла и тут же вернулась с графином воды. А из-за приотворенной двери Иринка увидела в коридоре девочку в пёстром вязаном платье. Девочка заглядывала в номер, вытягивая шейку, но не входила. Как только женщина, поставив графин, вышла, Иринка сразу высунулась в коридор.
— Ты что? — спросила она девочку. — Ты чья? Входи, не бойся!
Девочка робко, потом смелее вошла. Уставилась на Иринку, крутя поясок платья. И вдруг, сделав ручкой, присела, точно её легонько ударили под коленку.
— Жда-астуй, — сказала тонко и певуче.
— Здравствуй!
Обе смотрели друг на дружку изучающе, с любопытством.
— Твоя мама? — спросила Иринка, высоко задрав над головой руку, а второй будто неся графин.
— Мама, мама! — закивала девочка.
— Ты тоже здесь живёшь, в гостинице?
Девочка часто заморгала — не поняла.
— Я — Ира. Меня зовут Ира! — Иринка сильно шлёпнула себя в грудь.
— О-о, Ирра! — блеснула синими глазами девочка. — Да, да! Божена, — чётко произнесла она, показывая на себя.
Божена… Красивое имя, только странное. Александра Петровна, когда сердится, говорит: «Боже, боже, не выводите меня из терпения…»
— Я Ирра, ты Божена. Мы дьевочки, будем друзья… — неизвестно почему вообразив, что чем больше она будет коверкать слова, тем скорее поймёт её девочка, громко сказала Иринка.
Но та, растерявшись, молчала.
И тут Иринку осенило. Бегом бросилась она к своей жёлтой сумке. Порылась в ней и вытащила коробку из-под вафель «Снежинка». В коробке что-то гремело и звякало. Это были значки. Накануне отъезда отец дал Иринке три рубля, велел купить в киоске на углу самых красивых значков для подарков; Иринка взяла Ленина на красном знамени, космонавтов, спутника с усиками-щупальцами, алые флажки со звёздами, Московский Кремль.
Она выбрала четыре самых нарядных значка, принесла и торжественно приколола к платью Божены. Та смотрела себе на грудь, скосив глаза и посапывая от важности.
— Спасибо. Балшое спасибо, — сказала, просияв, и позвонила значками.
— Пожалуйста, — ответила Иринка.
— Пионир? — помолчав, спросила девочка и тронула Иринку.
— Нет ещё! — заторопилась та. — Понимаешь, у нас принимают только с третьего класса…
Потом они взялись с Боженой за руки и побежали в коридор. Божена всё тянула, подталкивала куда-то.
Добежали до открытой двери. Там была небольшая комната — в ней, раскладывая стопками простыни, полотенца, работала Боженина мама. Увидев Иринку со своей дочкой, она весело заговорила что-то на своём певучем непонятном языке. А Божена быстро выдвинула ящик комода, достала и протянула Иринке маленькую куклу — смешного деревянного человечка, мальчишку с хохолком.
— Бери, пожалюста, бери! — повторила просительно.
Иринка взяла человечка. Он был такой забавный! Но в это время строгий голос отца сказал:
— Ириша! Наконец тебя доискался. Ехать же нам пора!..
Мама Божены всплеснула руками и, сконфузившись, стала объяснять что-то отцу. Он тоже сконфузился, сказал:
— Ничего, прошу вас, не беспокойтесь, — и увёл Иринку.
На прощание она успела крикнуть:
— Приходи завтра опять, ладно, Боженочка? А его я с собой возьму, спасибо! — и потрясла человечком.
2К зданию, где должен был делать свой доклад Иван Васильевич, они доехали на трамвае. У них в городе, дома, даже трамвайные пути давным-давно поснимали, ходили одни автобусы и троллейбусы. А здесь красные звонкие трамвайчики так и шныряли по улицам.
Жёлтая сумка у Иринки на этот раз была набита не пирожками Александры Петровны, а круглыми жестянками с плёнками, ящичками с диапозитивами — разноцветными снимками на стёклах. И портфель у Ивана Васильевича раздулся от чертежей и рисунков, а в руке он нёс складной штатив с экраном и киноаппарат.
Зал был полон. Больше сидело мужчин — строгих, парадных, в черных костюмах, но и несколько разряженных женщин, покровительственно улыбнувшихся Иринке.
Конечно, Иван Васильевич мог попросить себе в помощники кого-нибудь из взрослых. Но он так любил, когда ему помогала Иринка!
Пока отец читал свой доклад, а переводчик переводил, она сидела в первом ряду и могла делать что угодно: смотреть в окно или на тех, кто сидит в зале…
Сегодня Иринка глаз не спускала с отца. Она восхищалась, она гордилась им! Иван Васильевич был в своём лучшем костюме, только галстук чуть сбился набок; он говорил, или показывал палочкой на развешанные чертежи, или вдруг, снимая очки, отпускал шутку. И весь зал слушал его, и все смеялись вместе с ним. Отец был самым лучшим, самым умным, замечательным и красивым на свете!..
— Ирина, что же ты, не слышишь? Расставляй экран! — громко произнёс его голос.
Иринка вскочила. Настала и её торжественная минута.
Она тоже нарядилась в лучшее платье, и новые банты повязала на хвостики. Смело поднялась на сцену, вынесла сложенный экран со штативом, щёлкнув, раскрыла его — все в зале слышали это звонкое «щёлк!» Вместе с отцом растянули, установили экран. Потом спустились в зал и в проходе между разряженными зрителями поставили аппарат, а рядом на стуле Иринка разложила по порядку — она сама перед отъездом проверяла! — катушки с плёнками. Номер один, номер два, номер три. Сейчас она будет подавать их отцу по очереди, как только он тихо скажет: «Следующая…»
И тут случилось ужасное, непоправимое.
Как обычно, Иринка подала плёнку номер один, она сама сматывала её после прошлого показа. Первая была скучная: столбики цифр, схемы. А вот со второй начиналось Иринкино любимое: гостиница, где они были недавно с Женькой, здание с куполом, помощники отца в белых халатах, его начальник — вообще всё.
Иринка подала плёнку, отец вставил её в аппарат, тот привычно зажужжал. А зал вдруг грянул дружным весёлым хохотом.
Что случилось? Ой, что случилось!..
На экране всё, решительно всё ехало вверх ногами: большое здание с куполом плыло, опрокинувшись в голубое небо, под ним плыли пухлые облака; автобус, в котором ехали они с Женькой, деловито перебирал колёсами там, где должна быть крыша; по дороге к нему, не падая, быстро шёл вверх ногами папин начальник.
Иринка ахнула громко, отчаянно, окаменела. Хохот в зале нарастал, отец смеялся тоже.
— Что же ты, Ириша? Товарищи, просим прощения…
Ещё минута — Иринка заревела бы. Но чей-то голос из зала на чистом русском языке крикнул:
— Не робей, дочка! Молодец, помогай отцу, а плёнку перемотать пустяк…
Иринка проглотила слёзы. Мигом взяла из рук отца катушку с злополучной плёнкой. Ловко, умело перемотала её, подала. И всё пошло своим чередом.
3Поздно вечером Иринка с Иваном Васильевичем вернулась в гостиницу.
Утомлённые трудным днём, спать легли сразу. В середине номера стояли рядом две широченные кровати.
Перед тем как лечь, открыли окно. Сразу зашумел, загудел вокруг невидимый чужой город. Но шумел он так же, как их собственный. И огни в соседних окнах были похожие: в одном горел жёлтый, в другом оранжевый, в третьем голубой. Окна понемногу гасли. А на небе зажигались звёзды. Иринка смотрела и думала: звёзды всюду одинаковые? Она спросила:
— Папочка, вот ты говорил свой доклад. Про то, как летают в космос. Правильно?
— Ну, не совсем, — сонно ответил Иван Васильевич. — Тема моего доклада была значительно уже…
— Папочка, а зачем вообще летают в космос?
— Для того, например, — Иван Васильевич сладко зевнул, — чтобы узнать, какие лучи испускают солнце и звёзды. Когда полетят космические корабли с людьми, надо охранять их от этих лучей.
— А ещё зачем?
— Чтобы изучать метеориты, определять по ним, из чего сделаны другие планеты…
— А зачем открывать другие планеты? Вдруг там какая-нибудь очень интересная жизнь, да?
— Честно тебе сказать, девочка, — улыбнулся Иван Васильевич, — жизни интересней, чем на нашей планете, то есть на Земле, по-моему, нет нигде. Даже в космосе.
— А Земля большая?
— Очень.
— И на ней много-много разных стран?
— Конечно.
— А космос ещё больше?
— Ну… Наша Земля в нём как… как маковое зёрнышко!
Иринка съёжилась под одеялом.
— Знаешь что? — попросила она. — Побаюкай меня, пожалуйста. Когда я была маленькой, ты меня баюкал, я помню. Пел: «Не ложись на бочок, придёт серенький волчок…»
— Да что ты, маленькая? Что ты, моя рыбка? — Иван Васильевич повернулся к Иринке. — О чём загрустила?
