Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь
Голос был сладок, убедителен. Но писатель чувствовал, что смалодушничай он, откажись от поездки — и все начнется сначала, все повторится — хмельное утро, опохмел, беспросветный день, вечер, полный благих надежд… Желудок предательски булькал, от слабости подкашивались ноги… Писатель, надев рюкзак на плечи, долго сидел у входной двери. Если он сейчас не поедет в Энск, кто его осудит? Да никто. Что, он не человек, что ли? Писатель тяжко вздохнул — и вышел из квартиры.
* * *На вокзале Энска его встречали всей библиотекой, во главе с Надеждой Михайловной. Зеленому, как спирохета, писателю хватило сил только слабо улыбнуться встречающим. В библиотеке его ждал роскошный завтрак — сосиски, омлет, сыр, колбаса, чай. Посмотрев на все это, писателю вновь стало дурно.
— Вы не больны? — глядя ему прямо в глаза, спросила Надежда Михайловна.
— «Несет меня течение» — пропел писатель строчку из песни Юрия Антонова. Директор библиотеки не поняла. Тогда он кивнул:
— Болен.
— Кажется, я знаю, как вам помочь, — и, поднявшись, Надежда Михайловна направилась к сейфу.
— Ой ли?
Еще мгновение-другое, и Надежда Михайловна извлекла из сейфа начатую бутылку водки и поставила ее перед писателем. Затем, как по щучьему велению на столе оказались стакан и соль. Хозяйка библиотеки очень уверенно плесканула в стакан водки, насыпала туда соли, все размешала.
— Пейте!
— Простите?
— Пейте! Только, чур, не запевать.
— Водкой меня еще не лечили…
— Какие ваши годы! Ну, вперед!
Писатель выпил то, что ему предложили:
— Надеюсь, хуже не будет.
— Будет лучше. Уже через пять минут.
Удивительно, но через пять минут, впервые за несколько дней, ему захотелось есть. Ему вспомнились сосиски и омлет.
— А не будет хуже? У меня, знаете ли, опыт, — вновь затянул он свою волынку.
— Не будет, — сказала, как отрезала, Надежда Михайловна.
И оказалась права.
* * *Было только лучше. Нет, было замечательно. Так чувствует себя моряк, старый «Морской волк», ступивший на палубу родного корабля после долгой отлучки. Или хирург, после длительной болезни вновь взявший в руки скальпель. Сначала — небольшое волнение, но проходит секунда, вторая… Писатель специально не готовился к встрече. Он попросил Надежду Михайловну отказаться от длительных вступительных слов и просто представить его, что она с радостью исполнила, с облегчением отложив в сторону листок с написанной речью.
Писатель встал, осмотрел зал, дожидаясь, когда войдут последние опоздавшие. В маленьком зале собралось человек пятьдесят. Для Энска это было просто отлично. Люди сидели очень плотно, лица некоторых из них писатель вспомнил. Вон та девушка с блокнотом — это журналистка местной газеты. Кажется, ее зовут Света. А там, в самом углу — местный краевед. Это он в прошлый раз водил писателя по Энску. Матушка Евфалия. Пришла. Сидит вроде бы серьезная, а глаза улыбаются… С чего начать? Пожалуй, надо поздороваться.
— Здравствуйте, дорогие… — на секунду он задумался, как правильно назвать собравшихся. Улыбнулся. Ему сейчас было очень хорошо. Он любил их всех, своих читателей, людей, не пожалевших своего личного времени, чтобы послушать его. И вот в эту, вторую секунду, писатель понял, о чем будет говорить.
— Как сказать правильно? Энцы или …. — продолжил он.
— Энцы! — дружным хором ответил зал.
— Здравствуйте, дорогие энцы! Не думал, не гадал, а вот уже второй раз приезжаю в ваш славный город. Переспросил не случайно: иной раз так легко сконфузиться. Помню, выступал я в Ивановской области. Есть там районный городок — Южа, а неподалеку от него поселок, название которого вы наверняка слышали — Холуй.
Народ дружно закивал.
— На той встрече, я это знал, присутствовали жители и Южи и Холуя. Ну вот, вхожу, помнится в зал, и с разбега: «Здравствуйте, дорогие хо…холуи и южане».
Мне в ответ негодующе: «Холуйцы! Южаки!» Извиняюсь, конечно. Что-то говорил, а потом, забывшись: «Итак, дорогие холуяне». Вы не представляете, что тут началось. Но, слава Богу, все обошлось.
Писатель открыл книгу и продолжил: Писатель почувствовал: зал был его. Он взял в руки одну из своих книг:
— Я долго думал, — не долго и не думал совсем, но ведь как без красного словца? — с чего начать нашу встречу? Тем более, что в прошлый раз я о себе почти все рассказал.
— Так не все же были тогда! — подал кто-то реплику.
— Согласен, но как по второму разу это будут слушать те, кто был? Давайте поступим так. Я приглашаю вас в свою творческую лабораторию, расскажу, из какого сора растет все это, а потом прочту то, что в итоге получилось. Согласны?
— Согласны!
— Вот рассказ «Шиповник». Ничего особенного, но для меня он дорог — это самый первый написанный мною рассказ. С тех пор прошло много лет, но тот июльский день я помню до мелочей. Мы, сотрудники редакции районной газеты «Маяк» едем в командировку в отдаленный колхоз. В старом, видавшем виды «газике» нас трое: водитель, фотокорреспондент и ваш покорный слуга. Мы довольно-таки быстро сделали все дела в колхозе, пора было трогаться в обратный путь, как вдруг фотокорреспондент говорит, обращаясь ко мне:
— Васильич! Тут неподалеку, километрах в десяти-пятнадцати…
— Ты уж скажи: в двадцати, — перебил его водитель, мечтавший побыстрее вернуться домой.
— Нет, Леха, пятнадцать — больше не будет. Так вот, деревня там стоит, а в ней моя тетушка живет. Какие она оладушки готовит! — пальчики оближешь. А речка там какая! Заедем к ней, а, Васильич? Я столько лет ее не видел…
Солнце стояло в зените, на работу возвращаться так рано не хотелось, а фотокорреспондент смотрел так просящее…
— А, семь бед… Только, чур: угощение чтоб было по полной…
И мы поехали. Впереди, разумеется, водитель, рядом с ним мой коллега, а я сзади. Всю дорогу, пока ехали, сидевший в пол оборота ко мне фотокорреспондент, рассказывал о своем детстве, проведенном у тетушки, о том, как они, мальчишками, купались в реке, какие славные и добрые люди живут в той деревне… В тот момент я впервые понял, насколько верна народная мудрость: «Глаза — зеркало души». Мой друг просто светился от счастья. Так ребенок ждет в день рождения долгожданный подарок, с такими глазами девушка приходит на первое в жизни свидание. И вдруг — словно облачко коснулось лица моего спутника. Коснулось, и прикрыло солнышко… А потом, потом такую боль, такую тоску я увидел в его глазах. И все — за считанные минуты. Ничего не понимая, смотрю туда, куда смотрит и он. Мы приехали. В деревню. А на месте деревни — голое поле. Ни домика, ни сарая. Только несколько кустов шиповника вдоль дороги. Мы вышли из машины. Фотокорреспондент закурил. Курил молча. Крепкий, взрослый, не склонный к сентиментальности мужик, а руки у него дрожали. Курил долго. Мы с водителем молчали, понимая, что творится в душе у человека. Затем он резко встал, отбросив сигарету в сторону:
— Извините, ребята, задержал я вас. Поехали обратно…
Мне осталось досказать немного: ночью я неожиданно просыпаюсь, какая-то сила подняла меня с постели. Достаю чистый лист бумаги, ручку — и через два часа появился «Шиповник». Ну, а теперь мне осталось прочесть вам его.
И писатель стал читать.
Шиповник.Сны ему снились каждую ночь, но он забывал их сразу же после того, как поднимался с постели. Но один сон, странный, оставивший после себя необъяснимую тоску, помнился до мельчайших подробностей. Вот этот сон.
Ярко-зеленый от молодой травы пригорок, густо усыпанный полевыми цветами, на пригорке — церквушка. Было в ней что-то одновременно и сиротское, и величественное. Он бежит к церкви, бежит из последних сил, потому что знает — там, за старыми кирпичными стенами, его взору откроется… Что именно откроется — этого словами не объяснишь. Родное, необыкновенно — чудесное, таинственно — притягательное — все близко к сути, но все же не то. И чем сильнее ему хочется увидеть, тем труднее бежать: неведомая сила преграждает путь, заставляет напрасно перебирать ногами.
Местность, увиденная во сне, была незнакома, но он не сомневался: там, за пригорком, за полуразвалившейся церковью — его родная деревня. Странно. Четверть века прошло с тех пор, как он приезжал туда за матерью, чтобы забрать ее к себе. Несколько лет, как уже нет мамы, городская жизнь не просто захватила его — он по-настоящему забыл, что когда-то жил в деревне. И вдруг — эта тоска. Особенно она донимала поздними вечерами. Родные давно спали, все меньше светящихся окон в доме напротив, помаленьку отступали заботы и тревоги — отступали без борьбы, ибо знали: завтра утром они вернутся вновь. А на их место приходили бессонница и тоска. И еще воспоминания. Он вдруг стал замечать, что все увиденное или пережитое в детстве, помнилось до мельчайших подробностей. Старинный барский сад, таинственный в своем запустении — для него это было лучшее место на свете. Впрочем, нет. Разве меньше времени проводили они с ребятами на пруду. Кто первым бросился в воду, когда тонула соседская Любка? До сих пор в ушах стоит крик проходившей мимо женщины: «Люди! Ивансергеева Любка тонет!» А уже через минуту Паша выносил на берег мокренькое тельце. Вот кто первым кинулся в воду — Паша. Любка только всхлипывала, беззвучно шепча «мама» синими губами и крепко обхватив ручонками загорелую Пашкину шею. Сколько же тогда нам было? Семь классов закончили, точно.
