Илья Дворкин - Взгляни на небо
Но было уже поздно.
Рванули так, что руки его разжались и он покатился вниз, туда, где крыша обрывалась в страшную пятиэтажную бездну.
Когда веревка резко и неожиданно подалась, полкласса повалилось на пол. И тут же все услышали дикий крик.
Все вскочили, облепили окна, запрокинули головы, к ужасу своему увидели над собой, на краю крыши, висящего человека. Злополучная веревка была привязана к его поясу.
Во дворе уже собирались люди, что-то кричали, показывали на человека.
Весь класс бросился вниз. Потом никто не мог понять — почему. Очевидно, просто с перепугу. Всех охватила паника.
Они бегали по двору, девчонки причитали, ахали, мальчишки кричали, что надо скорее вызвать пожарных, скорее растянуть внизу брезент, чтобы поймать человека, когда он упадет.
Но пожарные не могут приехать мгновенно, а брезента под руками не было.
Кровельщик держался из последних сил. Он висел на локтях, вцепившись в ненадежный водосточный желоб, судорожно скреб сапогами о стенки, пытался подтянуться. Но подтянуться ему не удавалось. Силы оставляли его.
Весь класс побежал вниз, во двор, но один человек вниз не побежал.
Родька метнулся вверх по лестнице, взлетел к чердачной двери и увидел, что петли для висячего замка закручены толстой медной проволокой.
Обдирая в кровь руки (откуда только силы взялись!), он стал разгибать проволоку. Ему показалось, что прошло очень много времени, пока распахнулась дверь на чердак. На самом деле он возился минут пять. Но тут дело решали даже не минуты — секунды. Кровельщик обессилевал.
Когда Родька осторожно, на животе подполз к нему, то увидел измученные глаза, полные страха и тоски.
— Сейчас, дяденька! Сейчас, — забормотал Родька. — Подержитесь еще маленько, я сейчас.
Он осторожно свесился через край крыши, поймал мотающуюся на ветру веревку, быстро на четвереньках добрался до трубы и трижды обежал ее, обмотал веревкой.
И в тот же миг кровельщик сорвался.
Сдавленно ахнула толпа во дворе, инстинктивно отпрянула назад.
Кровельщик, висел, медленно раскачиваясь. Тело его было будто тряпочное.
Родька сидел у трубы, не выпуская из рук веревки. Он всхлипывал. От пережитого напряжения и страха зубы его стучали.
Потом с воем влетела во двор пожарная машина, мгновенно выпустила из себя серебристую лестницу, и ловкий пожарный взлетел по ней, как матрос парусного флота по вантам.
Пожарный бережно подхватил обмякшее тело кровельщика, поставил его на лестницу, помог спуститься вниз.
Кровельщик был белый с прозеленью, говорить он не мог, только часто-часто втягивал в себя воздух сквозь намертво стиснутые зубы.
Родька стал героем дня.
Директор Георгий Саидович жал ему руку, как взрослому человеку, поздравлял и говорил, что гордится им.
Мальчишки гулко хлопали по спине и плечам, малыши клубились вокруг него тучей. Девчонки ласково улыбались.
Родька делал вид, что он очень скромный, смущенно опускал голову, а сам незаметно подмигивал Володьке и Таиру озорным и отчаянным глазом.
— Эх мы! Лопухи! — говорил Володька.
— Хуже! — возражал Таир. — Как глупые ишаки! Как бараны в стаде! Все вниз — и мы вниз! Тьфу!
— А Родька-то, а?!
— Сила! — подтверждал Таир. — Реакция, как у барса. И они безоговорочно признали Родьку вожаком…
Все случившееся затем на пляже, вся та история, которая имела столь печальный конец, ни капли не убавила восхищения Родькиной ловкостью. Так, задумались мимолетно, возникло нелепое сомнение и тут же пропало.
А дело было так. В воскресенье с самого раннего утра они пошли на пляж. Разливался знойным маревом конец октября, солнце жарко палило, а вода была как кипяченая. Казалось, на пляже собрался весь город, того и гляди, на кого-нибудь наступишь.
— Нет, это не пляж, это лежбище котиков, — сказал Родька, — у нас в Дзинтари в разгар лета и то столько народу не увидишь. Правда, и пляж у нас побольше. Он там вдоль всей Юрмалы, на много километров тянется.
— А что такое Юрмала? — спросил Володька.
— Это такой курортный район. Вдоль Рижского залива один за другим маленькие городки: Булдури и Майори, Дзинтари, Дубулты. Много. Это и есть Юрмала. Там летом хорошо — песок, дюны, сосны. Иностранцев полно. За какой-нибудь значок всегда можно жевательную резинку выменять.
— И не стыдно? — спросил Таир.
— А чего стыдного? — удивился Родька. — Все ребята менялись. Ченч называется. Обмен. Я тебе, ты мне. Нормальный ход.
— Не знаю, — неуверенно протянул Володька, — иностранцы все-таки. Я видел, как в Баку к ним всякие пижоны липли. Противно.
— Эх вы, дремучий народ! — засмеялся Родька. — Цивилизация вас еще не коснулась.
— Сам дремучий, — обиделся Таир.
— Оно и понятно, — продолжал поддразнивать Родька, — море ваше — то ли море, то ли озеро. Никаких международных отношений. Не то что Балтика. «Все флаги в гости к нам»…
— Ну и катись на свою Балтику, — разъярился Таир. Ноздри его раздулись, глаза сузились в щелочки. А Володька знал: это верный признак того, что до драки один шаг.
Почувствовал это и Родька. Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, хлопнул Таира по плечу.
— Не петушись, Таирка, пусть твой Каспий будет океаном, я согласен.
Таир что-то проворчал и отвернулся. Он не терпел никаких насмешек над своим родным морем.
Они лежали на горячем песке, лениво пересыпали его в ладонях, глядели на море.
Володька и Таир все это объясняли Родьке, человеку в нефтяных делах серому, потому что нефть на Балтике не водится. Зато там добывается солнечный камень-янтарь.
Родька рассказал, что это вовсе не настоящий камень, а древняя окаменевшая смола. Они лежали и беседовали обо всех этих ученых делах и чувствовали себя взрослыми, многознающими и умными людьми. И это было очень приятно.
А потом вдруг появился мальчишка в невиданном джинсовом костюме. Куртка и штаны у него были новенькие, из синего грубого материала, на штанах сзади красовалась кожаная наклейка со скачущим ковбоем. Но этого мало: на правой штанине чуть повыше колена и на куртке под левым карманом были пришиты красные латки. Исключительно, конечно, из пижонства. Мол, я уже эти штаны и куртку сто лет ношу! Просто глядеть было противно на этого типа. Пришел на пляж со своими липовыми латками, жара, а он разгуливает в костюме, как павлин.
Таир и Володька переглянулись, хмыкнули и пожали плечами. До того этот мальчишка со своим ни разу ненадеванным костюмом был им понятен — глаза бы не глядели.
Так вот расхаживал он, как индейский петух, как павлин, и так ему нравился костюм, так явно не хотелось раздеваться, что глядеть на него было не только смешно, но и как-то неловко. Потом он томительно медленно, показушно раздевался. Штаны он не сложил, а поставил, и штанины, ловко расправленные, как трубы, постояли немного. Со стороны казалось, будто стоит человек, обрубленный до пояса, и нет у него ступней. Затем штаны медленно повалились набок, и мальчишка торопливо подхватил их, сложил и выстроил аккуратную стопочку из своего прекрасного костюма. Парень оказался в полосатых нейлоновых плавках с большим фирменным клеймом на левой ягодице. На клейме красовался яркий английский флаг. Потом пижон медленно, дозволяя разглядеть себя, вошел в воду и неожиданно ловко и быстро поплыл кролем.
Глаза у Родьки сузились в щелочки, ноздри хищно раздулись.
— А что, ребята, проучим петуха? — спросил он.
— А как?
— А так. Глядите.
Родька вскочил, подошел к одежде мальчишки, схватил ее в охапку, подбежал к Таиру и Володьке.
— Быстро яму копайте! — приказал он. — Сейчас будет потеха.
Мальчишки быстро стали разгребать песок, потом закопали вещи, разровняли бугорок и разлеглись в живописных непринужденных позах.
А потом началось!
Хозяин великолепных одежд важно и неторопливо вышел из воды, направился к тому месту, где должны были лежать его вещи. С недоумением уставился на пустое место. Важность все еще не покидала его.
И вдруг в один миг она слетела, как шелуха.
Мальчишка завопил, заметался из стороны в сторону, потом зачем-то побежал обратно к морю.
— Всегда они бегут не в ту сторону, — пробормотал Родька.
— Что? — не расслышав, спросил Володька.
— Ничего. Я так, — ответил Родька.
Таир вообще ничего не слышал, он просто корчился от смеха, глядя, как этот надменный петух в мгновение стал мокрой курицей.
Володька тоже веселился вовсю. Родька только усмехался снисходительно. Но затем Таиру и Володьке стало не до смеху, потому что мальчишка вдруг заревел басом, да так горько, так безнадежно, будто у него не штаны с курточкой пропали, а, скажем, родной любимый брат.
Он размазывал кулаком слезы, шмыгал носом, все топтался и топтался на одном месте. Потом махнул рукой и понуро пошел прочь.
