Ирина Богатырева - Луноликой матери девы
Но я не дала ей договорить:
— Нет. Все слова твои верны, но я не могу так поступить. Ты оставайся, Очи. Не твоя это доля.
И, подхватив шест, потащила волоком. Но Очи меня догнала, и пошли снова вместе.
Наконец мы вышли к обрыву — и черно-белая мгла предстала пред нами. Сам воздух, казалось, кипел и клубился; ни гор, ни реки не было видно, лишь ветер ревел и хлестал. Тропа, по которой спускались к реке, еле заметная днем, исчезла вовсе. Мы стояли перед обрывом, и вокруг нас была чернота и отсутствие жизни.
— Царевна, повернем! — долетели до меня вновь слова Очи. — Мы только замерзнем и даже дороги не найдем на ту осыпь. Сейчас там не поднимешься, Ал-Аштара!
И я понимала, что туда идти — верная смерть. А жизнь моя моей не была — я ее несла на суд к царю и не могла просто так кинуть в бурю. Еле держась на ветру, пыталась понять, как поступить. Страха, смятения не было. И вдруг мне стало ясно, где сейчас ждет царь.
— Мы не пойдем туда, — сказала я. — Его нет сейчас на горе. Там место охоты.
— Правильно! — обрадовалась Очи. — Он сейчас спит в берлоге. И мы пойдем спать. Завтра найдем его по свежему следу.
— Нет, мы сейчас должны вернуть жертву. Я знаю, куда надо идти.
И действительно, я твердо знала это. Потому не вниз стала спускаться, а пошла наверх, вдоль по обрыву. Очи — за мной. Хоть ни разу не была я в этих местах — словно внутренним взором видела, куда направляться.
Мы поднялись на каменистую плешь — широкое пустое место. Каменный язык спускался с горы, и снег заметал острые валуны. Через бурю я различала отвесные утесы. Они стояли поодаль, неприступные, как стены, за которыми начинается чертог Бело-Синего, и каменный язык вытекал между ними.
— Нам туда! — махнула я вперед и хотела идти быстрее, потому что радостью застучало сердце.
Но Очи вдруг бросила шест:
— Нет! Нет, Аштара, туда нельзя! Камка говорила, здесь вход в мир алчных духов. Я туда не пойду, и ты не ходи.
— Но царь зовет меня!
— Это верная смерть! Духи тебя манят!
— Почему? Почему так решила Камка? — Я была в отчаянье: всего шаг отделял меня от искупления, а мне не давали его совершить.
— Она знает: здесь тропа в нижний мир.
Страх остановил нас. Я проследила вновь каменную дорогу, заносимую снегом. Как стражи, стояли утесы. Но духов не видела я, только снег и ветер.
— Я пойду, Очи, — сказала я твердо. — Если царь зовет меня в нижний мир, пусть будет так. Тебе же опять говорю: возвращайся.
И пошла, волоча мешок с мясом. Очи, ничего не сказав, догнала меня снова.
Наш путь был не близок. Утесы оказались могучими горами. Долго, мучительно долго мы шли по камням, падая от ветра и снега, а они все нарастали и нарастали. И вот, подойдя к ним вплотную, мы оказались как бы перед границей: между скалами не задувал ветер, и камни лежали черные, без снега, словно мы стояли у входа в пещеру. Я застыла, не зная, идти ли дальше. «Царь ходит, не оставляя следов», — вспомнилось присловие охотников. Значит, для него это место: даже зимой он здесь следов не оставит.
Подумав так, хотела я сделать шаг, но вдруг ко мне подскочила Очи, схватила за локоть и крикнула дико:
— Слышишь?
Из темноты вдруг, нарастая, пошел жуткий гул. Низкий, рокочущий, он начинался тихо, но рождал ужас, от него камни принимались дрожать и двигаться, потом становился все громче, поднимался и рос, после уже и свистел, и визжал, и словно бы хохотал над нами… Мы переглянулись: духов мы по-прежнему не видели, но кто еще мог издавать эти звуки?
— Хорошо, — кивнула я, — буду звать царя отсюда.
И стала разворачивать шкуру. Она промерзла, мясо слиплось. Я откалывала куски ножом. Потом, разложив на камнях, взяла голову козы и пошла с ней в проход.
— Царь! — крикнула я что было мочи, чтобы перекричать ветер. — Царь, это я! Я пришла вернуть тебе твою добычу! Чтобы нить жизни не обрывалась! Я осознала ошибку, царь! Приди и суди меня!
И кинула козью голову. Ветер унес звук удара, и я не увидела, куда она упала. Подождала, но никакого знака не давали ни духи, ни царь. Тогда вернулась и стала кидать в проход куски мяса, пока не раскидала все. Потом снова стала слушать и ждать.
— Он молчит, Ал-Аштара? — спросила Очи, подойдя ко мне очень близко, почти прижавшись. Она уже вся промерзла, тряслась, как в припадке.
— Я не слышу ответа, — сказала я.
— А если он придет и убьет тебя?
— Это будет его суд, Очи. Но кто буду я, если не верну долю? Смерть лучше.
Тут опять загудело и загрохотало, словно из чрева горы, и Очи вцепилась мне в руку.
— Это не царь, — сказала я спокойно. — Царь молчит и ходит неслышно. Царь — это тень смерти. Нам нечего бояться: это поет Хозяин гор, ээ-торзы, сидя на своем престоле. Он посылает зиму.
— Те! Как-то страшно поет, — через силу усмехнулась Очи. Эхо стихло, и она сказала: — Давай ждать под шкурой. Царь найдет тебя, если захочет, а мы согреемся. Давай меж камней натянем и сядем, как в шалаше.
Подумав, я согласилась. Мы отошли к скале. Натаскав камней, сложили их и накрылись шкурой. Устроившись, отдышались и прислушались. Вокруг была тьма, хоть открывай глаза, хоть нет. Шкура быстро задубела. Мы надышали под ней, стало теплей, и кожа на лице принялась гореть.
Так мы сидели — и время как будто отступило. Я вдруг странно стала себя ощущать. Я сидела без движения, подогнув ноги и обняв их руками. Но тело мое будто бы от меня отделилось, окаменев, а я сама, вытянувшись, как дым, заструилась во тьме. Я пыталась почувствовать предметы вокруг: и камни, и шкуру, и свое тело, и Очи. Но не чуяла: такие же дымные сути были вокруг, и я могла в них раствориться. Где же тогда я? Подумала и сразу ощутила себя съежившейся, ногою касающейся руки Очи.
— Ты спишь? — позвала я ее.
— Нет. Я боюсь спать: вдруг провалюсь в нижний мир?
— Не бойся. — Я нащупала ее руку и сжала ладонь.
Мы замолчали. Потом Очи снова спросила:
— А как ты думаешь, что там — в нижнем мире?
— Вода и корни. Еще грибы.
— Да, а еще черви, кроты и землеройки, — фыркнула она. — То под землей! А я о мире, где живут алчные духи. Камка говорила, чтоб не совала носа туда, пока сильной не стану. Пока не обучусь. Но мне хоть и страшно, а манит туда. Как думаешь, — спросила она, — если человека закопать в землю, он попадет в нижний мир?
— Шеш, что говоришь! Разве можно зарыть человека? Он не проживет без света.
— Да, в нижнем мире нет света. Но быть может, там могут жить мертвые? Может, это тот мир, что после смерти?
— Камка бы тебя услыхала! Откуда только ты это взяла? После смерти мы пойдем на вышние пастбища, к Бело-Синему, в нем растворимся. Об этом все знают.
Она замолчала, ничего не ответив. Мы посидели еще, но времени не было, как той ночью, когда упало Солнце. Потом снова тихонько стала Очи меня звать:
— Аштара, ты заснула? Помнишь, как мы впервые с тобой повстречались?
— Я столько раз тебе говорила.
— Я все забываю. Расскажи.
— Это было на праздник весны. После торжеств я пошла в лес и встретила тебя.
— Это было на Темном озере, да? Там, где трухлявая колода?
— Значит, помнишь.
— Нет, я плохо помню, как будто во сне.
— Там, когда стает снег, от коряги идет тепло. Туда сползаются змеи греться. И я, придя, увидела существо, обвитое змеями, хотя и похожее на человека. Я решила, что это дух, и сказала: «Здравствуй, сестра».
— Почему ты так сказала?
— Чтобы задобрить духа. А почему ты сидела со змеями?
— Я не помню. Помню, что убежала из стана и пришла туда. А что было в тот день?
В тот день был праздник весны. Разложили большой костер, зарезали белую телку мохнатого яка, шкурой ее накрыли камень для подношений Луне. Потом вывели пленников. На праздник весны мы их всегда отпускаем: кто хочет, может уйти, а кто прижился — остаться. Но сначала должны они себя показать.
Тогда были пленники после похода вниз по пенной реке. Люди, жившие там, рыли себе землянки, как лисы, а скот держали в загонах, сколоченных из шестов. Я помню их хорошо, хотя больше таких не приводили воины — говорили, их народ снялся и куда-то ушел. Обликом они были схожи с темными, но глаза круглые, а не раскосые, носы небольшие, а лица плоские и волосы светлые, как мучные. Женщины носили мониста из бронзовых круглых пластин. Их клали в несколько рядов, одну нить под другой, так что вся грудь сияла от чищеной бронзы. И пели они высокими голосами, сильно и резко, поворачиваясь и приседая, чтобы мониста звенели. Их было пятеро. Отец отпустил всех, но ушли только трое: самых молодых взяли в жены.
Но еще один пленник в то время был у нас: сын царя степского народа. Уже несколько лет он жил в нашем доме, его отец взял в бою и держал, чтобы степские на нас не напали. Я мала была, мамушка меня к братьям редко пускала, и я плохо помню того мальчика. Его звали Атсур — Речной Конь на языке степских. Отец учил его нашим словам, нашей жизни и нашим хотел сделать. Зачем, думаю я теперь, если все наперед поведала ему мудрая Камка и он знал, какую беду принесет царевич нашему люду? Или обмануть хотел Бело-Синего? Только волку собакою не обернуться: не захотел Атсур проходить у нас посвящение и стал проситься в степь. И на праздник отец обещал дать ему свободу, если отпустит сам царь.
