Всеволод Нестайко - Пятёрка с хвостиком
Перечислить всё просто невозможно. И всё это у Люськи было одинаковым «ужасом». Представляете?
Так вот, эта самая Люська Заречняк первая принесла известие о том, что Ромка Лещенко увлекается мытьём посуды.
Не просто моет, а увлекается.
— Представляете, окна ихней кухни выходят как раз под наш балкон. Они на втором этаже, а мы на третьем. Вы не думайте, я совсем не подглядываю. Очень мне надо! Я вообще никогда не подглядываю. Подглядывать очень некрасиво. Подглядывают только невоспитанные, бессовестные люди. Терпеть не могу, когда подглядывают. Но когда тебе что-то само лезет в глаза, не будешь же ты отворачиваться. Правильно?… Так вот, я уже давно заметила, что Ромка часто стоит возле мойки и моет посуду. У них мойка за плитой в глубине кухни. Если немного перевеситься через перила, прекрасно видно. Ну, думаю, моет, пусть себе моет. Маме, наверное, помогает, мама просила, мало ли что Я тоже иногда мою, если попросят. Надо же дома помогать. Правильно?… А вчера вдруг слышу мама его: «Ромочка! Да оставь ты уже эти кастрюли, я сама. Беги погуляй. Ребята уже дважды тебя звали в футбол играть». — «Перебьются! — говорит. Подождёт футбол». — «Ну что ты скажешь! — всплеснула мама руками. — Вдруг ни с того ни с сего увлёкся мытьём посуды. Сынок! Да что с тобой, в самом деле?» — «А что? — улыбается. — А если мне нравится. Не может быть такого хобби, что ли?»
Представляете? Ужас!
Гришка Гонобобель сразу весело загорланил:
— Га-га! Здорово! Кастрюльщик Лещенко! Га-га! Мойщик-помойщик! Хобби-бобби! Га-га!
Но Шурочка Горобенко, самая рассудительная и положительная в классе, на Гонобобеля сразу шикнула:
— Молчи! Ты в жизни, наверное, ложки за собой не вымыл. Чего зубы скалишь? Нечего смеяться… Но факт интересный. Я сама хоть и мою всегда посуду, но чтобы увлекаться… Надо с ним поговорить.
Ромка Лещенко не был такой крикливый, как Гришка Гонобобель, но и не был такой тихоня, как Антоша Дудкин.
Ромка был обыкновенный себе, нормальный хлопец. Среднестатистический, как сказал бы отец Шурочки, доктор экономических наук Иван Семёнович Горобенко. Когда в классе был шум, Ромка шумел. Когда в классе была тишина, Ромка сидел тихо. Были у него и пятёрки, но были и тройки, а иногда даже двойки (хотя и редко). Мог Ромка дёрнуть какую-нибудь девчонку за косу или «конский хвост», но мог и угостить ее конфетой. Одним словом, был Ромка обыкновенный среднестатистический хлопец. И потому такое необычное, прямо скажем, исключительное увлечение всех удивило.
— Однако надо быть деликатным, — сказала Шурочка. — Я сама с ним поговорю. Вы все даже не подходите близко. Ясно? Всем было ясно. Кроме Гонобобеля.
— А я пойду. Хи-хи! — хихикнул он. Пришлось стукнуть его портфелем по голове. Действие происходило перед уроками, до зарядки. Ромка, ничего не подозревая, наспех листал учебник (что-то не успел доучить).
Шурочка застигла его врасплох.
— Слушай, — сказала она, решительно подойдя к нему. — Ты только скажи правду. Не выкручивайся. Ты же знаешь, я не люблю, когда выкручиваются. Ты это… в самом деле любишь мыть посуду?
Ромка покраснел:
— А что? Нельзя?
— Нет. Почему? Наоборот. Можно. Даже нужно. Я сама часто мою. Но чтобы любить…
Ромка покраснел ещё больше:
— А я люблю! И… и — всё! Кому какое дело! Не мешай мне, потому что я не успею. Извини…
Ромка резко отвернулся от Шурочки и снова уткнулся в учебник. Шурочка передёрнула плечами и возвратилась к обществу, которое стояло невдалеке. Обществу не надо было ничего объяснять. Общество всё слышало.
— А может, он псих? Хи-хи! — осклабился Гонобобель.
— Сам ты псих! — сказала Шурочка.
Но в голосе её не было уверенности.
Так Ромка Лещенко перестал быть обыкновенным среднестатистическим хлопцем. Человек, любящий мыть посуду, по мнению четвёртого «А», не мог быть обыкновенным.
А через несколько дней… На сей раз уже Гришка Гонобобель сделал ещё одно ошеломляющее открытие. Открытие, которое заставило весь класс серьёзно, по-настоящему заволноваться.
Гришка даже не мог вспомнить, зачем он пошёл на тот пустырь, отгороженный забором, где уже второй год собираются возводить новый дом, а покамест сваливают разный мусор. Но факт остаётся фактом — на пустырь Гришка пошёл. Отодвинул доску, залез и вдруг увидел Ромку. Ромка был один и возился в овраге, что-то делал. Что именно, Гонобобель не видел — мешали бурьяны.
«Сейчас я его испугаю!» — злорадно подумал Гришка и стал подкрадываться к Ромке. Чем ближе он подкрадывался, тем больше его удивляло то, что Ромка делал. Ромка, пыхтя от натуги, перетаскивал здоровенный камень. Гришка сперва подумал, что он чего-то строит, играет во что-то.
Но вот Ромка положил камень на землю, отдышался, прошептал:
«А теперь назад!» — схватил и потащил его на то место, где он раньше лежал.
Это была глупая, бессмысленная, ненужная работа. И делал её Ромка с трудом, через силу. Зачем? Для чего?
У Гонобобеля вдруг взмокли ладони. Мысль напугать Ромку вмиг выветрилась из головы. Гришка сам испугался.
Чьи-то непостижимые действия, которым ты не можешь дать объяснения, всегда почему-то пугают.
Осторожно, чтобы не привлечь к себе Ромкиного внимания, Гонобобель стал пятиться, потом пошел боком, потом повернулся и бросился бежать…
— А что я говорил! Что я говорил! Он псих! Точно! Псих! Ненормальный! Точно! — размахивал на следующий день в классе руками Гонобобель.
Все стояли молчаливые, угнетённые.
— А ты не выдумываешь? Не врёшь? — внимательно взглянула прямо в глаза Гонобобелю Шурочка.
— О! — черкнул себя рукой по шее Гонобобель.
— Может… может, и в самом деле… — тихо и перепуганно промолвила Люська Заречняк.
— Считаю, надо сказать его маме, — неуверенно посмотрел на Шурочку Антоша Дудкин.
— Ага! — уже решительно сказала Шурочка. — В таких случаях всегда надо обращаться к докторам. И чем раньше, тем лучше. Но сказать Ромкиной маме они не успели… Это было как раз накануне Дня Победы.
И в тот день у них была встреча с Героем Советского Союза гвардии капитаном в отставке Юрием Сергеевичем Гавриленко.
Когда он появился в коридоре, сопровождаемый взволнованной и непривычно подкрашенной Глафирой Павловной, Люська Заречняк ойкнула:
— Ой! Так это же наш сосед! Ром! — Она обернулась к Ромке. Ромка лишь нахмурил брови и ничего не сказал. Он был сам не свой. Впрочем, он всегда хмурил брови, когда Люська болтала.
Но Люська была Люська. Недаром она произносила в день пятьдесят тысяч слов.
И не успел Герой дойти до дверей четвёртого «А», как весь класс уже знал, что он работает обыкновенным инженером на каком-то киевском заводе, что живёт в их доме почти год, а Люська даже понятия не имела, что он Герой Советского Союза, потому как ведёт себя очень скромно, со всеми первый здоровается и даже детям в дверях уступает дорогу, что машины у него нет и на работу он ездит на велосипеде.
Юрий Сергеевич Гавриленко был невысокого роста, худощавый, седоватый, сероглазый, весьма из себя невидный. Только правая щека возле уха была покрыта красными рубцами. И хоть был он в белом свитере, который закрывал всю шею, можно было догадаться, что и шея покрыта рубцами тоже.
Он заметно волновался, смущался, краснел, и Глафире Павловне пришлось буквально по слову вытягивать из него рассказ о его подвигах. Откровенно говоря, рассказывал не столько он, сколько Глафира Павловна (как потом выяснилось, она его давно знала и еле уговорила выступить в классе на День Победы — он был очень стеснительный и не любил рассказывать о себе).
Однако он был-таки настоящий Герой. И то, что он совершил, мог сделать только Герой. Обыкновенному человеку это было не под силу.
Во время войны он был танкистом, командиром танка. Как-то ранней весной сорок третьего года в жестоком танковом бою он подбил два танка гитлеровцев. Но подбили и его. Машина загорелась. Он вытащил из пылающего танка сперва раненного в обе ноги башенного стрелка. Потом, несмотря на то что сам был раненый и обгорелый, снова полез в танк и вытащил контуженного водителя, который был без сознания. А потом под пулями, под взрывами снарядов от воронки к воронке он два километра по очереди перетаскивал их обоих по мокрому снегу, перемешанному с землёй, к реке. Наши огневые рубежи были на том берегу. И Юрий Сергеевич, вскинув себе на спину раненого башенного стрелка, пополз по льду через речку. Был март, лёд уже непрочный, к тому же снаряды надырявили много прорубей. И вот посреди речки они вдруг провалились под лёд. Мало того, что башенный стрелок был ранен в обе ноги, он ещё и не умел плавать. И сразу же пошёл на дно. Трижды нырял Юрий Сергеевич в ледяную воду, пока вытащил его. Еле добрались они до берега. А на той стороне остался контуженный водитель… И Юрий Сергеевич пополз назад. Обгорелый, раненный в плечо, мокрый и обессиленный вконец.
