Надежда Надеждина - Партизанка Лара
Но девочка уже исчезла в толпе. Подружки втолкнули ее в калитку. И, прыгая, как коза по чужим огородам, Лара помчалась домой.
Она была такая бледная, что бабушка ахнула:
– Милок! Да на тебе лица нет…
– Бабушка, это правда: в деревне немцы. Я их сама видела. И он с ними – дядя Родион.
– Все знаю. – Бабушка заморгала и отвернулась к костру.
– А самый главный немец на меня пальцем тыкал. Он говорил: «Карош, карош…»
– Ах, погань!
Бабушка взяла палку и решительно разгребла уже потухший костер.
Зола зашипела, покрылась огненной сыпью. Это, злясь, что их потревожили, вспыхнули угольки и сейчас же опять погасли, подернулись сизым.
– Помажься золой, – строго сказала бабушка, – небось тогда не будешь «хорош». Да не сейчас мажься, повремени. Дай жару остынуть.
Но девочка уже нагнулась к костру. Она заметила в золе красное пятнышко. Только это был не уголек, а кусок материи, обгоревший клочок кумача.
Лара пронзительно взглянула на бабушку, а та виновато опустила седую голову. Теперь Лара все поняла.
– Это ты, ты… – Девочка задыхалась. – Как ты посмела!..
– Со страху, милок. Фашист-то, он красного не любит. Думаю, начнут девчонку таскать. Вот я твой красный галстук в огонь – и спалила. Ну, что молчишь? Пошуми, поругай меня – хоть душу отведешь.
Но девочка молчала, широко раскрытыми глазами глядя вдаль. Где они сейчас – ребята, с которыми она росла, дружила, училась? Где ее родной пионерский отряд?
Если бы она могла их увидеть! Хоть кого-нибудь… Хотя бы Валерку, который дергал ее за косу. Пусть, пусть бы он дернул ее сейчас!..
Может, они собрались в том самом зале, где ее принимали в пионеры и перед лицом товарищей, перед красным знаменем она дала торжественное обещание, она поклялась.
Может, они говорят о ней. И никто – ни Наташа, ни Лида, ни Вова – не знает, какая с ней стряслась беда.
Забрали бабушкину деревню фашисты. Нет больше над сельсоветом красного знамени, и красного пионерского галстука у нее больше нет.
Но и без галстука она останется пионеркой.
– Ребята! Вы слышите, вы верите мне, ребята? Наш пионерский отряд я не подведу.
– Чего бормочешь? – робко спросила бабушка. Серчаешь еще на меня?
Давно погасли в костре угольки. Но среди серой, мертвой золы по-прежнему пламенел клочок кумача, словно яркая, непотухающая искра.
ГЛАВА II. Пропали три девочки
Холодно. Очень холодно.
Синий-синий лежит на полях снег. Должно быть, самому снегу холодно, оттого он и закорявел и посинел.
Лопается от стужи кора на деревьях, птицы замерзают на лету.
А недавно в поле нашли замерзшую женщину. В ее мертвой руке был мешочек с хлебными корками. Окоченевшие пальцы не разжимались, женщину так и похоронили с мешочком.
Наверное, беженка. Их теперь много бродит по проселочным дорогам, беженцев из сожженных немцами деревень. Чаще всего под окнами слышится детский голос:
– Подайте хлебушка, люди добрые! Подайте сироте!
Стали побираться и местные ребята. Видно, и внукам тимоновского учителя Николая Максимовича Синицына придется стоять под окнами с протянутой рукой.
В один день они лишились и деда и матери. Кто-то донес, что у старого учителя есть радиоприемник, в его доме слушают Москву.
Когда Николая Максимовича вели по деревенской улице, за арестованным следовала целая ватага мальчишек, его учеников. Но солдат выстрелил в воздух, и ребят разметало по сторонам, как воробьиную стайку.
Старого учителя и его дочку Марию Николаевну расстреляли в Пустошке, на буграх возле МТС.
Каждый русский, кому случается проходить мимо этих страшных бугров или мимо базарной площади, где немцы поставили виселицу, каждый, и старик и мальчишка, снимает шапку, как бы ни был силен мороз.
Холодно. Очень холодно. Но у забора пустошкинского лагеря что ни день стоят на снегу женщины с кошелками в руках. В кошелках нехитрые деревенские гостинцы: печеная картошка, луковица, хлеб. Черствеет хлеб, и твердой, как лед, становится картошка, а женщины все стоят. Все надеются, что сжалится начальник лагеря и разрешит принять передачу для их несчастных детей.
Что с ними будет? То ли уморят в лагере на тяжелых работах, то ли угонят в Германию на чужбину…
Над забором в пять рядов колючая проволока. Больно глазам на нее смотреть. Больно небу, в которое она впилась.
Стоят на снегу матери, седые от стужи и горя, и тихонько переговариваются между собой:
– Сколько ни хожу, не добьюсь толку. Может, нет уж моей Оленьки в живых…
– А я своего Ванюшку выглядываю. Хоть бы в щелочку поглядеть на сынка!
Холодно. Очень холодно.
Звенит на ветру колючая проволока. Льдинки, как слезы, блестят на ее шипах. Кажется, все вокруг плачет: и ветер, и люди, и деревья в лесу, и былинки в поле – вся потоптанная врагом Русская земля.
Они не сговаривались, но каждая из трех подружек решила: школу, какая сейчас при немцах в Тимонове, не признавать.
Портрета Ленина там не увидишь. Лучшего тимоновского учителя немцы казнили. И чему там учиться? Придумали тоже «науку» – Божий закон. Да разве может Бог издавать законы, когда его самого, Бога, нет?
Это чужая, это не настоящая школа – пионеры не могут туда ходить.
Но без своей, настоящей школы Лара очень скучала. Даже пальцы скучали. Встанет Лара у двери – пальцы пишут на дверной притолоке, сядет на лавку – пальцы чертят по лавке. Ни чернил, ни бумаги в избушке не было, а пальцам хотелось писать.
Вот и сегодня, по школьной привычке проснувшись рано, Лара первым делом потянулась к окну. Что, если попробовать писать по замерзшему стеклу ногтем?
Однако лед был таким толстым, что ноготь гнулся. Да и жаль было портить нарисованный морозом узор. За ночь на стекле вырос лес – сказочный, ледяной, хрустальный. И, глядя на него, Лара стала думать о настоящем лесе и о них, о людях в лесу.
Это случилось в прошлом году, в сентябре. Три подружки пошли в лес по грибы…
В воздухе бесшумно вспыхивали золотые длинные искры – летала осенняя паутина.
Огненные макушки берез были похожи на рыжие лисьи хвосты.
Грибов было мало. Изредка попадались червивые рыжики да позеленевшие от старости моховики.
Лара вздумала обшарить елки, росшие по краю поляны, полезла под дерево, и ее правый глаз закосил от волнения: между кустами папоротника виднелись мужские сапоги.
Еще секунда – и она бы вскрикнула. Но прятавшийся за деревом бородатый незнакомец приложил палец к губам, и девочка промолчала. Тогда он вполголоса позвал кого-то невидимого:
– Не бойтесь, это ребята – хороший народ.
Кусты раздвинулись, и на поляну навстречу девочкам вышли двое мужчин.
Люди незнакомые, кто знает – хорошие или плохие. Рая и Лара уже готовы были бежать, но их остановил голос Фроси. Она спокойно и весело поздоровалась с незнакомцем.
– Хоть вы с бородой, а я вас сразу признала. Наша семья до войны тоже в Пустошке жила.
– И ты уверена, что видела в Пустошке именно меня?
– А как же! Вы в школу к нам приходили. Меня еще по географии спрашивали. Значит, при немцах вы больше по школам не ходите?
– Я вижу, вы сами, ребята, в школу не ходите. А как вы, так и мы.
Девочки засмеялись. Раз шутит, и глаза добрые, и бывал в школах – это свой человек. Ему можно без страха ответить, где ты живешь и как тебя зовут.
Больше всего заинтересовала незнакомца Фросина фамилия.
– Кондруненко… Я знал Кондруненко Ивана: организатор первых колхозов, коммунист.
– Так это же мой папа! – сказала Фрося. – Папа на фронте, а мы от бомбежки в Печенево подались. Там спокойней. Деревня маленькая. У нас даже немцы не стоят, только наезжают по временам.
Незнакомец переглянулся с товарищем и стал расспрашивать Фросю, как разыскать в Печеневе их дом, как имя и отчество ее мамы.
– Она не испугается, если как-нибудь в неурочный час мы постучимся в окошко? Твоя мама могла бы нам помочь кое-что разузнать. Жене коммуниста мы доверяем. А вас, девочки, я прошу дать пионерское слово, что больше никому не расскажете про нашу встречу в лесу.
– Честное пионерское! – хором сказали подружки.
А Лара успела прибавить:
– Честное пионерское, я тоже могу вам узнать все, что нужно. Почему только Кондруненкам? Постучите мне. Вы увидите – я пригожусь.
Потом Фрося сказала подругам, что в лесу с ними разговаривал бывший заведующий Пустошкинским роно Кулеш. Но Ларе не так уж важна была фамилия. Важно, что этот человек ушел в лес, не желая покориться врагу, стал партизаном. И он поведет за собой других, потому что он коммунист.
… С тех пор девочка стала ждать. Она ждала и сегодня, глядя на заледеневшее окно. Может, людям из леса все-таки понадобится ее помощь? Может, сегодня ей постучат?
И, словно в ответ девочке, оконное стекло задребезжало.
Кто-то снаружи постучал по нему пальцем: тук, тук, тук…
