Тамара Булевич - Тайга заповедная (сборник)
– А про кукушку?! – не унимался дотошный Егор.
– Идите и слушайте. Так вот… другая, как ты, сынок, её называешь, кукушка зовётся «глухой». Люди мало что о ней знают.
– Она ничего не слышит? – сочувственно спросил Илья.
– Нет, не поэтому её так назвали. Думаю, за то, что уж очень скрытная эта птица и живет в безлюдной, дикой тайге. А еще за её голос. Слушайте: «ту-тутут, ту-тутут». Глухой, однако.
– Она перелётная?
– Нет, глухая кукушка – местная, преданная эвенкийской тайге.
Илья с Егором резво побежали к развилке, где отцова тропа смыкалась с прямой дорогой к дому. По их бесконечным прыжкам и радостным крикам Дмитрий понял, что первая вылазка в тайгу запомнится им надолго. И вновь отвлекся на низко летевшего к токовищу глухаря. Тем временем его сыновья нашли что-то необычное. Лёжа на снегу у большого валуна, истошно подзывали отца к себе.
Подбежав к ним, Дмитрий тоже сначала оторопел, но потом пришёл в неудержимый восторг. С южной стороны валуна, из снежного углубления с проталиной, под прозрачной ледяной плёнкой вылезли на белый свет пять желто-белых цветков на пушистых толстеньких ножках.
– Так это же подснежники! Вот и от весны подарок. Чудо дивное. Ну и парничок – снежная тепличка! Мамуле-то какая радость: первый букет от сыновей и красавицы весны. Вручая его, что скажите маме Люде, а, сынки?
Илья заторопился высказаться первым:
– Скажем: «Дарим тебе, любимая мамочка, подснежниковые цветы!»
– Не «подснежниковые», а подснежные цветы, – поправил брата Егор, и оба близнеца улыбались отцу счастливой улыбкой.
Ребячьих рассказов о перелётных красноклювиках, о птичьем оркестре, первых «подснежниковых» и «подснежных» цветах хватило надолго и дома, и в детском садике.
Дмитрий Юдин любил тайгу особой любовью. Старался оберегать от всяких напастей. С раннего детства приучал сыновей почитать зелёную кормилицу.
Вовкино горе
В Ивановке, заброшенной деревеньке на сто дворов, селяне жили бедно, но дружно, как в далёкие добрые времена. Завидовать некому и нечему: каждый кормился тайгой, рекой да огородом по своим силам и умению. Беда, и та была на всех одна: неудержимое, беспросветное пьянство. С вечера взрослое население до одури ублажалось доступным зельем из огородного сырья, а поутру, по новому веянию, шли в церковь грехи замаливать. До обеда каялись, замаливали. Придя домой и перекусив, что Бог послал, принимались за неотложные, бесконечные «надо» ради прокорма семьи и домашней живности. В сумерках, только бабы подоят коров, садились за длинный скоблёный стол ужинать. И пошла-поехала новая гульба разгульная. Балом правил самогон…
Так-то жили приличные хозяева. Большинство же мужиков любимому занятию, как приятной повинности, отдавали себя без остатка времени на хоть какие-то полезные дела. Настоящей работы, за которую деньги платят, – никакой. Колхоз разворовали крутые ребята. Оставалась одна ферма. Её мужики по очереди охраняли. Да не устерегли. Сгорела ферма-кормилица вместе с колхозными коровами и народившимися телятами. То ли те же вражьи дети по злобе спалили, то ли дед Кузьма со своей вечной самокруткой во рту где-то искру сронил.
Что тогда вокруг фермы творилось – страшно вспомнить. Коровий и бабий рёв всю ночь разрывал в клочья ивановские сердца и души. Животину всякую жалко, а ту особенно: породистая, голландская, пятнистая. Миллионы за неё колхозниками плачено. Зато и молока было – залейся, и мяса – ешь, не хочу.
Бабы неделю воем выли. Как не выть-то?! Жаркие, непобедимые языки пламени слизали в одночасье семейный достаток селян.
До обрушения крыши успели-таки с десяток-другой молодняка выгнать. Из спасённых телят маленькая коровка досталось и сироте Машеньке Кукушкиной. Так колхозный сход решил. Два года назад её ещё молодые родители Клавдия и Владимир, работающие на подвозе сена, погибли под тяжёлым трактором «кировцем», слетевшим с дороги по непогоде в глубокий кювет.
Жила теперь скромная красавица Машенька одна-одинешенька у самой околицы. После восьми классов дальше учиться стало не на что. И поселковый совет временно определил её подменной дояркой, чтобы руки набивала, на завтрашний день силёнок набиралась, коих хватило бы на дойку десяти коров.
Девушка относилась к обязанностям рьяно, ответственно. После короткой по малолетству смены домой не спешила. Допоздна возилась с приплодом, который с любовью называла «пятнашками». Усердно кормила шустрых телят, не по разу меняла им в клетях быстро мокнущую соломенную подстилку. И в ту ужасную ночь сильно убивалась по задохнувшимся в дыму питомцам. Даже в огонь бросалась, слыша их отчаянный зов о помощи. Два мужика за руки удерживали Машу, а не то бы и ей погибели не миновать.
Оставшись не у дел и с детства переняв от матери швейное мастерство, Маша стала честно зарабатывать себе на пропитание шитьём. Ловко это у неё получалось. Обшивала и ребятишек, и взрослых. Огонёк в доме у околицы светился далеко за полночь. Была и радость душе – подрастающая Бурёнка. Умудрилась сама стог душистого клевера для неё накосить. Основной Бурёнкин прокорм на зиму помогли добыть селяне. У заботливой хозяйки тёлочка росла здоровой, ухоженной. Позже Маша и кур завела с горластым петухом, чтобы по утрам будил на выгон Бурёнки в табун.
Неизбалованный благами властей всех времён ивановский народ шибко тосковал по настоящей работе. Сверху кто-то в одночасье порушил колхозную жизнь Ивановки до основанья. Заново отстраивать другую никто не собирался. Председатель поссовета Таисия Тимофеевна Самгина, бывая у районного начальства, требовала сжалиться над умирающим селом, найти ему, наконец, доброго хозяина. Но нынешние гонористые олигархи объезжали неказистую, небогатую деревеньку стороной. Либо, приехав, и часу здесь не задерживались.
Однажды погожим летним днём село мигом облетела весть: какой-то господин в ненашенской шляпе да при здоровенном чёрном «Лэнд Крузере», напомнившем некоторым старожилам печально известного «воронка», остановился у прежней колхозной конторы. Вроде хочет колхоз возродить. Народ, от мала до велика, обступил его. Затихли, рты раскрыли, когда заговорил. Обрадовались: о людях радеет. Работа – она каждого уважаемым человеком делает. Самгина, после толково высказанных народу олигархом задумок, даже в ноги поклонилась:
– Давайте, господин Трахов, действуйте. Всем миром поможем. Пить бросим. Пупки, как бывало раньше, надорвём, но Ивановку опять в люди выведем.
Сам он умно хмурил брови, поддакивал. Наобещал перемен – выше конторской крыши и неожиданно предложил:
– У кого есть ваучерные залежные земли? Готов выкупить их для нового колхоза. Не стану торговаться. Не поскуплюсь. Смело называйте цену. Конечно, в разумных пределах, – и без конца вскидывая чёрные, вразлёт, густющие брови, тряс перед владельцами собственной земли тугими пачками денег. С зелёным отливом. Да ивановцам до них ли?! И русские давно позабыли, какие теперь в ходу, деньги-то. А Трахов при разговоре успевал откровенно до неприличности разглядывать Машеньку Кукушкину. От таких поглядов неловко делалось каждой стыдливой деревенской душе. Девушка не знала, куда глаза отвести. Лицо скромницы то заливалось лунным светом, то зарей вспыхивало. Такого позора Маша не выдержала и убежала домой.
Господин олигарх подозвал и представил своего юриста:
– Куплю-продажу земель чин-чином оформи. И сейчас же.
Тот без промедления приступил к исполнению прямых обязанностей, достав из кейса готовые бланки договоров и прочих бумаг. Пока хозяин строил планы про чудное преобразование Ивановки, юрист успешно завершил сделки. В них, ради нового колхоза, поручителем Трахова выступил поселковый совет. Таисия Тимофеевна и печать в договорах поставила. Только нужной суммы для расчёта у покупателя при себе не оказалось: закончилась рублевая наличность.
– Вот мой залог, – и вновь предъявил народу объёмистый сверток с пачками валюты в банковской обёртке. – Прошу поссовет принять его, пока на днях полностью со всеми не рассчитаюсь.
Председатель не глядя положила залоговые доллары вместе с гербовой печатью в переносной сейф.
Селянам такой жест хозяина показался убедительным. Они громко захлопали, как им показалось, порядочному, честному человеку.
– Кто сомневается, можем завтра утром всем вместе встретиться у Главы районной администрации, – предложил в заключение Трахов и пожал на прощание каждому присутствующему на сходке ивановцу руку.
– Да где там! На какие шиши им ехать-то? Зарплату который год в руках не держали, – сокрушалась радетельница о селянах Таисия Тимофеевна.
Багряный закат весело и беззаботно раскачивался на богатой кроне крутобоких, раскидистых берёз околицы, когда огромный «Лэнд Крузер» вплотную прижался к покосившимся воротам подворья Маши Кукушкиной.
И когда ранним утром бабы выгоняли коров в табун, стоял там же. А уж домой возвращались жутковатой машины не обнаружилось. Тогда многим показалось, что Ивановка как-то сразу посветлела. Больно уж чёрный он, крузер-то… С ним исчезла и любимица Машенька. Заперла дом на замок, и всё тут.
