Андрей Жвалевский - 52-е февраля
Тёмка погладил карман, где притаился телефон. Доставать не стал. Сосед по офису сейчас наверняка каждую секунду проверяет, не появилась ли сеть. Как только появится, он поговорит со своими, вернет трубку…
И словно в ответ на Тёмкины мысли из коридора раздался голос Митрюхина:
— Эй! Я телефон принес!
Папа со свечкой в руках отправился на голос. Тёмка выхватил из кармана мобильник… он по-прежнему мигал индикатором «Нет сети».
«Она появилась и сразу пропала! — сообразил Тёмка. — А я, тормоз, на соседа понадеялся!»
Впрочем, поубиваться ему не дали.
— Сеть так и не поднялась, — сказал Митрюхин.
А кто-то незнакомый уточнил:
— Пару вышек повалило, остальные вырубило. Раньше утра не починят. Но, говорят, через два квартала есть работающие таксофоны. Так что, если надо…
Тёмка почти побежал в коридор. В неверном свете мобилки углы и плинтусы возникали неожиданно. Он два раза чуть не упал и один раз сильно ушиб колено. Когда вышел к входной двери, отец уже дописывал на листике номер телефона. Незнакомец в пухлой «аляске» теребил в руках огромную меховую ушанку. «Треух, — подумал Тёмка. — Вот он какой!»
— Передашь, что все нормально, — сказал папа, отдавая записку, — мы с сыном скоро ложимся спать…
— …и чтобы они сидели дома, никуда не высовывались, — закончил незнакомец.
— Откуда знаешь? — удивился отец. — Шаман, что ли?
— Да все одно и то же передают, — незнакомец спрятал записку в меховую рукавицу на поясе и повернулся к Тёмке. — А тебе не надо никому позвонить?
«Надо! — чуть не крикнул тот. — Очень! Чтобы не думала, что я струсил!»
Тёмка сглотнул и покачал головой.
— Ага, — самозваный почтальон нахлобучил треух. — Тогда я пошел, надо всех обойти, а то многие не успели позвонить, когда сеть легла!
Когда дверь за ним закрылась, выяснилось, что все это время Митрюхин стоял в углу и рассматривал трубу от самовара, которую папа так и оставил у входа.
— Вот так штука, — сказал он то ли испуганно, то ли с уважением.
— Кстати, — обрадовался папа, — у нас же самовар есть! Тёма, притащи!
Отец долго и обстоятельно инструктировал Митрюхина, как подготовить лучину, как разжечь огонь, как вывести дым наружу. Митрюхин, которому Тёмка вручил пузатый агрегат, молча кивал. Когда папа закончил, Митрюхин вздохнул, понурился и вышел.
Тёмка окончательно успокоился. В конце концов, ничего страшного не случилось. Ну поругались с отцом, со всеми бывает.
— Папа, — спросил он, торжественно неся свечку, — а зачем ты ему самовар отдал?
— Пусть погреется, жалко, что ли?
— Нет, я в смысле… почему не позвал к нам?
— Так мы вроде как на ножах!
Вопрос «А зачем тогда самовар отдавать?» Тёмка задавать не стал, чтобы не пойти на второй круг.
— А что это за мужик, который собирается всех обзванивать?
— А я знаю? Просто хороший мужик.
— Но ты же с ним на ты!
— Я же говорю — мужик хороший.
Тёмка задал самый важный для него сейчас вопрос:
— А эти таксофоны, они где?
— Не знаю, — пожал плечами папа. — Какая разница? Где-то не очень далеко. Должен дойти, метель-то кончилась.
Тёмка плюхнулся в кресло и посмотрел в окно.
Снег и правда словно выключили. И ветер вроде утих. Фонари честно освещали пейзаж, который больше всего напоминал кадр из фильма «Послезавтра». Все было белое и какое-то… дикое, что ли. Наверное, из-за того, что не было в картине ни единой прямой линии, ни одного прямого угла. Сугробы, в которых угадывались машины, скамейки, кусты торчали безо всякой симметрии — и все равно подчиняясь нечеловеческой системе.
Жальче всего выглядели брошенные автомобили. Митрюхинский «пыжик» превратился в обычный сугроб и вписался в пейзаж. Но были и другие, торчащие посреди дороги, обметенные ветром, покинутые хозяевами. Например, зеленый «жигуль», застрявший поперек колеи, задрал нос, словно неслышно выл на невидимую луну. А черный «крайслер» застыл на проезжей части идеально ровно, но ветер обдул его только со стороны водителя, а слева намел длинный бархан. Казалось, сугроб медленно затягивает черную добычу, чтобы полностью переварить ее…
Невольно Тёмка вспомнил губы Жуковой. Они точно так же затягивали в себя сначала его губу, а потом язык… Тёмка поежился и автоматически вытер рот.
Папа тоже смотрел в окно и вспоминал, как они тем летом целовались с Тишкой. Если честно, не так часто и целовались-то…
Прошлое. Между 5-м и 6-м «Б»
Целовались в то лето они и правда редко и случайно. И никому об этом не говорили, даже себе. Не потому что стеснялись — просто не о чем тут говорить. Словами это не описывается. И кому скажешь? Маме? Если сказать маме, что у тебя вдруг сердце начинает прыгать по телу туда-сюда, или что воздух кончается, но тебе это не мешает — что скажет мама? Правильно, поведет к врачу. И хорошо, если к кардиологу, а не к психиатру.
Целовались обычно в щеку. Попробовали один раз в губы, «как в кино», — не понравилось. Губы уперлись друг в друга, слюной вымазались… Бррр…
Но после острова им уже и целоваться не надо было — хватало просто до пальчика дотронуться.
Остров располагался посреди Верхнего озера. Того самого, на которое папа по утрам таскал Сашу ловить рыбу. Рыбалки Саша не понимал, но грести ему нравилось. Папа когда-то отслужил четыре года на флоте, поэтому быстро научил правильно орудовать веслами.
— Не топи их так глубоко! — покрикивал он. — Только зря силы теряешь… А теперь слишком мелко, впустую работаешь! Погружай в меру, чтобы верхний уголок лопасти из волны торчал! И не только руками греби, а спиной, спиной!
Сын почти всегда выпрашивал право дойти на веслах до места рыбалки. Потом приходилось долго терпеть над поникшими удочками, пока папа не решит, что на сегодня всё, — и наградой был путь домой.
А между рыбалками лодка бесполезно болталась на цепи у деревянных мостков.
Однажды он взял из сарая ключ от лодочного замка и позвал Тишку кататься. На сей раз удалось погрести вдоволь, он даже устал. Но на берег возвращаться не хотелось, и они причалили к острову. Саша привязал лодку к кусту, а потом они бродили по острову (сто шагов в ширину, двадцать — в длину) и болтали обо всем на свете.
Когда солнце стало отчетливо клониться к дальнему лесу, решили вернуться, выбрались через кусты к лодке… и лодки не обнаружили.
— Наверное, завязал плохо, — он старался бодриться, хотя ему сразу стало холодно.
Она кивнула.
— Ничего, лодку все знают! Обязательно найдут, когда ее к плотине прибьет. Тут между озерами плотина, помнишь? А когда найдут лодку, то и нас искать будут, вертолет пошлют!..
Он много и горячо успокаивал ее (и себя), а она только кивала.
А потом они легли на песчаном берегу и стали смотреть в небо. Может, ждали вертолет, может, по какой-нибудь другой причине. Они не помнили.
Лежали и смотрели. Небо было такое голубое, что казалось нарисованным. Птиц на острове не водилось, а с берега звуки не долетали. Скоро он понял, что весь мир состоит из неба и слабого плеска волн в камышах. И его, маленького человека Сашки. Стало сразу восторженно и ужасно. И ужасно восторженно. Показалось, что он падает в небо, прицепив для тяжести к спине Землю.
Тогда он сдвинул руку в сторону — и ее пальцы вцепились в его ладонь. Мир сразу стал спокойным и безопасным.
Он вскочил и принялся прыгать вокруг, вопя что-то радостное. Жить было хорошо до слез. Он нарезал вокруг нее круги, а она сидела и молча следила за его прыжками и воплями. Постепенно увеличивая радиус, он выскочил на соседний пляжик, где мирно покачивалась их лодка.
На обратном пути он тоже молчал. Только улыбался, глядя в ее глаза. Она улыбалась в ответ, но как-то растерянно. Когда причалили, сказала вдруг:
— А мы когда-нибудь умрем, ты знал?
…Влетело ему тогда основательно. Его три дня не выпускали из дому, а папа даже достал ремень (но так им и не воспользовался).
52.02.2013. 20:01. Динка
— Мы с тех пор стали гораздо меньше болтать, если оставались одни, — продолжила мама, рассеянно глядя на Дину. — Кстати, ты зачем опять оделась? Замерзла?
— Мам, я к метро на час, — сказала Динка.
— Ты что, с ума сошла?
— Я быстро.
— Дина, в стране штормовое предупреждение! Люди на улицах замерзают, самое время прогуляться!
Мама возмущенно ткнула пальцем в экран ноутбука, где тревожно мигали последние сообщения чата.
— Мам, мне нужно идти.
— Но ты же понимаешь, что я не могу тебя отпустить, — мама уперла руки в боки.
— Маааам, — закатила глаза Динка, — мне пятнадцать лет, я взрослый человек!
— Да? Может быть, взрослый человек будет за собой посуду мыть и одежду в шкаф убирать?
