Михаил Коршунов - Бульвар под ливнем (Музыканты)
Ладя дал слово — и он занимается. Но это не мешает ему улечься со скрипкой на диван, закинуть ногу на ногу и полежать так, поразмыслить над жизнью, над флуоресценцией. Или подойти к шкафу и начать разглядывать кубки и грамоты, или поиграть в футбол пустой соломенной корзиной для бумаг. Обязательно весной пораньше запишется в футбольную команду струнников. Не забыть бы только. В хоккейную забыл записаться пораньше и уже не попал, сказали — состав укомплектован. Приходится играть расческами на парте, вместо шайбы — копейка.
Ладя, не выпуская из рук скрипки, присел у запертой двери и начал заглядывать в замочную скважину: есть там кто-нибудь живой в коридоре? Смотреть в замочную скважину, держа в руках скрипку, затруднительно, но возможно, как выяснилось. Надо только не терять равновесия, балансировать.
Этого ничего, конечно, не могла видеть Кира Викторовна. За многие недели она впервые отдыхала, сидела в парикмахерской. Киру Викторовну причесывали.
Еще по-зимнему быстро стемнело. Она любила вечерний город: возникал новый деловой ритм. Она лучше всего себя чувствует все-таки в деловом ритме. И еще неизвестно, действительно ли ей приятно быть в парикмахерской. Кира Викторовна не терпит однообразия, успокоенности, тишины. Двигаться самой и приводить в движение все вокруг себя доставляет ей подлинную и большую радость. Жизнь ее не угнетает ни в каких своих проявлениях.
Кира Викторовна смотрит на себя в зеркало: задумчивый силуэт, мягкие линии, синяя продолговатость глаз — все это как-то не для нее. Она пыталась это себе привить, и не получилось. А надо бы. Нельзя пренебрегать модой. Мода тоже в чем-то новый ритм, в особенности для женщины. Кто-то из преподавателей в школе сказал, что стареть начинаешь в тот момент, когда тебя начинает удивлять, как одеваются молодые девушки и как они обходятся с косметикой.
После парикмахерской Кира Викторовна пришла домой.
Она с мужем жила в небольшой двухкомнатной квартире. Фотографии — Кира лет пятнадцати, где-то за городом, держит охапку листьев. А вот она совсем взрослая, в длинном платье, первое серьезное выступление. На фотографии надпись: «Музыка требует декламации». В те годы хотелось быть эффектной. Она самовольничала и никого не слушала. Она почувствовала вкус эстрады, первого успеха и решила, что он будет принадлежать ей всегда. Но она ошиблась. Музыка не требует декламации и ложных нагромождений. Ее нельзя наряжать. Она хотела и добилась успеха, но потом поняла, что усилия должны быть в работе с инструментом, но не в добывании успеха. Если ты не можешь до конца и по-настоящему победить инструмент (и знаешь об этом только ты один — «да» или «нет»), значит, и твой успех до конца не настоящий. В борьбе за него ты постепенно утратишь себя, свое достоинство, свое уважение к музыке. Кира Викторовна ушла с эстрады. Больно было? Да. Очень. Ревела, когда оставалась одна и можно было реветь. Обидели, разрешили уйти. Сначала было все так. Да и не только сначала — ревела она еще долго и потом. И сейчас может, но уже совсем по другой причине — теперь для нее самое главное ее ученики, ее ансамбль, за который она сражается в школе, и не только в школе, но и дома со своим мужем Григорием Перестиани. На стене висит и его фотография. Он в театральном костюме — танцовщик.
Как Кира Викторовна относится к Григорию? Хорошо, даже очень хорошо. Он терпелив, а это качество в людях надо ценить, тем более в собственном муже и тем более если ему досталась такая жена, каковой она является сама, со своими идеями. Прямо скажем — не сахар.
Кира Викторовна идет на кухню, ставит чайник. Открывает дверцу холодильника, разглядывает, что имеется на полках. Это легко сделать, потому что холодильник в основном пустой и, как говорит Перестиани, часто рычит от голода. Кира Викторовна не Алла Романовна, она не забывает продукты в школе, она вообще забывает их покупать. Григорий даже вывесил однажды лозунг: «Мойте руки вместо еды». Кира Викторовна вытаскивает плавленый сыр и что-то еще. Потом отыскивает остатки хлеба.
С бутербродом идет в спальню, открывает шкаф. Ест и разглядывает платья. Решает, какое надеть сегодня в театр. Потом бежит на кухню — закипел чайник. Сыплет в чашку растворимый кофе, наливает кипяток. Она не Сим Симыч с его «турочкой».
Не присаживаясь, пьет кофе и доедает бутерброд. С чашкой идет в спальню к платьям — надо все-таки выбрать, какое надеть. Но неожиданно берет с тумбочки детектив. Кира Викторовна присаживается на кровать, раскрывает книжку. Сейчас Кира Викторовна очень похожа на Ладьку.
«— Можете ли вы зарегистрировать эти два чемодана?
— Изволите, вот ваша квитанция».
Кира Викторовна торопливо переворачивает страницу: детектив — ее тайная страсть.
«— Поезд будет на вокзале через десять минут».
Кира Викторовна вскочила с кровати. В конце концов, какое надеть платье? Уже пора бежать в театр.
И так вот всегда — вскакиваешь и бежишь, и бежишь. Везде ты нужна, а если не нужна, то тебе что-то нужно или кто-то нужен. И все обязательно срочно. Неужели люди когда-то приходили домой, садились и пили чай из самоваров? А если куда-то спешили, то только на извозчиках? Удобная, счастливая жизнь. Нет, не для Киры Викторовны. Она бы была несчастной от такой жизни. Определенно.
Как там себя чувствует Ладя в директорском кабинете? Вот уж за кого не надо волноваться — кабинет директора для него все равно что собственная классная комната, только более приспособленная для индивидуальных занятий: можно добровольно находиться под замком и не волновать ее, Киру Викторовну, хотя бы в канун такого дня.
Именно все так и было. Волновать Киру Викторовну Ладя не хотел, поэтому действовал дальше самостоятельно и сугубо конфиденциально: снял телефонную трубку и начал медленно набирать на диске номер. Ладя дал слово, но Ладя может его и взять. Полная самостоятельность. Упражнение — вещь полезная, но Ладе необходима связь с внешним миром.
Диск отсчитал последнюю цифру и остановился.
— Большой театр? — сказал Ладя. — Это Брагин… из мимического. Я немного задерживаюсь. Передайте Олегу Антоновичу… — Ладя положил трубку. Потом подошел к фортепьяно и начал собирать белые флаги.
В Большом театре мало что поняли из Ладиных слов. Брагин… Кто такой Брагин?
Но Ладька удовлетворен первым успехом: связь с внешним миром установлена. Надо попытаться установить непосредственный контакт с живым человеком. Остается замочная скважина. Ладя опять присел на корточки, только уже без скрипки. Так удерживать равновесие значительно легче.
Ладя смотрит в скважину. Пусто. Никого. Вдруг показалась тетрадь с музыкальным сочинением. Кто-то ее держал в руках и разглядывал отметку. Лохматая голова, клетчатая рубашка. Композитор. Юрка Ветлугин. Друг Гусева. Прекрасно.
— Полифония!.. Иди сюда, — зашептал Ладя.
— Чего тебе? — У композитора был точный слух, и поэтому композитор сразу понял, что с ним разговаривают через замочную скважину.
— Слушай…
Связь была установлена и с живым человеком. Теперь двое разговаривали через замочную скважину — разрабатывали план побега. Разрабатывал, собственно, Ладька, а композитор больше кивал своим худым длинным носом.
Ладька взобрался на спинку дивана, дотянулся до полукруглой фрамуги, которая сверху украшала дверь кабинета, нажал на фрамугу, и она открылась.
Композитор сбегал и принес лестницу часовщика.
Ладька пролез через фрамугу. Композитор приставил к дверям лестницу, держал ее. Ладька захлопнул фрамугу, быстро спустился по лесенке в коридор. У него не было двух чемоданов, но вскоре мимо Татьяны Ивановны прошел человек и пронес электрические часы и лестницу. Направился в полуподвал, в раздевалку.
Татьяна Ивановна была занята пасьянсом. «Могилу Наполеона» можно раскладывать сутки напролет, чтобы добиться такого положения, когда карты из двух колод окажутся сложенными только в восемь кучек и все кучки будут прикрыты только тузами и королями. Татьяна Ивановна вскинула глаза и, не сомневаясь, что это часовщик, продолжала хоронить Наполеона.
В раздевалке Ладя быстро натянул свою куртку, нахлобучил шапку и, как происходит в детективных романах, пулей выскочил наружу.
Обычно Ладька в шапке, как в ведре, носит все свои школьные принадлежности, даже учебники иногда. Как он это делает? Связывает тесемки, получается ручка — и ведро готово. Нагружайте его. А если ничего больше нести не надо, шапку, соответственно, надеваете на голову, и она, соответственно, перестает быть ведром. Сейчас ему ничего нести не надо было, и поэтому шапка была просто шапкой.
В городе ярко горели вечерние огни. На улицах было людно: кончился рабочий день и стояли очереди на троллейбусы, на автобусы.
Ладька пытался втиснуться без очереди в троллейбус, в автобус. Не получилось. Отовсюду вытаскивали, стыдили. Тогда Ладька, взъерошенный, растерзанный, возмущенно закричал:
