Филиппа Пирс - Том и полночный сад
— Полночь. Что они себе думают! Сколько раз можно бить?
Жена ничего не ответила.
— Отбивают какое-то несуществующее время. Одна надежда — миссис Бартоломью сейчас тоже мучается бессонницей.
Алан Китсон расстроился бы, узнай он, что миссис Бартоломью сладко-сладко спит. Вставные зубы в стакане с водой на прикроватной тумбочке злобно скалились в лунном свете, но беззубый рот счастливо улыбался приятному сну. Старушке снилось детство.
А напольные часы продолжали бить, словно потеряв счет времени. Прислушиваясь к их ударам, Том радостно отодвинул засов, повернул ручку и вышел в сад, уже ждущий за дверью.
Глава 5
ШАГИ ПО РОСЕ
Есть такое время, когда все кругом спит, — уже не ночь, но еще и не утро. Об этом знает только тот, кто ужасно рано встает, а еще тот, кто путешествует ночью. Поднимешь жалюзи на окне спального вагона и увидишь, как мчится назад замерший во сне пейзаж — деревья, кусты и трава неподвижны и бездыханны, объяты, укутаны сном, словно спящий путешественник, плотно укутанный в длинное пальто или дорожный плед.
Именно в этот час — серый и безмолвный — Том вышел в сад. Когда он спускался по ступеням и открывал дверь, была середина ночи, но стоило ему перешагнуть порог и очутиться в саду, время сменилось предутренней порой. Всю долгую ночь — залитый лунным светом или погруженный во тьму — сад стоял на страже, а под утро впал в дрему.
Зелень травы поседела от выпавшей росы, все остальные цвета тоже исчезли до восхода солнца. Воздух застыл неподвижно, ветви деревьев слегка провисли под собственной тяжестью. Чирикнула какая-то птица. Неуклюжий комок перьев спланировал вниз с вершины высокой ели, росшей у края лужайки, совсем было упал, нет, резко взлетел вверх, раскинул крылья, будто ветер его подхватил, сел на стоящее поодаль дерево, и оказалось, что это сова, сонная и недовольная после целой ночи бодрствования.
Том на цыпочках двинулся по дорожке, уходящей в дальнюю часть сада. Она была посыпана гравием, края обложены дерном. Мальчик хотел добраться до конца сада, но передумал и нетерпеливо свернул на поперечную тропинку. С одной стороны темной массой нависали ветви тисов, с другой росли кусты орешника. Впереди виднелся светлый серо-зеленый треугольник — там дорожка снова выходила из-под навеса деревьев. По покрытой полусгнившими прошлогодними листьями земле было мягко и приятно ступать. Том бесшумно, словно привидение, скользил по тропинке. Сквозь поросль тисов справа мелькали светлые проблески — темное-светлое-темное-светлое-темное… Том догадался, что это просвечивает стена дома, он двигался позади ряда деревьев, обрамлявших лужайку.
Дорожка добралась до грядок со спаржей, тут, как он позднее обнаружил, начинался огород. За высокими, похожими на могилки, холмиками грядок темнел продолговатый контур пруда, восьмиугольная беседка на высоком арочном основании гляделась в пруд. К двери домика вели каменные ступени. Казалось, как и все остальное в саду, беседка спит стоя.
За прудиком и беседкой прихотливо извивалась другая дорожка, по одну сторону запущенные заросли, по другую живая изгородь.
Том заметил, что с трех остальных сторон сад тоже окружен — домом, высоченной стеной из камня и кирпича с юга, а с третьей стороны низенькой оградой, на которую, похоже, нетрудно будет забраться. Но сквозь живую изгородь пролезть, должно быть, легче легкого, а Том, только ступив в сад, уже умирал от любопытства узнать, что за его пределами. Он внимательно оглядел живую изгородь, надеясь найти просвет между кустами — ему совсем немного нужно, чтобы, извиваясь, протиснуться наружу. Вот и просвет, совсем узкий — фут шириной, три фута вышиной, да только не насквозь, а вглубь живой изгороди. Том пополз по-пластунски.
Узкий лаз привел его к куда более широкому просвету, на это раз в наружной стороне изгороди. Том выглянул, перед ним простирался большой луг. На лугу лежали и дремали коровы, одна только-только проснулась и собралась вставать, выпрямляя для начала задние ноги, другая уже вовсю щипала траву. Эта корова внезапно перестала жевать и сонными недоуменными глазами уставилась прямо на Тома. С уголков рта свешивались пучки травы, длинная нитка слюны держалась на губе и легонько покачивалась на неожиданно задувшем утреннем ветерке.
Поодаль из травы показалась длинная серая гусиная шея, птица повернула голову боком, так, чтобы глаз видел просвет в изгороди и копошащегося там Тома. Мальчик не знал, что это сторожевой гусь, но через мгновение белые шеи гусынь тоже потянулись вверх, птицы старались разглядеть, что происходит. Тут гусак вытянул шею, выпятил грудь и, растопырив перья, взмахнул красиво очерченными крыльями. Одна гусыня, потом другая тоже замахали крыльями — птицы приветствовали наступающее утро.
Тома не обрадовало напоминание об утре — сколько же прошло времени? Он пробрался обратно тем же путем. Мальчик уже неплохо ориентировался в саду, узнавал тропинки и дорожки, аллеи, кусты и деревья. Некоторые приметы просто бросались в глаза. У края лужайки над всеми остальными деревьями возвышалась огромная ель, вокруг нее обвился плющ, и его побеги торчали во все стороны, как детские ручонки из-под материнской шали. На высокой южной стене, густо увитой диким виноградом, виднелись солнечные часы, их венчало вырезанное из камня солнце с каменными лучами. Солнечный круг зарылся подбородком в вырезанные в камне курчавые облака — словно папин подбородок в пене для бритья, подумалось Тому. Рядом с часами была калитка, обрамленная кустами жимолости, — надо бы попытаться ее открыть, но даже без солнца один вид солнечных часов напомнил мальчику, что пора торопиться.
Проходя мимо теплицы, он мельком глянул через стекло — интересно же, что там растет, а у пруда краем глаза приметил промелькнувшую в воде тень — золотые рыбки, наверно. За минуту или и того меньше обошел парник с поднятыми рамами, где росли огурцы, быстро проскочил мимо голубятни, там только начинали просыпаться голуби.
Он зигзагом обежал огородные грядки, те, что за грядкой со спаржей. Дальше росли яблони и груши, за ними виднелись клубничные кустики и шпалеры, увитые горохом, рядом с ними — защищенные от домашней птицы проволочной сеткой кусты малины, крыжовника и смородины. Подле крыжовника рос ревень. Каждый кустик ревеня был закрыт либо старым бочонком, либо отрезком глиняной дренажной трубы, а сверху прикрыт мешковиной. Между клепками одного из бочонков что-то белело — клочок бумаги. Листочек был сложен и надписан детской рукой — хотя вряд ли написанное могло считаться адресом — «Оберону, Владыке эльфов». Том совершенно не желал иметь ничего общего со всякими эльфами и феями. Он быстренько отскочил от грядки с ревенем и вернулся на лужайку.
Там были цветочные клумбы в форме полумесяца, на которых цвели гиацинты, между цветами уже вилась ранняя пчелка. Гиацинты напомнили Тому о тете Гвен, но теперь он на нее не сердился. Ничегошеньки она не знает, бедняжка, что с нее возьмешь.
У края лужайки Том резко остановился. На серо-зеленой, покрытой росой траве виднелись два ряда более темных пятен — следы. Кто-то прошел по лужайке, постоял, повернулся и пошел в другую сторону. Когда? Наверно, после того, как Том очутился в саду.
— Уверен, что их раньше не было, точно-точно, не было.
Сколько времени этот неизвестный тут простоял? Зачем он здесь оказался? Мальчику вдруг стало не по себе, он — а может, она? — стоял лицом к ряду тисов. Получается, что когда Том шел по дорожке и видел мелькание дома сквозь просветы между деревьями, кто-то стоял у дома и видел мелькающую за деревьями мальчишескую фигурку.
Том оглядел дом, окно за окном. Кто-то отпрянул от окна на верхнем этаже? Нет, просто почудилось.
Нервы Тома были на пределе, он чуть не упал, когда в саду послышался какой-то резкий звук. Это хлопнула калитка. Он присел за кустом, а потом пополз в направлении звука. Кто-то прошел через калитку у солнечных часов — мужчина с тачкой.
Через секунду Том сообразил, что это, должно быть, садовник, и он ничего ужасного не замышляет, просто начал дневную работу. Садовник насвистывал, и Том вдруг понял, что весь сад полон звуков — пения птиц, шелеста листьев в утреннем ветерке и всех этих непрестанных шорохов дышащих деревьев, кустарников, трав и насекомых. Солнечные лучи уже проникали повсюду, согревали землю, высушивали росу. Железная стрелка солнечных часов начала наконец отбрасывать тень. Наступил день, и Том испугался, что застрял в этом чужом времени. Он снова пересек лужайку, надеясь поскорее попасть в дом и вернуться на второй этаж в свою постель — если, конечно, его спальня, не говоря уже о кровати, все еще там, на своем месте. Через дверь виднелась прихожая со множеством предметов обстановки, замеченных прошлой ночью, — теперь света хватало с лихвой. Утром все выглядело до ужаса реально.
