Сергей Иванов - Его среди нас нет
Однако сама бабушка пить не стала, а быстро ушла в маленькую комнату. И оттуда сразу же послышались звуки — ну такие, как если убираются.
Молоко было — отказаться от второй чашки просто невозможно: как настоящее дачное! И не из пакета, не из бутылки. Из простого алюминиевого бидона с чуть помятым боком.
Вошла бабушка, заглянула в кастрюльки, булькавшие на газу, снова ушла.
— А кто она по профессии? — спросила Таня.
Сережа стал думать почему-то не о профессии, а о бабушкиной одежде. Она одета была как-то… Нет, не плохо, а вот… Неярко, что ли, не по-городскому. И молоко деревенское… Он удивленно посмотрел на Таню. Но произнести не решался.
— Телятница она, понял! — сказала Таня торжествующе.
Сережа был поражен. И тем, что у такого человека, как Таня, бабушка телятница. И тем, что он почти угадал!
Бабушка пробыла еще час с небольшим. Прибралась, сготовила щи, второе, укутала одеялом кашу и скорее уехала, потому что не могла оставить телят своих больше чем на несколько часов… Ну и дела!
Что он еще узнал за этот месяц? Много, много всего.
Таня изучала класс. Она знала всех (конечно, с помощью «Ватсона»).
Ее — никто! Ее, вернее всего, просто считали серой личностью: за месяц к ней попривыкли. О странном появлении довольно скоро забыли. Таня сама так устроила, ограничиваясь короткими ответами, ограничиваясь отношениями с Сережей, который в классе все-таки котировался в основном на тройку.
Она говорила:
— Это все тренировка, а не жизнь. И потом, сыщику совсем не обязательно, чтоб его знали в лицо. Чем меньше народу меня понимает, тем лучше!
И еще она говорила:
— Я знаю. Ты думаешь, мы в игрушки играем…
Говоря по правде, Сережа действительно во многом сомневался.
— А я бы на твоем месте продолжала упорно готовиться! — говорила она с суровой укоризной.
— Да к чему?!
— К тому! К тому, что преступление зреет!
— Да с чего ты взяла?
— Логический расчет. Первый месяц все к школе относятся шаляй-валяй. Но дальше уже надо думать про четвертные. Понимаешь? А честно думать по силам далеко не всем!
Сережа в таких случаях не умел ни возразить, ни поддакнуть.
— Для начала я расследую чисто школьное дело. К этому и готовься. Думай о школе, о классе. Все замечай.
И Сережа старался замечать.
И тем заметнее становились перемены в нем самом. Со страхом и волнением их замечала и Сережина бабушка.
Дело в том, что его родители уехали в сибирский Академгородок — участвовать в каких-то там экспериментах. Таня, узнав об этом, усмехнулась:
— Тоже на восток? Поближе к моим?
Сережа хотел удивиться: ведь Сибирь и Африка… Но Таня нисколько не слушала его. Сказала сердито:
— Раньше дети хотели быть свободными от родителей, а теперь родители хотят быть свободными от детей.
— Да ты откуда это знаешь?
— Я же их не осуждаю! — Таня усмехнулась. И было неясно, то ли она это сама придумала, то ли где-то вычитала. А где можно такое вычитать?
Но речь сейчас не об этом и вообще не о Тане. Речь о Сережиной бабушке, о Елизавете Петровне. Каждый день, а особенно каждый вечер, она собиралась поговорить с внуком и — не могла. Она сама установила в доме эти отношения вольности, свободы личности. Ведь когда-то она была тут вовсе не «бабушкой», а главой семьи. Когда еще жив был ее муж и сын только готовился поступать на химфак в Московский университет.
И все-таки однажды, когда Сережа пришел домой с синяком под глазом. И при этом вовсе не подавленный. И при этом глаза — и подбитый и неподбитый — чуть ли не веселые, чуть ли не победные. (А они, наверное, и были победные, только бабушка того представить себе не могла!)
В общем, именно в такой вечер она решилась наконец. Всего, впрочем, на одну фразу:
— Ты думаешь, это хорошо — так измениться вдруг? — Она подала внуку холодную серебряную ложку, чтобы он приложил ее к синяку. — Ты уже стал не ты, понимаешь? Какой-то другой!
Это были, как ей казалось, сильные слова. На Сережу, однако, они не произвели впечатления.
— Ну ладно. Давай пить чай! — сказала бабушка. И это была тоже не простая фраза в их семье. Она как бы значила: разговор вслух окончен. Но разговор про себя — безмолвный разговор и даже более важный — продолжается!
…Елизавета Петровна думала сейчас о довольно странном — о многих смертях, через которые приходится пройти человеку, пока он не доберется до последней и главной своей смерти.
Вот Сережа… Потерял такую чудесную наивность и мягкость. Стал вдруг внимательнее, расчетливей. Стал другой! И значит, тот прежний Крамс больше не существует.
Так ужасно было это думать.
Но это была правда. Елизавета Петровна вдруг невольно вспомнила, как внук ее ожесточенно дышит, делая свою физзарядку… Конечно, это абсолютно в духе времени — увлечение спортом и так далее. Но — подумать только! — как это не похоже на Крамса. На прежнего Крамса! Теперь уж его так и не назовешь!
Не в силах более сдерживать себя, Елизавета Петровна порывисто встала. То есть порывисто, насколько ей позволили шестьдесят шесть лет. И ушла к себе!
Она ошиблась. Ее слова произвели на Сережу впечатление. Он, конечно, не мог знать о взрослых бабушкиных мыслях про многие смерти в жизни человека. А все же чувствовал эти перемены. И тревожно ему становилось. Хотя он и делал вид, что — ничего, все в порядке. На самом деле было ему тревожно. Ведь он тоже принадлежал к этой семье, которую когда-то основала бабушка, и наследственная закваска в нем сидела крепко.
Машинально Сережа прижимал тяжелую серебряную ложку к подбитому глазу. Ложка была старая, с неудобной квадратной ручкой, на которой были вырезаны виноград, яблоки, груши, колосья, еще что-то пышно-растительное и четыре буквы: «ВСХВ». Так раньше, задолго до его рождения, называлась Выставка достижений народного хозяйства.
Был бы поблизости человек, который умеет выражаться штампами, он сразу бы определил, что Сережа «идет на поводу».
Так, быть может, Сережа шел? Не хотелось ему думать этими глупыми словами. Получается, что про человека говорят, как про лошадь или как про корову!
Значит, что же ему — уйти от Тани?
И сразу отвечал себе: нет, этого он не сделает… Идти на поводу, конечно, плохо, но и предавать тоже, извините, не очень…
И все-таки странные у них были взаимоотношения! Попадись сейчас Сережа на язык сплетнице, она точно определила бы: влюбился!
Хотя на самом деле Сережа и не думал влюбляться. Куда там — в такую начальницу, в такого железного Шерлока Холмса!
И неправильно было бы сказать, что Сережа ее, например, боялся. Однако и возражать не пробовал никогда.
Раз он пришел к Тане для какого-то там их дела. Между прочим, она никогда не ходила к нему, а только он к ней. Сережина бабушка даже, наверное, и не подозревала о существовании такой Садовничьей Татьяны.
Он пришел к ней. Таня открыла дверь, молча и спокойно приложила палец к губам, пропела в маленькую комнатку. И здесь из-за полуприкрытой двери он слышал разговор, который происходил в большой.
— Кто там пришел?
— Мой брат! — твердо ответила Таня. А первый голос был нервный отчего-то. Мальчишеский.
— Ты ведь мне обещала. Разве не так? А теперь предаешь!
— Ну ты же видишь, я переехала в другой район, — спокойно отвечала Таня. — Другая школа.
— Что ж, если школа другая, значит, можно спокойно предавать?
— Мне это не интересно больше! — опять очень твердо произнесла она. — И я не обязана притворяться.
На этом месте Сережа сильно прикрыл дверь — чтобы не подслушивать и чтобы напомнить о себе.
Через короткое время невидимый мальчишка ушел.
— Вылезай! — сказала Таня. И потом: — Почему ж ты ничего не спрашиваешь?
А он правда ничего не спрашивал. Как подчиненный, что ли? Ему прикажут, он и выполняет — вопросы никакие не нужны. Действительно странно!
— Рассказать, как я тебя в лесу узнала?
А он уж будто забыл, будто у него Таня была командиром всю сознательную жизнь. Надо же — гипноз!
— Мы когда эту квартиру купили, я решила сходить в школу, где буду учиться. Пошли с отцом. А тут перемена — выходит ваш пятый «А». Ну и ты в том числе.
— Почему именно пятый «А»?
— А это семейная традиция. У меня отец все восемь лет в классе «А» учился. И я тоже решила!
Сережа кивнул. Все до того просто оказалось, что лучше бы и не узнавать. Таня живо разобралась в этом его скучном кивке:
— Когда фокусы объясняют, всегда неинтересно. А сами только что хлопали! — Потом пригвоздила его взглядом: — Как же ты не оценил, что я тебя запомнила! И потом узнала! Через три месяца! Среди леса! Когда ты был в одних шортах!
Увидев, что Сережа чувствует себя пристыженным, она смягчилась:
— Это приходил один мой… В общем, человек из той школы.
