Наринэ Абгарян - Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения
И, свесившись через перила, сестра вцепилась пальцами мне в глаза.
– На счет «три» я надавливаю, а ты тянешь! – велела она Мане. – Раз! Два! Три-и-и-и!
– И-и-и-и-и, – забилась я в истерике, – вы мне уши поцарапали-и-и-и-и!!!
На мой крик прибежала мама. Тут же начала причитать про «ну сколько можно»! С нижнего этажа высунулась соседка тетя Маруся, с верхнего свесилась соседка тетя Бела.
– Надя, попытайся прижать ее уши к голове так, чтобы она пролезла! – инструктировала тетя Маруся.
– Да она не только ушами упирается! – Мама вертела моей головой во все стороны, пытаясь помочь мне освободиться.
– Я знаю, что нужно делать! – Каринка просунула швабру в перила и навалилась всем телом, чтобы раздвинуть прутья. Маня перевесилась через перила, вцепилась в другой конец швабры, с силой потянула на себя.
«Хрясь!» Швабра сломалась пополам и, пребольно зацепив одним краем мое многострадальное ухо, повисла хомутом на шее. Я опять взвыла.
Через несколько минут под нашими окнами собралась толпа зевак. Дети откровенно гоготали, мамы ахали и причитали. Я готова была сквозь землю провалиться. Тщетно пыталась сделать вид, что это вообще не моя голова из балконных перил торчит. А даже если и моя, то она вовсе не застряла, а так просто, высунулась подышать свежим воздухом. Взбодриться, так сказать, высунулась.
Тетя Бела ставила на своих балконных перилах эксперименты – пыталась раздвинуть их скалкой, потом притащила металлическую трубу от пылесоса.
– Надя, а что, если натереть ей голову чем-нибудь? – пропыхтела она сверху.
– Чем? – встрепенулась мама.
– Чем-нибудь скользким. Да хоть мылом!
– Сейчас принесем мыло! – ринулись в ванную Каринка с Маней.
– И в ковшике водички принесите, – крикнула им вслед тетя Бела.
– Вы что, мне голову тут мыть будете? – прокряхтела я.
– Нет, горе луковое. Намылим волосы, авось тогда голова легче проскочит.
К тому моменту, когда девочки приволокли мыло с водой, движение по улице Ленина было полностью парализовано – встали машины, а из продуктового магазина напротив высыпала огромная очередь и, сгрудившись за палисадником нашего дома, с любопытством наблюдала представление. Периодически фонтанировала суждениями.
Кто-то, например, предложил сбегать за пилой.
– Зачем за пилой?
– Отпилим прутья, вон они какие толстые, так просто не раздвинуть.
– Мам, не надо пилы! – зашипела я.
– Не будет никакой пилы, мы тебя так вытащим. Закрой глаза.
Под одобрительный гул толпы мама намочила мои волосы и тщательно намылила. Уши мигом защипало – видать, мы их здорово поцарапали, пока вырывали меня из балконного плена.
– Больно! – заныла я.
– Потерпи немножко, сейчас уже всё. – Мама взбила на волосах мыльную пену, натерла мылом перила.
– Пусть она смотрит не вниз, а прямо. Авось так легче голова протиснется! – крикнул кто-то из болельщиков.
– Не надо, – заверещала снизу тетя Маруся, – голова небось уже, когда вниз смотришь, а не когда прямо!
К сожалению, маневры ни к чему не приводили – моя несчастная черепушка в любом положении оказывалась шире, чем проем в перилах, и отказывалась пролезать обратно! Я уже откровенно рыдала на всю улицу – ноги-руки от неудобного положения ломило, шея затекла, да и стыдно было ужасно!
– Подсолнечное масло! – выступила с новым предложением толпа. – Надо ей голову подсолнечным маслом полить!
Мама ринулась на кухню за бутылью с маслом, щедро полила мне голову.
– А-а-а-а, – взвыла корабельной сиреной я, дернулась, вывернулась боком и внезапно вылезла в перила по пояс.
– Стой! – Мама схватила меня за шиворот.
– Все правильно! – заверещала толпа. – Голова пролезла – значит, и туловище пролезет. Она же худющая, как жердь.
К счастью, тут прибежал старший сын тети Маруси, они на пару с мамой вцепились в меня что было сил, выволокли через перила и затащили на балкон.
– Ура! – заревела толпа.
– Ыа-а-а-а! – разрыдалась, теперь уже от счастья, я.
Первым делом мама помогла мне вымыться. Я выла и отбивалась – уши страшно зудели. Потом мама щедро обработала царапины йодом, еще и зеленкой обработала – балконные перила местами проржавели, и она боялась, что я подхвачу инфекцию.
Ночь я провела исключительно на спине. На боку лежать не получалось, болели уши. Попытка поспать на животе не увенчала успехом – задыхалась в подушку.
С утра уши раздулись и пульсировали так, что я дергала в такт головой. Мама дополнительно обработала царапины мазью Вишневского. В школу я не пошла, горевала дома. Периодически подходила к зеркалу и кручинилась на свое отражение. Наотрез отказалась выступать на концерте.
Но после школы прискакала Манька, долго демонстрировала мне вылезший на носу прыщик, мы его разглядывали и так и эдак, и перед окном, и в ванной, под большой белой лампой.
– Видишь, – волновалась Манька, – я тоже взрослею. Вон, у меня прыщи пошли. Будет чем сегодня дразнить эту препротивную Ангелину.
– Но я же в таком виде не пойду? – попыталась отбиться я.
– Ты чего? – разобиделась Манька. – Как это не пойдешь? Обязательно пойдешь, повяжем косыночку, и пойдешь.
Отказывать Маньке я не умела. Поэтому молча дала маме повязать мою многострадальную голову шелковым платочком. Мама предварительно обложила уши марлевыми тампонами и прикрепила их пластырем к туго сплетенным в косичку волосам.
– Потом аккуратно оторвем, главное, чтобы мазь не протекла, – объяснила она.
Я щедро оплакала свой попорченный экстерьер. Щедро, но недолго, потому что скоро за нами заехал дядя Миша, и мы с Манькой, торжественно загрузившись в Васю, поехали на концерт. Дядя Миша всю дорогу посмеивался надо мной и называл Чебургеном.
– Длинная, как крокодил Гена, и ушастая, как Чебурашка, – повторял он и так смешно передразнивал выражение моего лица, что мы с Манькой покатывались от хохота.
Концерт, вопреки нашим ожиданиям, очень даже удался. Сначала мы подразнили Ангелину Манькиным прыщиком, Ангелина немного сникла и сбавила градус своей выгнутой спины. Но на сцену все равно вышла победительницей.
– Очень надо! – фыркнули мы.
Потом настал черед Манькиного выступления. Она выплыла, торжественная, на сцену, подставила освещению украшенный прыщиком нос и сыграла фрагмент из «Крестьянской кантаты» Баха так, что у Марии Робертовны от гордости за ученицу залоснились усы.
А потом настал черед моего выступления.
Публика, наслышанная о моих вчерашних подвигах, встретила меня овациями. Дядя Миша вообще несколько раз вскакивал с места, хлопал громче всех и кричал «браво»!
Я победно повернулась к кулисам. Сладко улыбнулась вытянувшемуся лицу Ангелины. Села за фортепиано, поправила на голове косынку. Сыграла этюд на одном дыхании. Под одобрительный гул публики повторила на бис.
Ушла, гордо чеканя шаг.
Это было самое триумфальное наше выступление. Боюсь, что ни до, ни после мы с Манькой не играли так хорошо, как в тот день. Думаю, случись у нас по горячим следам диктант по сольфеджио, мы бы написали его на пятерку с плюсом.
Манькин прыщик Ба вечером с боем обработала мазью, и на второй день, к большому нашему сожалению, от него не осталось и следа. Больше прыщиков на Манькином пути не случалось.
Грудь Ангелине мы со скрипом, но простили. Решили, что всему свое время, и прекратили завидовать. Написали ей утешительную записку. Ангелина очень обрадовалась и призналась нам по секрету, что сильно переживала и иногда даже плакала по ночам.
– Почему?
– Боялась, что вы меня дразнить будете.
– Ну ты и дурочка! – всплеснули мы руками.
Но что самое удивительное – после эскапады с балконными перилами страх перед высотой у меня прошел. То есть улетучился насовсем.
Вот такой странный способ лечения боязни высоты.
Ба назвала это явление «феноменом чистой воды». Нам с Манькой так понравилось новое выражение, что мы теперь его часто употребляем. По делу и просто так, для удовольствия. Потому что уж больно красиво звучит!
Глава 3
Манюня, народные ремесла и прочие хлопотные дела
На дворе весна, самый разгар. На излете суматошный, изливающийся косыми снежными дождями март. В этом году он выдался особенно сумасшедшим – чистое утреннее небо к полудню застилали низкие облака, в воздухе кружились редкие, мелкие снежинки, и от этого как-то сразу становилось по-зимнему холодно и неуютно. Потом внезапно снова выглядывало солнышко, и затихшие птички заводили свой радостный щебет. А вечерами поднимался сильный ветер, гудел в водосточных трубах, кружил во дворах воровато подхваченными обрывками старых газет да всякой другой ненужной чепухой, громко стучал ставнями окон.
Мама ходила через день бледная, с туго обвязанным лбом, потому что она у нас очень чувствительная ко всяким погодным переменам. Как только дома заканчивались таблетки анальгина, или я, или Каринка мигом подрывались в аптеку, иначе, если дело довести до мигрени – без скорой не обойтись. От мигрени мама делается совсем бледной, лежит пластом на диване, морщится от малейшего шума и тихо стонет. Приходится сразу же набирать 03, прибегает тетя Света, мамина подруга, делает ей укол, закрывает дверь в комнату и велит нам вести себя тихо, чтобы мама могла отоспаться. Насчет «прибегает» я не вру, тетя Света действительно прибегает, потому что от поликлиники до нас быстрым ходом минут пять, а пока разъезжающая по городу или ближайшим селам машина скорой помощи приедет – пройдет целая вечность. Вот тетя Света, услышав в трубке позывные «мигрень», тут же и мчится к нам на всех парах, со шприцем наперевес.
