Нина Дашевская - Я не тормоз
Вообще есть ли у кого такой брат, как мой Лев?!
В общем, нормально я вывалил макароны в этот дуршлаг, только немного их улетело в раковину. Пришлось выкинуть, но осталось тоже довольно много.
И я натёр сыр!
И засыпал макароны этим сыром!
И знаете, что. Это было ослепительно, потрясающе вкусно. Мегаеда. Видели ли вы, как в горах встаёт солнце, и освещает вершины в снежных шапках, а весь мир лежит внизу, а тени, в ожидании нового восхитительного дня… Вот какими вышли у меня макароны!
Лёвка ел с добавкой, а я без, оставил маме.
И потом она пришла, мама.
Зашла в ванную и сразу спрашивает: что у вас тут случилось?
И откуда знает, я же всё убрал! А, нет. Одежда наша осталась в ванной, супная. Забыл.
— Я сварил макароны, — сказал я.
— Что? — спросила она.
А я уже ей положил в тарелку и посыпал сыром. Правда, они уже были холодные, и сыр не расплавился.
Но всё равно, всё равно. Теперь никто не скажет мне, что я ничего не стою, что я ничего не сделал в жизни.
Я сварил макароны. И мама сказала, что в жизни не ела ничего вкуснее.
В тот день я понял, что готовить не так уж трудно и даже приятно. Сейчас мною освоено три блюда: макароны (правда, теперь я знаю, что их потом лучше на сковородке поджарить, вкуснее), картошка ещё варёная. И омлет! Специальный тройной омлет, разделённый на три сектора. Мамин — с помидорами и зеленью, мой — только с помидорами, а Лёвкин — без ничего, он плюётся помидорами этими. Главная же моя поварская фишка — это сыр. Если любую еду засыпать сыром, то выходит не просто еда, а искусство. И вот ещё что: если я приготовил ужин, то никто уже не скажет, что комната моя завалена и в неё не войти. Ну, скажут, конечно. Найдутся некоторые. Но согласитесь, что моральное превосходство на моей стороне.
* * * РекаПереходы. Дурацкая вещь, переходы эти, но ничего не поделаешь. Вверх ещё ничего, но вниз! Когда-нибудь я загремлю на своих роликах, никак не научусь спускаться легко и уверенно.
Зато! Последний переход, я поднимаюсь по лестнице и вижу реку. Наконец-то. Я на набережной!
Подъезжаю и сначала просто смотрю.
Вода вблизи выглядит так себе. Не очень чистая река Москва, конечно. Но это если смотреть на поверхность. А так… Так я думаю, что она просто река; была задолго ещё до Москвы, моего города. И пришли сюда древние люди, и стали жить…
Город какой огромный отражается в воде. Высотка, гостиница «Украина». И в оба края — Москве конца не видно. Никогда с обычных улиц не увидишь столько города, сколько с берега реки.
Ноги несут меня в путь, под мои шесть мостов, к путеводной звезде на башне Университета.
Шаг, другой… Я стараюсь толкаться чисто и ровно, руки за спину, как настоящий спортсмен-конькобежец. Тут, на моей набережной, мало людей — гулять неудобно, и переходов сюда почти нет, не попасть так просто к моей реке. Так что это наше место, велосипедно-роликовое, колёсное.
Левой, правой… Пролетела в один миг электростанция, так похожая на корабль со своими белыми трубами. Стараюсь не смотреть влево, там дорога, полно машин; я дышу не ими, а рекой. Чувствую её, реку. Проезжаю Белый дом, Мэрию — сначала мне было не по себе ездить здесь, а теперь привык, и чего такого страшного. Ныряю под первый мост — Новоарбатский; древнегреческие колонны в воде, такие неожиданные. Сверху машины несутся на Кутузовский, никто и не знает про эти колонны внизу. Потом метромост — любимый из всех, за чёткость линий, ясную дугу, чистая конструкция, никаких излишеств.
Вот эти всякие ротонды с колоннами, башенки… Я им киваю, как своим; но в идеале мост должен быть чистым, всё подчинено смыслу. Смоленский метромост, стальной, однопролётный, арочный. Мне нравятся сами слова даже.
Пешеходный мост Богдана Хмельницкого. Он красивый, но меньше мне нравится, чем метро. Он какой-то специальный, для красоты. Стекло, фонари… И потом, когда я выскакиваю из под него, там есть страшное место. Лестница вниз, нет ограждения. И всегда после этого места я долго ещё представляю себе, как я почему-то не свернул дальше на тротуар, а загремел по этой лестнице вниз, в воду…
Москва стремительно проносится мимо меня. А на воде встречают старые знакомые, их так мало кто знает, а я люблю. Люблю речфлот. Знаю по именам. Полуразвалившаяся облезлая Атлантида. Сияющий теплоход «Рэдиссон»; парадная «Аллегрия» (ужасное название. Вы ведь тоже прочитали «Аллергия», да? Я долго не мог понять). Но это не то.
Главное — работники реки, баржи. Катера. Удивительный «Ковров» на Саввинской набережной (это я уже пол-Москвы прошил). На «Коврове» валяется какой-то мусор, и реальный ковёр висит-сушится. Второй месяц сушится. Зачем?… И велосипед валяется чей-то, и матрас. Вот там люди живут. Работают, живут. Что за люди?… Работают в Москве на воде. И для них есть такие важные слова: навигация…
На ржавой корме «Коврова» написано краской: «Шаланда». Привет тебе, Одесса, Приморский бульвар, каштаны, ездили с папой осенью, летом тоже ездили, но мне не понравилось, а осенью! Как же там осенью красиво.
Позади «Коврова» через реку — огромная ТЭЦ. ТЭЦ 12. Рабочая штука, две трубы, такая же, как мой речфлот. Без бантиков-рюшечек. Механизм города.
И тут же, перед Новодевичьим монастырём, Гессе. Привет, Гессе.
На старом доме штукатурка выцарапана так, что вышел портрет. Человек и город; лицо старого человека в очках на три этажа. Я смотрел в интернете, просто этот адрес набрал, Саввинская набережная, 27, и знаю теперь, что это Гессе, немецкий писатель, «Игра в бисер», книжка стоит дома. Пока не читал, но скоро возьмусь. И я теперь здороваюсь с ним. Привет, Герман, это я.
И прощаюсь с машинами. Последний мост — двойной; железная дорога и Третье Транспортное кольцо, пролетаю под ними — и я в Лужниках.
Москва пропахана с севера на юг за двадцать минут. Московский воздух намотан на мои восемь колёс. Я когда-то услышал папино выражение: «этот путь берётся ногами», в том смысле, что такое расстояние пешком можно пройти.
Мой огромный город берётся ногами, безо всякого мотора. Это удивительно. Не весь, конечно, от края до края, но хотя бы основная его часть. Я был определённо на севере, а сейчас точно — на юге. Тут даже теплее как-то…
Нижняя петля Москвы-реки. Машинам сюда нельзя; здесь парк и дорожка вдоль воды. На другой стороне — Воробьёвы горы, Университет. Полыхающая осень. Кажется, нет зеленее города, город-сад, город будущего! Там, среди разноцветных деревьев, вдалеке, видны сияющие стеклом башни Сити. Неужели я оттуда приехал?! Так быстро!
На парапете стоит утка. Я проезжаю мимо, она даже не вздрагивает. Стоит и смотрит на Университет. Внимательно так.
Впереди Лужнецкий Метромост, двойной, снизу метро, сверху машины. И прямо на мосту станция — Воробьевы горы.
Можно перейти по этому мосту реку. И на станции заглянуть прямо в окна вагонов, если там поезд метро стоит. Так странно: они в метро, торопятся по делам.
А я на роликах.
Их увезут, а я — сам.
На той стороне полно людей. Отсюда по набережной можно гнать дальше, через Андреевскую набережную, через Парк Горького до самого Крымского моста, и даже ещё дальше: до Красного Октября, в этом году там сделали ещё набережную.
Но там набережные другие. И река другая. Там люди гуляют. Катаются. Дети, полно детей.
Радостный, лёгкий город. Совсем другие лица, чем в метро или на автобусной остановке.
Но всё же я люблю больше свои, хмурые набережные, пустые, без это праздной толкотни.
Тем более сегодня мне не успеть туда, к Крымскому мосту. И, продышавшись в Лужниках, я еду обратно, домой. Под всеми моими мостами, мимо моих Гессе и речфлота, в обратном порядке, к спирально-закрученной башне Сити.
И там я проскакиваю свой переход и еду до конца набережной.
У самых башен, под последним мостом есть спуск к воде. Ковыляю вниз по лестнице… И тут уже сижу у воды. Тут тихо. И никогда не поверишь, что наверху огромные башни, и рядом Третье транспортное кольцо.
И видно далеко-далеко. У воды виден мой город иначе. Длинный-длинный такой вид, и рябь на воде. Какие-то плавучие растения на длинных стеблях, всё же растет что-то в московской воде. И отражаются высотки с другого берега.
* * * Дина— Волков! Ты мне нужен, пойдём!
— Ооо, — сказали все наши пацаны, мы стояли вместе под лестницей, а тут Тонька меня вызвала. Да, не каждый день девчонки так подходят.
— Чего тебе?
— Пойдём! — и она схватила меня за руку, поволокла куда-то. Наши свистели нам вслед, ещё бы! Чего это вдруг с Тонькой?
— Слушай, Волков! Только не смейся, понял? Будешь смеяться — в лоб дам. Дело серьёзное.
— Чего случилось-то?
— Дина заболела.
— Кто?… Наша Дина?
— Да.
— Серьёзно, что ли?…
Тонька кивнула. Дина Моисеевна, наша классная с первого класса. Мы к ней до сих пор ходим в конце года и на день рожденья, поздравляем.
