Хорст Бастиан - Тайный Союз мстителей
Однажды ночью в груди Гарри шевельнулось подозрение. Кто-то пришел к ним. Он слышал через стенку, как мать с кем-то говорила. Сперва он не придал этому значения и снова заснул. Но потом все же спросил мать, с кем это она разговаривала ночью.
«Должно быть, тебе почудилось, — ответила она. — Никого у нас не было».
Гарри не поверил:
«Ты неправду говоришь!»
Мать села с ним рядом, взяла его руку в свою.
«Гарри, ты ведь любишь папу?» — спросила она.
В знак согласия он опустил голову.
«Вот поэтому, — сказала мать, гладя его по голове, — никто и не должен знать, что к нам ночью заходили».
Но понять этого Гарри так тогда и не понял. Однако промолчал. Он догадывался, что ночные посетители были друзьями его отца. Он ничего не сказал и когда обнаружил, что мать дала этим гостям с собой яиц и сала. Напротив, он обрадовался и даже старался поменьше есть, чтобы мать могла что-нибудь дать им в следующий раз.
И это было каким-то утешением для него. В школе никто не хотел с ним водиться — ведь отец Гарри сидел в тюрьме. А учитель — старый и седой — вечно мучил его придирками: то оставит после уроков, то розгами накажет. А сколько всяких других наказаний он для него придумывал! Но Гарри не сник, он твердо решил: буду учиться лучше всех, буду всегда внимательным и прилежным. Только так он и мог жить. Но такая жизнь сделала его жестоким по отношению к самому себе. Ему ведь не помогали никакие извинения; стоило ему совершить малейшую ошибку, как тут же приходилось за нее расплачиваться. Это и определило его характер. Он рано понял: кто ошибается, тот должен считаться с последствиями. Зато позднее, когда прошли уже многие годы, ему было трудно понять других ребят.
Но тогда… тогда он вовсе не мирился со всем окружающим. Ему было уже девять лет. Прошло три года с тех пор, как забрали отца. Каждую ночь крупные соединения американских бомбардировщиков пролетали высоко над деревней. Жители ее как раз убирали картошку. Сентябрьское солнце стояло довольно высоко в небе. В обед мать дала ему денег и попросила принести две бутылки газированной воды.
Перед трактиром стояло несколько военных грузовиков. В самом трактире набились эсэсовцы — яблоку негде было упасть. Гарри подошел к стойке, попросил воды. Обернувшись, он заметил, как Бетхер, тогдашний бургомистр, разговаривая с эсэсовцем, показал на него, Гарри. Это было очень неприятно, и Гарри решил поскорей убраться из трактира. Но эсэсовец схватил его за рукав.
«А ну, погляди на меня! — сказал он совсем не зло, только глаза его все время бегали. — Красивый парень, рослый! Жаль, отец у тебя сволочь. — И он покосился на Бетхера. Потом взял да пододвинул свою кружку ему, Гарри. — Что ж, ты не виноват. Выпей за то, чтобы все эти гады сдохли!»
Гарри не притронулся к кружке.
«Пей!» — сказал ему почти ласково эсэсовец, но тут же плеснул ему в лицо все содержимое кружки.
Гарри стоял не шевелясь. Сперва он ничего не видел, слышал лишь громкое ржание. Первое, что он разглядел в конце концов, была кружка, стоявшая на столе. С пивом. Рука потянулась к ней… И вот уже эсэсовец стоял облитый пивом с головы до ног. Как мокрый пес.
Все остальное произошло очень быстро. Кто-то ударил Гарри. Он даже не понял кто. В глазах потемнело. Пришел он в себя уже на улице. Кругом никого не было.
Гарри побежал в поле. Не бежал, а несся, задыхаясь, исполненный боли. Голова лихорадочно работала, сердце выстукивало: «Папа! Вернется папа — за все отплатит!»
Мать сразу догадалась, в чем дело.
«Поплачь! — сказала она. — Легче станет».
И правда, потом полегчало. Но папа!.. Мысль об отце теперь никогда не покидала его. Мысль эта принесла ему надежду…
И час возвращения настал. Снова отец сидел в кухне за столом. Они с трудом узнали друг друга, стали какими-то чужими и не столько внешне, а как-то внутренне. Да и о чем им было говорить? Отец принялся расспрашивать, помогал ли Гарри матери. А как в школе? Успевал ли? А пахать научился? Парным плугом, конечно? Или только все играл?
Вот такого отца он и ждал все эти годы. И что же, разочаровался теперь? Ничуточки, напротив. Только внешне он представлял себе отца немного другим. Ему хотелось броситься ему на шею и рассказать обо всех пережитых муках. Но отец был таким серьезным, строгим. И Гарри стало совестно говорить с ним о прошлом. Отец, наверное, хорошо знал, что тут без него происходило, как они жили, но теперь это было уже неважно для него. А о чем-то понятном, само собой, не стоило и говорить. Ему подавай что-нибудь настоящее, что Гарри тут сделал хорошего.
И сын принялся перечислять. А вот о том, как было жутко, как он боялся, умолчал.
Отец остался доволен.
«Хорошо, Гарри, — сказал он. — Очень даже хорошо. Значит, нас теперь двое мужчин в доме». Он обнял его за плечи и встряхнул.
Это и была, должно быть, его благодарность за все эти годы. Да и большей Гарри никогда и не представлял себе ее. Итак, для отца он был теперь взрослым. И он докажет, что достоин этого признания. Он никогда не будет жаловаться, никогда!
И Гарри сдержал слово. Более, чем прежде, он был строг и суров к себе, в нем появилась даже какая-то жесткость. Ведь в деревне покамест мало что изменилось. Кое-кто даже высказывал недовольство: с какой это, мол, стати отец Гарри вернулся раньше других — тех, что ушли в солдаты? Они говорили, что отец все четыре года провел чуть ли не в санатории. И в школе ребята повторяли это. А учитель Грабо был большой мастер причинять боль словами.
Но что же Гарри было делать? Бежать к отцу каждый раз жаловаться? У того своих забот хватало. В конце концов он и сам справился без помощи отца. В общем и целом, конечно. И все же нелегко ему это досталось. Очень нелегко…
Гарри все еще лежал в траве на краю канавы. Тем временем пришла мать, принесла обед. Кликнула его. Он встал и пошел к фуре. И пока шел, мысли его вновь возвратились к Альберту. Да, уж этот Берг… Но, в конце концов, он ведь такой же парень, как и он, Гарри, и должен сам знать, что хорошо, а что плохо. Верно?.. Нет, что-то тут неверно. То, что было плохо, Альберт считал хорошим, поэтому он и вытворял черт те что. Если бы он понял, в чем ошибается, может быть, все изменилось бы к лучшему. А вдруг и правда ему надо помочь?..
Первый день нового учебного года совсем не был похож на другие такие дни. Никто не пытается перекричать друг друга, и даже никто не спорит из-за лучшего места. Слышен только шепот. Маленькие группки учеников шушукаются по углам, ребята то и дело поглядывают в сад: не изменилось ли там что-нибудь. Какой-то злой дух витает над всем, каждая группка готова броситься на другую, считая, что ее тоже в чем-то подозревают.
Все деревца и кусты в школьном саду кто-то спилил. Ночью взял да спилил. Говорили, что это кто-то из учеников, возможно даже несколько учеников.
А ребятам так хотелось, чтобы у них был свой мичуринский сад, так хотелось самим делать прививки!..
Члены Тайного Союза мстителей сидели, не сводя глаз с доски. Лицо Альберта застыло, он стиснул зубы так, что резко обозначились желваки. Руками он сжимал крышку парты перед собой.
Друга неотступно следил за ним.
— Скажи по-честному, ты это сделал?
Альберт молчал.
Родика сидела отдельно от остальных и время от времени поглядывала на своих бывших кровных братьев. Она как-то беспомощно улыбалась. Никто не обращал на нее внимания.
Гейнц Грабо, будто его вообще ничто не касалось, рисовал на парте. Злорадно усмехаясь, он то и дело подмигивал Альберту. Выражение его лица как бы говорило: «Я же тебе давно предлагал, Альберт. Мы с тобой вдвоем что хочешь можем сделать».
Но Альберт даже не смотрел в его сторону. И не из-за недавнего сражения. Презрение Альберта к Грабо имело более глубокие корни — он и все мстители ненавидели сына господина Грабо за то, каким он был, а вовсе не из-за какой-то отдельной стычки.
Ровно в восемь в класс вошел учитель Линднер. Ученики поднялись. Ни одна парта не хлопнула. Ребята смотрели на своего учителя с участием, как будто тяжелый удар был нанесен ему одному, и приветствовали его особенно дружно.
Учитель заговорил очень тихо. Он поздравил учеников с началом учебного года, сказал несколько слов о предстоящих задачах и вдруг подошел к окну. Долго он молча смотрел в сад.
Весь класс тоже молчал. Слышалось только дыхание ребят. Очень громкое почему-то.
Гейнц Грабо ухмылялся, опустив уголки губ.
Глаза Альберта горели огнем. Ненависть удваивала силу, с которой он сжимал крышку парты. Сидел он чуть пригнувшись и втянув голову.
— Как часто видел я это во время войны! — не оборачиваясь, произнес учитель, все еще глядя в сад. — Разрушенные дома, опустошенные сады… Чем больше немецкий солдат разрушал, тем выше ставилось ему это в заслугу. Этим война и отличается от мира. Если в мирное время ты хочешь чего-нибудь достигнуть, тебе необходимо многое сделать, и сделать хорошо. Ты должен гораздо лучше учиться и лучше работать, чем тот, кого ты хочешь победить. Нет, не победить — ты просто должен быть лучше, чем тот, для кого ты хочешь служить примером. — Учитель Линднер подошел к столу и, внимательно всматриваясь в лица своих учеников, продолжал: — Но вот в этой войне, — он горестно улыбнулся, — какое значение имеют честность, прилежание, разум? Гораздо важнее подлость и обман, предательство и самое примитивное чувство мести. Уж если я не могу быть лучше, чем другой, то хотя бы изобью его. И потому такая война не что иное, как признание собственной слабости.
