Сатьяпракаш Агарвал - Робинзоны из Бомбея
И только после того, как уборка закончена, — а это бывает не раньше половины одиннадцатого — Джанту получает завтрак — все, что осталось от ужина: черствый кусок лепешки да горсть несвежих вареных овощей. Если свежие овощи кончились, то вместе с куском лепешки Джанту получает горсть сушеных овощей, завалявшихся где-нибудь в углу кладовой. Однако Джанту так голоден, что набрасывается на пищу, точно волк на добычу. Свой завтрак он проглатывает за одну минуту, запивая водою из широкогорлой лоты[51].
После завтрака Джанту превращается в водоноса: ему предстоит наполнить все баки и ведра, что имеются в доме, затем перемыть ребятишек и переодеть их во все чистое. Сполоснув ребячьи штаны и рубахи, Джанту развешивает их сушить, а сам отправляется на женскую половину — там тоже ждут, когда же наконец он принесет им воды. Обливаясь потом, он носит туда воду в больших кувшинах: воды требуется много, так как женщины любят поплескаться, особенно в жаркую пору. А стирать их белье: все эти сари, кофточки, нижние юбки, полотенца, подстилки — это тоже обязанности Джанту. Подростку некогда даже дух перевести, руки от напряжения деревенеют, а вены на жилистой шее, того и гляди, лопнут.
Стоит ему, однако, на минуту присесть где-нибудь в тенечке, как тотчас же с женской половины доносится ехидное:
— Вот лоботряс! Так и норовит от работы увильнуть.
Пока перемоются все женщины, проходит больше часа. После этого Джанту предоставляется наконец возможность самому сходить к колонке — сполоснуться из-под крана. Он моется долго, покрякивая от удовольствия, фыркая и отдуваясь: когда, освеженный, Джанту возвращается домой, время уже приближается к половине второго.
Все уже пообедали и отдыхают. На бронзовом подносе у порога — кучка сухой просяной каши или вареного низкосортного риса, остатки овощей, половина темной лепешки да мелкая плошка жиденького кислого молока. Забрав поднос, Джанту отправляется во двор: на свежем воздухе все-таки приятнее. Пока он ест, в сторонке сидят две-три бродячие собаки: вывалив языки, они умильно смотрят на него, глотая голодную слюну. Джанту перемешивает вареный горох с рисом и, набрав полную горсть смеси, отправляет в рот. Жевать ему некогда — он сразу глотает, а когда сухая каша застревает в горле, Джанту тянется к стоящей здесь же лоте с водой.
После обеда Джанту приносит во двор еще два больших кувшина воды — на всякий случай, — затем, расстелив где-нибудь под навесом свою рваную циновку и ложится и тотчас же засыпает мертвецким сном.
Однако отдохнуть ему не дают: дай слуге волю, он и вовсе избалуется. Поэтому не успевает он заснуть, как кто-нибудь из домашних, потягиваясь после сладкого сна, уже будит его: ишь, развалился, а в доме нет ни капли воды. Принеси два-три кувшина свежей воды, сбегай к красильщику за сари, вынеси на солнце кровать, а то клопы завелись, для вечерней молитвы нарви листьев священного базилика…
И так до наступления сумерек.
Не успеет Джанту передохнуть, как начинаются вечерние хлопоты — то же самое, что и утром, только в обратном порядке. И Джанту все делает, делает, делает: подает, убирает, уносит, приносит, перетаскивает, моет, скоблит, скребет… Освобождается он часам к двенадцати, а то и к половине первого ночи.
Иногда его начинает познабливать и ноги делаются точно ватные, но он старается не подать вида и делает все, как в обычные дни.
Только однажды он заболел по-настоящему. Два дня весь в жару он еще как-то таскался, наивно полагая, что все это, потому что в доме жарко, и все пройдет, стоит выйти на свежий ветерок. На третий день он не смог даже встать с постели. Полыхая жаром, он лежал в своей крохотной душной каморке и тихонько стонал. Когда заглянувшие в каморку ребятишки сообщили старшим, что Джанту заболел, те им не поверили.
— С самого начала был лодырь! Ишь притворяется!
— Кругом дел хоть отбавляй, а он — болеть!
— Это от жары. Пусть ополоснется холодной водицей — и все пройдет.
— Разве можно бросать дело на полпути? За такие штучки и не таких, как он, провожали за ворота!
— Пойди скажи ему, чтобы без разговоров принимался за дело! А если вздумалось болеть, то пусть отправляется к своему деду!
Ребятишки гурьбой бегут к каморке Джанту и, возвратившись оттуда, докладывают:
— Джанту места себе не находит. Все пить просит. Дай нам лоту, мы напоим его.
— Еще чего вздумали! — повышает голос мать. — Чтобы ноги вашей больше там не было! Не то уши оборву! Тоже мне нашлись жалельщики!
После легкой перебранки, злого шепота и проклятий, произносимых вслух, к вечеру все наконец согласились с тем, что Джанту не притворяется, а болен по-настоящему. Сначала женщины осмотрели его издали, потом накрыли больного толстым джутовым мешком, поставили у изголовья большую лоту с водой, а у ног вместо ночного горшка — грубо обожженный глиняный кувшин. После этого в доме и во дворе наступила гнетущая тишина. Только из каморки Джанту доносились легкие стоны.
О том, что надо лечить больного, никто даже не подумал. «Зачем лекарства? Человек из низшей касты вылечится безо всяких лекарств — просто так, от свежего воздуха и чистой воды» — таково было единодушное мнение всех взрослых членов семьи господина адвоката.
Однако Джанту продолжал метаться в жару.
— Это все оттого, что в богатом доме кормят досыта, — наконец изрекла древняя старуха — мать хозяина. — Не будь таких харчей, разве б мог какой-то несчастный кахар[52] столько дней сказываться больным? Закажите ему хинина — таблетки этак три или четыре. Пусть проглотит их, запьет водицей, — сразу поправится.
— А не поправится, я его тут же выставлю за ворота, — еле сдерживаясь, недовольно ворчит хозяин. — Ты только посмотри, сколько хлопот нам доставил! Прислугу держат, чтоб хозяевам было легче, а тут…
Выпив несколько таблеток хинина, Джанту действительно очень скоро поправился, все в доме вздохнули с облегчением, и тотчас же на плечи бедняги Джанту взвалили все дела, скопившиеся за дни его болезни.
— О господи, милосердный боже! Что прикажешь делать хозяевам, если слуги вот так целыми днями будут валяться в постели? — завидев Джанту, будто про себя бубнит жена старшего брата хозяина.
— Да что и говорить, невестка! — искоса поглядывая на Джанту, подхватывает старуха. — Хозяин очень сердился все эти дни. «Какой, говорит, прок держать в доме прислугу, которой нужен доктор?» Совсем уж было собрался рассчитать, да я, к счастью, оказалась рядом — удержала. «Молодой еще, говорю, темный, ничего-то еще, говорю, не смыслит. Подожди, говорю, чуточку, не спеши — понемногу все поймет». Еле уговорила.
Слыша такие речи, Джанту испуганно втягивает голову в плечи и мысленно дает себе зарок — никогда больше не болеть.
Вечером его вызывает сам хозяин.
— В чем дело, Джанту? — сердито говорит он. — Ты работаешь хуже, чем прежде. Если не можешь, так прямо и скажи — я подыщу другого человека.
— Не надо другого человека, господин, — точно перед божеством прижимая к груди сложенные лодочкой руки, дрожащим голосом умоляет Джанту. — Я все буду делать, как прикажете. Я ем ваш хлеб, и пусть покарает меня рука всевышнего, если я в чем провинюсь.
И Джанту принимается за дела еще усерднее, чем прежде: выгонят — идти ему некуда. Безработных в городе — хоть пруд пруди. Окажешься за воротами — с голоду подыхать придется, а тут как-никак хоть кормят досыта.
Незаметно наступает жаркий сезон. С утра до позднего вечера по пыльным улицам городка гуляет обжигающий суховей.
С утра у Джанту разламывает все тело. После обеда, забываясь в легкой дреме, он просыпается от боли: будто налитое чугуном, тело ноет, болит каждый сустав. Он переворачивается на спину, расслабляется и, мысленно обратившись к всевышнему, устало прикрывает веки. И тотчас же будто проваливается в черную пропасть. Просыпается весь мокрый. Нестерпимо хочется пить. И тут он вдруг вспоминает, что из-за усталости не успел натаскать воды. Немедленно к колонке! Уф, голова как чугунная, полежу еще чуточку, авось отойдет.
Он опять закрывает глаза и несколько минут лежит, не шевелясь. Но пить с каждой минутой хочется все сильнее. Пересохло во рту и в горле. Еще не стряхнув с себя сонную тяжесть, потягиваясь, он встает. О Рам, ступишь во двор — ветер будто обжигает, а до колонки целый фарланг[53]. А тут еще тело разламывает! Да, пожалуй, он еще немного отдохнет. А как сладко ему спалось! И, повалившись на свою дерюжку, он свертывается калачиком. И вот он уж видит себя посреди раскаленной пустыни. Солнце палит немилосердно, хочется пить, ох как же ему хочется пить! Пить, пить, пить… Вода — вот она совсем близко, еще несколько шагов, и он припадет к холодной, пронизывающей свежести родника, но все тело вдруг становится такое тяжелое, что он не в силах пошевелить ногой, а тут еще этот ужасный суховей! Да, надо отдохнуть — чуть-чуть, совсем немного, набраться сил, чтобы сделать эти последние несколько шагов. Вода, вода, вот она почти рядом, вода — блестит, переливается, манит…
