Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан
А на следующий день в камеру бросали новую партию людей. Они приносили с воли радостные вести: наши близко, недолго осталось бесноваться озверелому врагу на крымской земле. И измученные люди черпали в этих вестях бодрость, надежду на освобождение, новые силы для молчания — единственного оружия, которое они имели сейчас для борьбы с палачами.
И в это воскресенье уже под вечер полицаи втолкнули в камеру несколько мужчин и пожилую женщину. Витя не сразу узнал Дарью Фомичеву, связную их отряда, мать двух партизан. Дарья постоянно жила в Старом Крыму, и разведчики, а с ними и Витя, не раз останавливались у нее.
Тетя Даша оглядела подвал, отыскивая свободное место и села на пол рядом с Витей. Он присмотрелся и радостно встрепенулся.
— Тетя Даша, это вы? Тетя Даша, а как там наши? — он приподнялся и подвинулся ближе к женщине.
— Наши? — машинально, думая о другом, переспросила тетя Даша. — Наши ничего.
Но вдруг, что-то вспомнив, всмотрелась внимательней, склонилась к Вите, обняла его, прижала голову к своей груди.
— Витюшка? Мальчик ты мой…
В голосе тети Даши была такая скорбь и жалость, что Витя весь сжался в предчувствии огромного несчастья:
— Что, тетя Даша? С мамой что-нибудь?!
Тетя Даша покачала отрицательно головой:
— Два дня сидела с твоим отцом, — медленно сказала она, — в одной камере. Вчера увели…
— «На луну»? — ахнул Витя и не расслышал уже ответа. Он отполз в свой угол и, уткнувшись в оставшуюся от отца куртку, зарыдал. Он плакал громко, не стыдясь, судорожно прижимаясь к ватнику: эту куртку отец накинул ему на плечи, когда после ареста их разводили по камерам…
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Он проснулся задолго до рассвета. И тотчас, как все последние дни перед ним встал отец. Вспомнилось все: прогулки в лесничество, рассказы о старых революционерах, ночи, проведенные за подготовкой листовок, партизанские тропы. Как легко было шагать рядом с отцом! Какой он был смелый, бесстрашный, спокойный и решительный в любой беде. «Держись, Витя! Держись, сынок!» — шепнул на прощанье. Ну, Витя держится, он ничего не сказал и не скажет никогда, но ведь этого мало! Он хочет действовать, бороться, бить, истреблять насильников. Эх, на волю!..
На волю… Мысль о побеге не оставляла Витю ни на минуту с первого дня ареста. С Валей Ковтуном они давно уже облазили и ощупали стены на высоту своего роста. Как много рассказали им эти угрюмые, посеревшие от времени камни… В темном сыром углу Витя разобрал надпись: «Здесь сидел Дмитрий Стоянов. Прощай, Родина!» Чуть пониже еле заметно было выцарапано: «Вятченко предатель. Берегитесь!» Обследуя стены сантиметр за сантиметром, мальчики нашли еще несколько надписей: «Мама, не горюй! Мы все равно победим!», «Смерть предателям!» «Держись, ребята!». Это была эстафета борцов, с нею мальчикам как бы передавался боевой дух тех, кто томился здесь до них, и они еще усерднее искали, но не находили ничего, что указывало бы на возможность побега. Стены были сложены из ракушечника, цементный пол везде подступал вплотную. Без инструмента нечего и думать о подкопе… Окно?.. Оно спряталось под самым потолком, закрыто толстой решеткой. Без пилки не обойтись..
Витя сел, обхватив колени руками, и задумался. Квадратное окошко камеры постепенно белело: из-за туч пробился лунный свет. Витя всматривался в редеющую темноту, в лежавших вповалку узников. Одни были неподвижны и безмолвны, словно мертвые, другие стонали и вскрикивали, метались во сне.
Что-то тускло блеснуло на цементном полу. Витя протянул руку, нащупал небольшой металлический предмет. Гвоздь. Только и всего… Что с ним сделаешь?
Он откинулся на спину, пытался задремать. Но мысли упорно вертелись вокруг находки. Все-таки железо… острое. Может быть, пригодится?… Подумав, обернулся к свернувшемуся калачиком Вале, тихонько растолкал его:
— Смотри, что я нашел… Длинный, только доски приколачивать…
Вдвоем, выдвинувшись в полосу лунного света, они рассматривали находку.
— Ржавый, а кончик чистый, — заметил Валя. — Отчего бы это?
Вдруг, осененные одной и той же догадкой, они уставились друг другу в глаза и, не сговариваясь, разом приникли к стене, ощупывая и осматривая ее.
— Так и есть, — шепнул Валя.
— Что?
— Долбил…
— Стенку?
— Ага. Между камней долбил, глину выковыривал, чтоб камень вынуть.
Валя сунул гвоздь в щель.
— Далеко уходит. Видишь, как выдолбил.
Витя схватил друга за руку.
— Валька, это ж воля! И мы будем!..
Валя покачал головой:
— Не успеем…
— Успеем, что ты! — горячо уверял Витя. — Он же долбил? Теперь мы. Давай. Сейчас давай. Ты загороди, а я начну.
Глина между камнями была твердая, поддавалась плохо. Попеременно они долбили около часу, пока их возня в углу не привлекла внимание. Тогда они прекратили работу и спрятали гвоздь. Стали совещаться. Если дело пойдет на лад, они скажут о подкопе товарищам по камере. И тогда можно будет долбить и день и ночь, и все вырвутся из этого каменного мешка. Мечты перенесли их за стены тюремной камеры, к светлым берегам Феодосийского залива, где прошло их веселое детство. Витя рассказал, как они с отцом выходили в море на рыбалку, как с ребятами играли «в войну», «в Чапаева». Они вспоминали одно за другим события своей недолгой жизни. Говорили о школе, мечтали, как снова войдут в ее шумные коридоры, сядут в притихшем классе и будут очень внимательно слушать учителя. Витя вспоминал о своих друзьях, об Артеке, о детских проказах. Однажды, — ему было тогда года три-четыре, — он запряг в подаренный папой игрушечный автомобиль кошку Машку. Машка исправно тащила машину, но вдруг выпрыгнула в окно, а потом, пробежав через двор, вскочила на забор. Она спрыгнула по ту сторону забора, но автомобиль остался на этой стороне, и Машка повисла на шнурках. Повисла высоко, и Витя не мог ей помочь. Ее спасла подоспевшая бабушка. И досталось же тогда Вите!..
Потом они умолкли, уйдя каждый в свои воспоминания…
Вите припомнились летние каникулы в Субаше, прогулки по местам, где жил Айвазовский. Какое это было счастье!
Но счастье ведь не только в отдыхе, в игре, развлечениях. Перед ним прошли образы людей, которых он считал счастливыми, — Дзержинский, Чапаев, Павка Корчагин. В чем видели они свое счастье?
На школьном вечере Витя читал из Николая Островского: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
Счастье! Нет, это не только то, что он испытывал, когда был просто веселым школьником, когда не было войны. Разве он не был счастлив, помогая Листовничей, дяде Коле, отцу, партизанам? Сначала для других — потом для себя, даже в самом главном, даже если речь идет о жизни — вот что такое счастье. И он может уверенно сказать, что в жизни его было такое счастье. Ему скоро пятнадцать. Много ли можно сделать за пятнадцать лет? Он делал то, чему учила его Родина. Родина послала его в школу, дала в руки книгу и сказала: учись. И он учился отлично, жадно впитывая знания. Он всегда стоял за правду, помогал, как мог, товарищам. Он был счастлив тогда, потому что все, что он делал, было полезно товарищам, людям, Родине. Потом враг напал на его страну, захватил его родной город. И тут он поступил так, как велит Родина. Счастлив ли он? О, конечно!
Витя поднял голову, светло улыбнулся.
— Валя, какое сегодня число?
— Сегодня? Посмотрим на моем календаре, — Валя стал разглядывать царапины на стене. — Месяц март. Это ясно. А число: первое, второе, вчера было третье, а сегодня, по точным научным данным, — четвертое.
— Вот видишь, четвертое…
— А что?
— Да ведь сегодня день моего рождения. Четвертое марта… Пятнадцать лет… А ты и не догадался! Тоже, товарищ называется.
— Откуда же я знал, — оправдывался Валя…
Дверь в камеру завизжала, открылась.
— Виктор Коробков к выходу!
Ковтун побледнел:
— Тебя.
Витя накинул на плечи отцовскую куртку и пошел из камеры.
В этот день еще один человек хорошо помнил о том, что Вите исполнилось пятнадцать лет. Это была мать. Она выхлопотала пропуск и пришла в Старый Крым, к сыну. В тюрьме сказали: передач не принимают, свидания не разрешены.
— Пустите к коменданту, — требовала Виктория Карповна. — Он разрешит.
— Никого нет, — угрюмо твердил полицейский. — Все начальники в отьезде.
К счастью, это было правдой: гитлеровцы выехали на прочес леса; поэтому Виктории Карповне удалось подкупить дежурного полицая: она отдала ему обручальное кольцо.
— Коробков Михаил здесь? — допытывалась она.
— Нет, — отводя глаза, отвечал полицай. — Его еще в ту субботу отправили.
— А сын, Виктор? Его будут отправлять?
