Тальбот Рид - Старшины Вильбайской школы
Неизвестно, как бы выпутался Риддель из расставленной ему западни, если бы директор не пришел ему, по обыкновению, на выручку.
— Выборы составляют для наших школьников щекотливый вопрос, после того как им за них досталось, — сказал он со смехом. — Кажется, я говорил тебе, моя милая, о письме мистера Чизмена и о том, как оно было принято нашими молодыми людьми?
Миссис Патрик не отвечала. Она давно уже не сводила глаз с Блумфильда, придумывая, как бы втянуть его в разговор, и наконец обратилась к нему:
— Неужели, мистер Блумфильд, вы полагаете, что воспитанники — ну, хоть бы, например, вашего отделения — придавали результату выборов серьезное значение?
Блумфильд, который смотрел на директора и не ожидал этого обращения, сделал самую пагубную ошибку, какую только мог сделать, а именно — переспросил:
— Как вы сказали, сударыня? Извините, я не расслышал.
— Я спрашиваю вас, неужели вы полагаете, что воспитанники отнеслись к выборам действительно серьезно? — повторила миссис Патрик, пронизывая Блумфильда своим строгим взглядом.
Блумфильд покраснел и ответил наудачу:
— Конечно, сударыня.
— То есть что значит «конечно»? Вы думаете, что они отнеслись к выборам серьезно?
— Совершенно серьезно.
— В каком отношении?
Задав этот вопрос, хозяйка уселась глубже в своем кресле и сложила на груди руки в ожидании ответа. Видя, что спасения нет, Блумфильд брякнул:
— Ведь мы все — желтые.
— Что такое? — переспросила его собеседница, поднимая голову.
— То есть виги, хотел я сказать, — поправился Блумфильд.
— Какие странные выражения бывают у школьников!
С этим замечанием хозяйка торжественно перешла к чайному столу, а Блумфильд вынул потихоньку платок и отер со лба крупные капли пота. За чаем директор завел разговор о последней партии крикета против рокширцев. Молодые люди приняли в этом разговоре горячее участие. Особенно много и оживленно говорил Ферберн. Живость его, видимо, не нравилась дамам; несколько раз то та, то другая порывалась вмешаться в разговор и осадить «слишком развязного юношу», как называла мысленно Ферберна миссис Патрик. Но беседа шла так живо, что это долго им не удавалось. Наконец, когда, на свое несчастье, Ферберн, говоря о рокширцах, заметил: «По-моему, они проиграли только оттого, что мы были дружнее их», миссис Стринджер придралась к выражению «дружнее» и озадачила его вопросом:
— Не объясните ли вы мне, мистер Ферберн, при чем тут дружба?
Блумфильд толкнул Ридделя под столом, и оба жалостливо поглядели на своего злополучного товарища: они считали его погибшим. Каково же было их изумление, когда Ферберн, нимало не смутившись, очень вежливо ответил:
— Я говорил не о дружбе, а о том, что в крикете каждая партия игроков должна действовать заодно. Очень хорошие игроки, когда каждый играет сам по себе, могут оказаться слабее плохих, но хорошо сыгравшихся игроков.
Миссис Стринджер презрительно прищурилась. Она не привыкла, чтобы ее загадки решались так легко.
— Я плохой знаток крикета и потому не совсем понимаю ваше объяснение, — заметила она с язвительной улыбкой.
Но Ферберн был положительно в ударе. Как ни в чем не бывало пустился он посвящать свою собеседницу в тонкости крикета, не подозревая, какое впечатление он на нее производит.
Некоторое время миссис Стринджер слушала его, по-видимому, терпеливо, хоть и со строгим лицом; но вдруг на середине какой-то очень запутанной фразы преспокойно повернулась к нему спиной и обратилась с каким-то пустым, совершенно посторонним вопросом к своей сестре. Это был явный протест против дерзости молодого человека.
Риддель, говоривший с директором, ничего не заметил, но Блумфильд чуть не прыснул со смеху, да и сам оратор, растерявшийся было в первую минуту, переглянулся с Блумфильдом и едва подавил улыбку. В общем, он, разумеется, остался в выигрыше. Предоставленные самим себе, молодые люди присоединились к разговору директора с Ридделем и забыли о разобиженных дамах. Скоро последние и совсем избавили их от своего общества.
Напоследок не обошлось, однако, без неприятности, и опять-таки благодаря чрезмерному усердию Ферберна. Хозяйка торжественно встала из-за стола и, спросив гостей, каждого по очереди, отпили ли они чай, попросила сестру позвонить, чтобы убирали со стола. Желая быть услужливым, Ферберн бросился к звонку и едва не сшиб с ног миссис Стринджер, которая встала за тем же. Строгая дама приняла неловкость Ферберна. за умышленную выходку школьника и сделала ему выговор. Ферберн извинился, как умел, и поспешил сесть на свое место. Блумфильд и Риддель съежились, а директор тревожно зашевелился на своем стуле и кашлянул в руку, придумывая, как бы замять сердитую выходку свояченицы. Между тем миссис Стринджер решительно поднялась из-за стола и объявила, что уходит к себе.
— Тебе нездоровится, душенька, не возражай, я вижу. Я пойду с тобою, — оказала миссис Патрик, и в следующую минуту неприятель очистил территорию.
Директор, который, сказать по правде, почувствовал с уходом дам такое же облегчение, как и его гости, обвел молодежь веселым взглядом, и все четверо принялись болтать, как старые друзья. С директором вильбайцы всегда чувствовали себя хорошо и свободно.
Приглашая к себе Блумфильда, Ферберна и Ридделя, доктор Патрик не имел в виду никакой особенной цели, а просто у него выдался свободный вечер, и ему захотелось провести его со своими старшими воспитанниками, и если первая половина вечера вышла не совсем удачной, то вторая вполне вознаградила его гостей.
Они незаметно засиделись до одиннадцати часов — очень позднего часа для людей занятых, и, уходя, каждый из них особенно ясно сознавал, как он любит и уважает своего директора.
— К сожалению, миссис Стринджер совсем не ценит крикета, — заметил Ферберн, когда они вышли, и все трое расхохотались.
— Кажется, она вообразила, что ты все время над ней подсмеивался, — сказал Блумфильд.
— Ничего. Теперь я, по крайней мере, могу быть покоен, что меня больше не пригласят.
Они подошли к отделению директора. Ферберн распрощался и пошел к себе, а Блумфильд с Ридделем пошли дальше.
Риддель поспешил воспользоваться этой минутой.
— Вот что, Блумфильд, я весь вечер собирался тебе сказать, да не было случая: я тогда ошибся. Подозрения мои насчет этого дела с гонками оказались чистейшим вздором: тот, кого я подозревал, не принимал в нем никакого участия, я в этом почти… то есть даже совершенно уверен.
— Значит, теперь ты уж наверное не назовешь его? — спросил Блумфильд с прежнею сухостью.
— Разумеется, — ответил Риддель.
Они дошли до отделения Паррета. Ни тому, ни другому не хотелось распространяться на неприятную тему, тем более неприятную, что теперь она была единственной преградой, мешавшей им стать друзьями, чего втайне оба желали.
— Покойной ночи, — сказал холодно Блумфильд.
— Покойной ночи, — отозвался старшина.
XXIX
СТАРЫЙ ВОПРОС В НОВОМ СВЕТЕ
Рано утром на следующий день Ферберн был очень удивлен неожиданным визитом: Ридделя, а взглянув на озабоченное лицо своего друга, он даже испугался. Тревога его еще усилилась, когда Риддель сказал ему:
— Я пришел просить тебя об одной услуге.
Ферберну, как и всем, было известно, что за последнее время у старшины было много неприятностей; он никогда не расспрашивал его о них — он знал, что если Ридделю понадобится услуга, он обратится к нему первому. Должно быть, теперь он за этим и пришел, и Ферберн поспешил ответить с готовностью:
— Ты знаешь, что я всегда сделаю для тебя все, что могу. В чем дело?
— Не можешь ли ты одолжить мне банку варенья?
Ферберн вытаращил глаза. Он думал, что Риддель попросит его по крайней мере сопровождать его к директору по какому-нибудь важному делу или откроет ему тайну, касающуюся судьбы всей школы, и вдруг — варенье! Он расхохотался, как сумасшедший.
— Фу, как ты меня испугал! Погляди ты на свое лицо: ну кто с таким лицом говорит о варенье?
С минуту Риддель смотрел на своего друга рассеянным взглядом, а потом и сам рассмеялся.
— Какой я, однако, дурак! Я не объяснил тебе, зачем мне варенье. У меня сегодня завтракают двое «мартышек», и я только что вспомнил, что не приготовил им десерта. Не найдется ли у тебя еще чего-нибудь? Я все возьму.
Ферберн отворил свой шкафчик. Риддель нагрузился всевозможными сластями, взял в объятия банку с вишневым вареньем и выбежал из комнаты, торопливо ответив на расспросы Ферберна о том, какие «мартышки» и по какому случаю:
— После, после расскажу.
Едва успел Риддель окончить приготовления к приему гостей, как зазвонил колокол на молитву.
Надо, однако, сказать, что приготовления его чуть не пропали даром. Сгоряча Парсон и Тельсон изъявили свое согласие на приглашение старшины, но как только он скрылся из виду, их охватило сомнение.
