Александр Крестинский - Повести и рассказы
Коля-депутат сказал:
— Что ж вы антигигиену развели?
— Чего, чего? — Мальчишка прищурился.
— Грязь, говорю, вот чего.
— А-аа, — протянул мальчишка равнодушно. — Это ничего. Это временно. Вот сколотят клетку, тогда уберемся… Ко мне! — грубовато-ласково позвал он волчат. Волчата еще плотней прижались друг к другу. Тогда мальчишка достал у себя из-под ног ведерко и стал им громко бренчать. Волчата мгновенно подскочили к нему. — Ха! — сказал мальчишка. — Знают, зверюги, — обед.
Иван увидел: мальчишка опустил руку, и волчата наперебой принялись лизать ее. Иван подтянулся на перегородке, лег на нее животом, перегнулся и тоже протянул вниз руку.
— Эй! Эй! — ревниво прикрикнул мальчишка. Иван почувствовал на своей ладони горячий шершавый язык. И сердце забилось сильней.
— А как поймали-то? — спросил кто-то в толпе.
— Старуху убили, этих взяли, — неохотно рассказывал мальчишка. Дескать, объясняй тут всякому, надоело.
— А чего делать будете? В зоопарк повезете?
— В зоопарк! — Мальчишка хмыкнул презрительно. — Вырастим, чучела набьем для музея, панораму сделаем — «Волки вышли на охоту».
Коля-депутат свистнул: «Ну!» Иван переспросил:
— Убьете, да?
— Нет, живьем будем чучела набивать, — с издевкой сказал мальчишка.
— И сколько растить будете? — Это спросил крановщик.
— А не знаю. Пока взрослые не станут. — Мальчишка поднял над головой ведро. — А ну, слушай, разойдись, дай дверь закрыть!..
Ладонь у Ивана была вся мокрая, остро пахла псиной. Мужики за стеной дробно стучали молотками. Ивана опять замутило. Он отвернулся от сарая, поглубже вдохнул прямого ветра — раз, другой.
— Коля, — сказал Иван, — а Коль… Как же так… Почему сразу чучела не сделать, зачем растить?
— А какой интерес, — сказал Коля, — волчата, мелочь. Взрослые — дело другое. Волк! Сила!
Взрослые?.. Ну и что?
Одиночество, не раз испытанное Иваном в Ступине, снова охватило его. Одиночество среди толпы народу — веселого, шумного — не дай бог такого одиночества… Ветер гнал по широкому небу ярко-белые облака, леденил уши. Ровная кромка леса на горизонте нагоняла такую тоску! И дома эти, дорогие, тоже…
— Гады они, — сказал Иван, — растят-растят, а потом убивать…
— Ну? — Коля-депутат на ходу глянул в его сторону удивленно. — А свинья? А корова? Тоже ростим. А потом… — Коля на Ивановой шее показал, что «потом». Сильно показал, так что Иван долго шею тер.
Корова, свинья… Ну и что? Все равно гады.
Иван не мог толком объяснить себе, почему гады, но был убежден в этом и про себя повторял: «Гады, гады…» А вокруг гомонили, весело кричали, смеялись ступинские ребятишки.
А потом Иван внезапно увидел на дороге «Колхиду», высунувшегося из кабинки Колю. «Пока, Моторихин! Бывай!» Услышал рев мотора, осознал себя на другой стороне дороги и резко рванулся вперед, еще без ясной мысли, повинуясь только безотчетному — остановить!
— Коля!
«Колхида» качнулась и замерла, содрогнувшись всем корпусом. Мотор заурчал по ниспадающей, как недовольный, ленивый пес…
— Чего тебе?
— Коль, возьми меня, я в Фалалеево съезжу!..
— А как же… — Коля кивнул в сторону ступинского фургона. — Мать где?
— Я сейчас, я предупрежу, ты подожди только, ладно? Подождешь? А я завтра… Я завтра вернусь, молочной машиной!
Сообразил! Ай да Моторихин. Молочной машиной можно вернуться запросто. Она как раз проходит мимо Ступина утром, когда идет в райцентр. Не через само Ступино, а километрах в двух. Там тропка есть.
— Подождешь? Коль, подождешь?
— Чего канючишь! — закричал сердито Коля-депутат. — Марш! Одна нога там…
Иван догнал ступинских ребят, отвел в сторону Галю беленькую и сказал, глядя прямо в лицо ей:
— Я домой еду! — И повторил для ясности: — Домой! Завтра вернусь, молочной машиной! Зайди к бабушке, скажи: завтра, мол…
Он видел, как нарастал испуг в ее глазах, но так торопился, так беспокоился, что Коле надоест ждать его, так занят был собой и этим лихорадочным «еду, еду», громко стучавшим в голове и груди, что больше ничего не заметил, только удивился, почему рука его не свободна, стал дергать, а это, оказывается, Галя — держит его руку цепко, сильно…
— Чего ты?! — вырвался, побежал, на пути остановился: — Скажи — завтра!..
А Галя так и стояла с нелепо вытянутой рукой, ни слова не сказав ему, даже и не сообразив, наверно, до конца, что происходит.
— Ванька, быстрей! — послышался Колин голос.
Иван Моторихин забрался в кабину, крановщик подвинулся, Иван устроился поудобнее на мягком сиденье, и «Колхида» пошла! По ухабам дорогим — пошла! Машину кидало вперед, назад, вбок, вверх, вниз… Иван хватался за сиденье, упирался в передок. «Еду! Еду!..»
— «Девки, девки, вы нас губите!..» — пропел крановщик и, выразительно поглядев на Ивана, захохотал. А Коля-депутат подхватил: — «Слишком строго вы нас любите, я к такому не привык!»
Иван вспомнил, как Галя ухватила его за руку, как не отпускала, как выдергивал он руку; понял, что происходило это у всех на виду, и, взглянув сейчас на себя и на нее глазами своих спутников, покраснел, выругался молча: «Дура!» — и тут же забыл про нее, словно наказал.
И Галя, и Дорогое, и Ступино — все отодвинулось, уступив место одному чувству: «Домой! Домой!»
* * *Коля-депутат дал крюка на левый берег, в деревеньку, названия которой Иван не знал, а узнав — тут же и забыл. У Коли там недавно умер дядя, осталась тетка с тремя малышами.
Коля и крановщик, которого звали Сергеем, напилили тетке дров, а Иван Моторихин расколол их и сложил. Складывал он дрова вдоль глухой стены, до самой крыши; легли они плотно, полешко к полешку — как семечки в подсолнухе.
Потом обедали и слушали теткин плач. Тетка была еще молодая, как Иванова мать, даже чем-то похожа на нее, какой-то неуловимой повадкой, может быть, манерой вытирать руки — долго, старательно. Сходство это больно кольнуло Ивана — он пожалел тетку, как свою.
Он смотрел на тетку, а видел мать, уставшую после смены, всю пропахшую борщами да котлетами, неловко засыпающую на кушетке, и как свет бьет ей в глаза, а она спит, тяжело и неловко уронив набухшую руку…
Детишки вились вокруг Коли, дергали его за руки, лезли на колени, так что в конце концов Коля сгреб их всех в охапку. Веселая куча была! Даже тетка засмеялась. А самый маленький, слюнявый, все Ивана хватал за ногу и улыбался ему сквозь свои пузыри.
Стемнело. Коля-депутат пообещал тетке подбросить на будущей неделе мешок картошки, попрощался со всеми за руку, и «Колхида» отправилась восвояси.
До самого Фалалеева Коля молчал, курил, а когда с высокого холма, где дорога круто спадала в сторону реки, они увидели в сумерках горелую фалалеевскую колокольню, Коля сказал:
— Буду к нам перевозить.
— Как? — спросил Сергей, сразу поняв, о ком речь.
— Избу перевезем. Павел Терентьич разрешит. Я место присмотрел.
От этих Колиных слов Ивану стало опять грустно и одиноко, как днем. Коля в заботах: тетку перевозить решил. У всех свои заботы. Только до него, до Ивана, никому дела нет. У кого о нем голова болит? Никто не спросит даже, как живешь. Вот и Коля — за всю дорогу ни разу не спросил: «Ну, как ты там, Моторихин? Худо, наверно, а? Скучно? Домой охота? И нам тут без тебя несладко. Только соберемся, сразу тебя вспоминаем: жаль, Моторихина нет!.. Пусто без тебя, брат, совсем пусто. И вот что, Ваня, ты как хочешь, а мы тут с товарищами посоветовались и решили: перевезем тебя обратно в Фалалеево. Решительно перевезем!..»
Ничего такого Коля-депутат не спросил, конечно; и не подумал даже ни о чем похожем, а только притормозил у Иванова дома и молча подождал, пока тот спрыгнет в темноту.
— Спасибо, — сказал Иван.
Ответил ему Коля или нет — неизвестно, потому что мотор взревел — и «Колхида» пошла дальше вдоль села.
* * *Еще в машине у Ивана мелькнуло: «Зачем поехал? Дома-то нет…» Теперь же, когда остался один на темной улице, сомнения его вспыхнули с новой силой. И затеянное так внезапно путешествие показалось сейчас никчемным, глупым…
Село было грустное, тихое, усталое. Редко где окна виднелись. В эти весенние дни колхоз обычно сажал скороспелку — опору свою и выручалку. Работали до темна, только чтоб добраться до коек.
В моторихинском доме тускло светилось одно окно — на кухне. У нового хозяина, Гуся Дутого, кто-то не спал. Неужели Ивану в своем-то доме, хоть и бывшем, не найдется места переночевать? Конечно, найдется! «Заходи, Ваня, — скажут, — заходи, дорогой, гостем будешь, скажи, чем тебя потчевать, где спать положить? Рассказывай, чего пожаловал?»
Нет, Гусю Дутому не расскажешь, не объяснишь, зачем приехал. Он не поймет. Один только человек поймет…
