Петр Капица - Мальчишки-ежики
Но Юра был парнем толковым, обладающим чувством юмора. Хуже обстояло дело с другими. Ромка нашел в кармане спецовки записку, написанную печатными буквами:
«Громачев! Если не перестанешь продавать своих — устроим темную. Забирай из вашей дохлой газеты кляузу про мастеров. Придуприждаем».
Ромка показал предупреждение Лапышеву. Тот повертел записку в руках и определил:
— Так малограмотно могли написать только Тюляев или Прохоров с Маслюковым. Тюляев отпадает. Я за него ручаюсь. Остаются двое. С ними мы как-нибудь справимся.
Громачев приметил, что и Пал Палыч, проходя мимо его верстака, делается хмурым, не останавливается, как прежде, не дает советов. Он словно перестал замечать его.
— Пал Палыч, можно ставить мою форму под заливку? — не выдержав игры в молчанку, обратился Громачев.
Мастер остановился, брезгливо взглянул на громачевское изделие, как на нечто мерзкое, и переспросил:
— Твою? Твою можешь разбить. Грязно работаешь.
— Но вы же хуже моей под заливку ставите, — возразил Ромка.
— Это уж не тебе судить. И вообще — слишком много ты о себе понимаешь. Если учеником ты такой, то каким же станешь, когда специальность получишь? Впрочем, она тебе ни к чему. Таких начальство любит, на другие дела выдвигает.
— На какие это дела? — спросил Ромка.
— Вот мой совет тебе, — сказал мастер. — Ни за какие посулы, не продавай своего брата мастерового. Товарищи все видят и все узнают. В прежние времена тех, кто подлаживался к начальству и доносил, белюгой мазали и на тачке из цеха вывозили. Рабочий класс предательства не любит.
Ромка заметил, что ребята за соседними верстаками перестали работать и прислушиваются к разговору.
— Да, — ответил Ромка. — Рабочий класс не любит предательства. Вы вспоминаете царские времена, когда хозяином завода был капиталист. Теперь все принадлежит рабочим. Предатель тот, кто делает отливки на сторону и тайно выносит.
— Ишь ты какой образованный стал! — опешил мастер. — Значит, подглядываешь… за мной следишь?
— Я не слежу. Об этом все знают. Комсомольцы не одобряют вашего поведения.
— Не одобряют? — растерялся мастер. — Так, так. Требуют навести порядок? Ну, что ж, могу и прижать. — И он обратился ко всем ученикам:
— Кто тут себе кастеты и пепельницы формовал? Разбить, изничтожить формы. И чтоб больше посторонних моделей не видел! Ясно?
— Почему? Пал Палыч? Никто ж не узнает, — стал канючить Маслюков.
— Не хочу, чтоб всякий сопляк выговаривал. Довольно!
Он подошел к верстаку, поднял маслюковскую опоку и ударом трамбовки выколотил форму.
— Кончено! Больше не сметь. Хватит панибратствовать.
— А мы тут при чем? — с обидой возразил Маслюков. — Он виноват, на него и сердитесь.
— Все вы хороши! А чуть прижмут — такого наговорите, что за год каши не расхлебаешь. Хватит миндальничать да покрывать.
И рассерженный мастер, вытерев ветошью руки, куда-то ушел. В цеху некоторое время стояла тишина. Первым подал голос раздосадованный Маслюков:
— Ромка во всем виноват, надо отучить кляузничать.
— Громачев правильно мастеру ответил, — сказал Лапышев. — Сейчас не старое время. Да и тогда рабочий класс ворюг не поощрял и блатных порядков не заводил. «Шарики… Шесть!» — это же воровской жаргон. И хулиганов нечего кастетами снабжать.
— Ишь какой пай-мальчик! — встрял в разговор Прохоров. — А сам, что ли, не дрался? Ромка и тебя продернул… про кулачников написал.
— И правильно сделал! Дурацкие дуэли высмеивать надо. А людей, которые правила нарушают, не самосудом учить, а в милицию отправлять.
— Ты что — в легавые пошел?
— Нет, я комсомольцем стал, чтоб таких, как ты, на чистую воду выводить.
— Подумаешь, шишка! Мы не таких учили. И вас встретим где-нибудь на темной дорожке. За мной еще старый должок остался.
Угроза была не пустой. В этот же день после репетиции Громачев и Лапышев собрались на тренировку баскетбольной команды. Из фабзавуча они вышли раньше других и направились к переезду по слабо освещенному переулку.
Неожиданно из-за угла вышли четверо парней и преградили им путь. «Задирать будут», — понял Ромка и, нащупав в кармане перочинный ножик, зажал его в кулаке. «Отобьюсь», — решил он.
— Закурить найдется? — спросил самый рослый парень.
— Некурящие, — ответил Лапышев и хотел было стороной обойти незнакомцев.
Но рослый парень схватил его за рукав и рывком повернул к себе.
— Ты, фезеушник, почему такой невежливый? Морда по кулаку соскучилась? Так я живо ее раскрашу!
— Я вас не задевал… Пропустите! — потребовал Юра.
— Гляньте, они чипчиллигенция, с нами разговаривать не желают. Какое за это наказание полагается? — обратился рослый к своим дружкам.
— Дай, Ваничка, ему в ноздрю… Чтоб прилег. А мы тут второго железкой угостим.
«Только бы не в лицо», — подумал Ромка и, пригнув голову, ждал нападения. В это время рослый, толкнув Юру в грудь, хотел ударить наотмашь. Лапышев, видно, ждал этого. Увернувшись, он отскочил в сторону и предупредил:
— Лучше не приставайте… худо будет! Сейчас выйдут остальные, стащим в милицию!
— Вранье! Там одни шмакодявки! — донесся из тьмы голос, похожий на прохоровский. — Бей легавых!
Ромка встретил набегавшего парня тычком утяжеленного кулака. У того слетела с головы шапка. Но второй нападающий сбил Громачева с ног. Тузя друг друга кулаками, они покатились по земле.
Двум другим парням не удалось свалить Лапышева. Он ловко отбивался от них ногами. Не зря же Юра был лучшим форвардом. Удары его рабочих сапог с подковками на носках и каблуках были опасны и чувствительны.
Из проходной в этот час вышли девчонки. Услышав шум драки, они стали звать Калитича на помощь. Раздалась пронзительная трель свистка охранника…
* * *Очнулся Громачев от боли в затылке. Словно в тумане он увидел людей в белых халатах и яркий свет. К горлу подкатывалась тошнота. Ромка хотел освободиться от рук, державших его, но ему не дали шевельнуться.
— Потерпи… Потерпи немного, — попросила женщина. — Сейчас наложат швы.
Потом ему забинтовали голову и вывезли из хирургической.
Странное состояние было у Громачева: он все слышал, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. И позывы к тошноте не проходили.
В полубессознательном, бредовом состоянии Ромка пробыл почти два дня. А в воскресенье утром как-то все сразу прошло. Когда санитарка принесла в тазике воду, Ромка сам сумел умыть лицо и вытереться полотенцем.
Несложные движения все же его утомили. Откинувшись на подушку, он закрыл глаза и уснул.
Спал он часа три, но, открыв глаза, решил, что сон еще продолжается. У его койки сидели Калитич, Нина и «Слоник».
— А где Юра? — спросил Ромка. — Что с ним?
— Молчи! — велел Калитич. — А то нас выгонят. Тебе еще рано разговаривать.
— А вы негромко. Его не покалечили?
— Нет, — зашептала «Слоник». — Отделался синяками и порванной курткой. Там, где вы дрались, милиционеры нашли кастет. Юра сразу узнал, такие в вашем цеху отливали. Прохорова и Маслюкова на допрос вызывали. Но они ни в чем не сознались. Вашего мастера по настоянию Вани Калитича уволили.
— А как живгазета?
— Полным ходом репетируем. На твои роли дублеров взяли. Желающих больше чем нужно.
— Хотят так же по башке получить? — пошутил Ромка.
— Молчи, тебе разговаривать много нельзя, — вмешалась Нина. — Мы тут киселя и морсу принесли. И яблок немного. Поправляйся.
И она стала выкладывать из сумки в тумбочку принесенные банки и кульки. В дверях палаты показалась медицинская сестра и глазами показала, что гостям пора уходить.
Нина крепко сжала Ромке руку и, шепнув: «Я без тебя скучаю, выздоравливай скорей», — ушла.
Оставшись один, Громачев задумался. Ему не первый раз попадало за сочинительство. Может, характер излишне подковыристый? Почему так злятся? Прямо готовы убить. Впрочем, на литераторов всегда нападали, особенно — на сатириков. Чем они упорней отстаивали свои принципы, тем их сильней наказывали. Побеждают сильные духом. Готов ли он к такой жизни?
Ромка еще недостаточно знал себя и не мог заранее сказать, как бы он поступил в том иди ином случае, но уже твердо был уверен, что не отступится от сочинительства, не бросит его.
Через неделю в больницу пришли Лапышев и Домбов. Они принесли кучу новостей.
— В литейке новый мастер, — сообщил Юра. — Он из матросов. Иваном Силычем зовут. Член партии с семнадцатого года. Мужик свой, но без всякого панибратства. Совсем не похож на Пал Палыча. Лестницу трапом зовет, завалочную площадку — мостиком. А когда подавал сигнал на заливку, то крикнул: «Свистать всех наверх!» Ребята Силыча боцманом прозвали.
