Елена Матвеева - Ведьмины круги (сборник)
Марьяне понравилась моя мать. Она сказала про нее:
– Красивая и уверенная в себе женщина. И сразу видно, счастливая женщина. И дом у вас очень хороший. Я не мебель, конечно, имею в виду.
К себе Марьяна меня не звала, сказала, что ее мама против того, чтобы к ней ходили мальчики.
– У нее испорченное воображение, она считает, что мальчишки приходят в гости только с определенной целью, – сказала Марьяна и засмеялась. – Глупости, хотя относительно тебя – в точку.
– Ну, это ты слишком! – обиделся я. – За кого же ты меня принимаешь?
– Шучу! – закричала она, толкнула меня в бок и помчалась по набережной, а я за ней, и Динка с нами понеслась с лаем.
– А можно к тебе зайти, когда мама на работе? – спросил я потом.
– Разумеется, нет. Соседи увидят, а еще и напридумают с три короба.
Я был у Марьяны…
Шли осторожно. Сначала она миновала длинный, крашенный зеленой масляной краской коридор, открыла дверь в комнату, тогда и я прошмыгнул. Мне казалось, мы играем в конспирацию. Но так было интереснее: красться, возбужденно смеяться, затыкая друг другу рот, воображать опасность. Впрочем, как знать, может, злонамеренность соседей и не была выдуманной?
Комната меня поразила. Мне претит роскошь, комнаты-музеи, но здесь было не просто бедно или скромно, а убого, неуютно. Мы ведь тоже жили в старом деревянном доме. А тут не живут, квартируют, что ли… Нет духа обитателей, духа Марьяны – таинственно-неуловимой, необычной, оригинальной.
У двери, поперек комнаты, высился платяной шкаф, выгораживая угол с кроватью. По краям шкафа восседали две куклы с поблекшими физиономиями, в выгоревших от солнца платьях. Стол, накрытый клеенкой, четыре стула, тумбочка с радиоприемником и письменный стол у окна со стопками книг, по большей части учебных. А других книг и нет.
Я ходил по комнате. Наверное, я должен был что-то сказать? Я припер Марьяну к горке подушек на кровати и полез обниматься. Не всерьез, подурачиться хотел. А она решила, что я взаправду.
– Ты что? – говорит. – С ума сошел?!
– А что такое? – притворно удивился я, удерживая ее. – Разве мама тебе не говорила, зачем мальчики ходят к девочкам?
– Пусти, дурак! – взвизгнула она, влепила мне пощечину и мгновенно затихла – испугалась. Почти так же внезапно начала целовать меня в щеки, лоб, глаза как сумасшедшая.
И тут мы оказались на кровати. Я знал, что надо сейчас же встать и уйти, но уже не мог этого сделать, тонул и понимал, что никто не спасет. Но раздался стук в дверь, и она заскрипела, открываясь.
– Мара, у тебя чайник на плите паром разрывается! – сказал женский голос.
А Марьяна уже выходила из-за шкафа. Она не стала приглаживать волосы и оправлять платье, она на ходу стаскивала его через голову и, по всей видимости, пыталась не пустить женщину в комнату дальше шкафа.
– Иду, – сказала она совершенно обычным, натуральным голосом. – Я переодеваюсь.
Затаившись на постели, я провел там неприятные минуты, пока не скрипнула, притворяясь, дверь и не раздались удаляющиеся шаги и голоса. Встал, разгладил постель, заправил выбившуюся рубашку, одернул свитер и причесался пятерней. Когда у двери послышались шаги, на всякий случай скрылся за шкафом. Но это была Марьяна во фланелевом халатике.
– Идиотка! – непонятно про кого сказала она. – Я же чайник не ставила! Это не мой кипел! – Помолчав, она предложила: – Хочешь пюре с котлетой?
Мы были немного смущены, держались на расстоянии и поначалу не знали, о чем говорить. Потом стали посмеиваться друг над другом и, кажется, появилось у нас взаимное облегчение, что ничего у нас не произошло. Все равно случится, этого не миновать, но хорошо, что не сегодня, не сейчас, потому что солнце заглянуло в комнату и можно снова быть беспечными, как первоклассники.
Я съел противную жирную котлету, с трудом запихнул в себя. А к тому времени заметил, что комната мне уже не кажется такой неприятно-унылой. Может, с солнышком повеселело вокруг или обжился я здесь?
Марьяна рассказала, что ее мать разошлась с отцом. Марьяна не видела его семь лет. В ящике письменного стола, под газетой, чтобы мать не нашла, она хранит старую его фотографию. Тут же она добавила, что по отношению к отцу не испытывает никаких сентиментальных чувств.
На армейской фотографии, заломив фуражки, стояли два разухабистых солдатика, и если бы она не показала, который отец, ни за что не отгадал бы. Я поразглядывал эту фотографию, потому что понимал: мне оказано особое доверие. И тут случилась очень неприятная штука, которая все перевернула и поломала. Когда Марьяна убирала фотографию, под газетой блеснула тоненькая цепочка с эмалевой висюлькой…
Не знаю, лучше ли, хуже ли то, что я ее увидел? Правильно или нет, что ничего ей не сказал? Такая цепочка исчезла у моей матери, а хватилась она дня через два после прихода к нам Марьяны.
Может, это и не та, а такая же цепочка? Я сомневался, потому что не хотел, чтобы была та. И в то же время я знал, я хорошо разглядел: это она, та самая, ведь именно потому я и не подал виду, что заметил.
Марьяна предлагала пойти гулять с Динкой, но я отказался под каким-то неуклюжим предлогом. Вечером я спросил маму:
– Не нашлась твоя цепочка?
– Как сквозь землю провалилась, – сказала она и, как мне показалось, испытующе посмотрела на меня.
Пусть бы сегодняшнего дня совсем не было! И ничего бы я не знал! Но вспоминался длинный зеленый коридор с деревянным дощатым полом, и куклы в блеклых платьях, сидевшие раскоряками на шкафу, и постель с горой подушек, где я блаженно и мучительно, как во сне, тонул… Нет, и теперь это не представлялось мне нечистым или случайным, но все-таки все было испорчено. Я еще раз перекрестился, что ничего у нас с Марьяной не случилось. Но не смешон ли я, когда считаю, что главным образом за все в ответе я? Наверное, это неправильно, и вообще – не мужская психология…
На другой день я сторонился Марьяны, а она, казалось, не замечала этого. Неужели у нее не закралась мысль, что я мог увидеть цепочку? И снова: та ли это цепочка? И опять: та, та, которую мать не может найти!
И все-таки даже про себя мне невозможно было назвать ее «воровкой». И думал я: зачем «взяла», а не зачем «украла»…
Зимой Динка реже ходила на кладбище, и я решил было, что она отвыкает от этой привычки. Но повеяло весной и теплом – хождения возобновились с прежней регулярностью. И я проведал могилу друга после зимнего перерыва.
Мне нравится наш район, и я жалею, что город наступает на частный сектор. Но даже в таком «дачном месте», как наше, кладбище – уголок природы. Здесь много деревьев, а потому много птиц.
Синицы по весне звенят оглушительно и победно. Первых скворцов я увидел на кладбище. И зяблика здесь же услышал. У них сначала прилетают самцы, чтобы застолбить место. Здесь же я наблюдал, как появились проталины, на которых быстро просыхает прошлогодняя трава, как лопнули почки на осине и выползли кончики серых толстых сережек.
Я принес корм для птиц и рассыпал вокруг раковины. Подошла женщина, которая ухаживала за соседней могилкой, мы поздоровались, и она говорит:
– Хорошо, что я тебя встретила. Тебе тут бабушка записку оставила с адресом.
– Какая бабушка? – удивился я.
– Твоя, – говорит женщина и протягивает мне сложенную тетрадную страничку. – Здесь городской адрес, по которому она гостила, а это ее домашний: она живет в Талицах.
– А почему вы решили, что это моя бабушка?
– Она увидела, что дорожка к могиле протоптана, вокруг расчищено. Я ей описала тебя и собаку. Она сразу сказала: «Это мой внук».
– Я же вам говорил, что к могиле меня привела собака, – объяснил я, но бумажку с адресом все-таки взял.
Это была родственница Румянцева, приезжала на годовщину смерти. Не знаю точно, когда он умер. На памятнике написано: «март», а числа нет.
К Марьяне я заметно поостыл. Неделю виделся с ней только в школе. А в воскресенье, гуляя с Динкой, то ли случайно ее встретил, то ли она подстерегала нас. Пошли вместе на кладбище, чинно посидели на скамейке у могилы, потом шли по дорожкам, и она стала читать свои стихи. Мне не хотелось слушать, я не верил ей. Унизительно, когда тебя нахально обманывают, а еще хуже, если подозреваешь, а точно не знаешь – врут или нет.
Марьяна спросила про дом с мансардой, где жил Румянцев.
– Давай туда съездим, – говорит.
– Теперь это чужой дом, и живут там чужие люди, – сухо ответил я.
Она лжет, я лгу, теперь еще не хватало мне что-нибудь у кого-нибудь стянуть.
На весенние каникулы Марьяна с матерью уехали в дом отдыха, и я задышал свободнее. Про ее поездку я знал давно и лелеял авантюрную идею: приехать туда, подкараулить, когда она будет одна, и внезапно предстать перед ней. Я сочинял эффектные детали своего появления и вообще был в восторге от своего плана. Разумеется, теперь я уже не собирался ехать к Марьяне. Перебьется!
